Шабесгой

Шабесгой, шабес-гой (ивр. ‏שבת-גױ‏‎ ша́бес-гой — «субботний гой»), иначе гой шель шабат, шаббат-гой — нееврей, нанятый иудеями для работы в шаббат (субботу), когда сами ортодоксальные иудеи не могут делать определённые вещи по религиозным законам.

История

Термин шабесгой связан с реалиями старых еврейских общин Восточной Европы. Очень часто население местечка состояло лишь из евреев, придерживающихся норм иудаизма. Одна из важнейших заповедей Торы (четвёртая из Десяти заповедей) — это соблюдение шаббата, которое, как память об отдыхе Творца мира после шести дней творения, включающее в себя отказ от многих действий, выражающих творческое начало человека. Среди запрещённых в шаббат действий — зажигание и гашение огня, приготовление еды и многие другие.

По еврейскому закону запрещено не только совершать такие действия, но и просить другого человека, даже не обязанного соблюдать заповеди Торы, их совершать. Но разрешено пользоваться трудами нееврея, если действия совершаются им, в том числе, и для своих нужд. Поэтому еврейская община нанимала нееврея, зажигавшего в шаббат свечи для освещения помещений, печи для обогрева домов и тому подобное. Его должность называлась шабесгой, то есть нееврей, приглашенный для совершения работ в шаббат.

Так описывается в книге Свирского «Рыжик» эта возможность заработать в еврейском дореволюционном местечке:

— А что такое шабес-гой? — спросил Санька.
— Это, братец ты мой, штука тонкая. Видишь ли, у евреев такая мода: воскресенье они празднуют в субботу. И вот, скажем, как в пятницу зажгли огонь, так, значит, и зашабашили. И ничего-ничего им делать нельзя. Закон им позволяет кушать да молиться, а больше ничего. Ну, вот тут-то они, скажем, и просят нашего брата, христианина, помочь им: кому со стола подсвечник снять надо, кому до синагоги богомолье донести надо, а кто просит скотину накормить… Много разного дела найдется. Ну, и исполняешь…
— А они что за это? — полюбопытствовал Рыжик.
— А уж это глядя по делу и по состоянию. Бедняк, скажем, кусок булки даст, а богач рюмку водки поднесет, а то и цельный пятак еще в руку положит.

— Алексей Иванович Свирский. «Рыжик», часть 3, глава 3

Существуют особые ситуации, как например забота о ребёнке или при наличии тяжелых климатических условий, когда по закону можно, чтобы нееврей совершил работу (например, включил кондиционер в синагоге в очень жаркую субботу), хотя нельзя об этом просить напрямую, а лишь намёком. Такого человека тоже называют «шабесгой» по аналогии с тем, кто это делает профессионально.

В современной антисемитской риторике словом «шабесгой» называют тех неевреев, кто, по мнению антисемитов, служит еврейским интересам или слишком благосклонно относится к евреям или Израилю.

Одна из песен Александра Розенбаума в альбоме «Попутчики» называется «Шабес-гой».

Отрывок, характеризующий Шабесгой

Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.