Хадери, Шабан

Шабан Хадери
Памятник «Мать Албания» 1972 (совместно с Кристаком Рамой (англ.); 1932—1998 и Мунтазом Драми (алб.), род. 1936). Кладбище Мучеников, Тирана
Имя при рождении:	алб. Shaban Halil Hadëri
Дата рождения:	28 марта 1928(1928-03-28)
Место рождения:	Палавли, Дельвина, Албания
Дата смерти:	14 января 2010(2010-01-14) (81 год)
Гражданство:	→ →
Жанр:	художник, скульптор, график, рисовальщик
Учёба:	Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина, Ленинград
Стиль:	соцреализм
Влияние:	Одисе Паскали (1903—1985)
Влияние на:	Казим Арифи ([www.qazimarifi.com/en/history Qazim Arifi], род. 1942 / Тирана—Чикаго)

Шабан Хадери (алб. Shaban Hadëri; 28 марта 1928, Палавли, префектура Влёра, на юго-западе Албании — 14 января 2010); албанский скульптор-соцреалист. В работах скульптора превалируют темы из истории антифашистского и национально-освободительного движения.

Биография

Шабан Халил Хадери родился 28 марта 1928 в небольшом посёлке Палавли, на юго-западе Албании. После оккупации Албании фашистской Италией, семья переехала в близлежащий город Дельвину. В 1944 году, в шестнадцатилетнем возрасте, Шабан Хадери принимал участие в албанском движении сопротивления (XIV ударная бригада). После войны приехал в Тирану; в 1947 году поступил в Школу искусств Йордан Мися, Тирана. Изучал здесь скульптуру под руководством Одисе Паскали (1903—1985). По окончании Школы искусств (в 1950—1952 годах) был директором Пинакотеки Тираны (Pinakotekës; с 1954 — [voyager1970.users.photofile.ru/photo/voyager1970/3278797/xlarge/70461283.jpg Галерея искусств]).

В течение шести лет (1952—1958) стажировался в Институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина в Ленинграде. Дипломная работа Хадери «Друзья» экспонировалась ​​в Москве на Международной выставке с участием художников из 13 социалистических стран. В 1958 году Шабан Хадери вернулся в Албанию и стал одним из первых профессоров Института искусств Тираны. В течение последующих 30 лет он создал большое число портретов, ростовых статуй, скульптурных групп, в том числе монументальных. Хадери разрабатывал героико-патриотическую тему, стилистически не отклоняясь от соцреализма. Участвовал во многих выставках, в стране и за рубежом.

В число самых известных работ Шабана Хадери входит монументальная группа [www.alamy.com/stock-photo-albania-shkodra-five-national-heroes-monument-by-shaban-haderi-37912724.html Пятеро героев-партизан] (1967—1984; до недавнего времени — на центральной площади Шкодера) . В 1978 Шабан Хадери создал 6-метровый памятник (алб.) национальному герою Албании Исе Болетини (1864—1916) в Шкодере.

Хадери — соавтор «Монумента Независимости» в городе Влёра, 1972

Творчество мастера включает два периода: 1960—1990; и после 1990, когда скульптора настиг частичный паралич. Однако, несмотря на слабеющее здоровье, он продолжал работать по восемь и более часов в день как живописец (портрет, пейзаж).

Отрывок, характеризующий Хадери, Шабан

– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.