Шабтай Цви

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Шабтай Цви
ивр.שַׁבְּתַי צְבִי‏‎

Шабтай Цви, 1669
Дата рождения:

1 августа 1626(1626-08-01)

Место рождения:

Смирна, Османская империя

Дата смерти:

30 сентября 1676(1676-09-30) (50 лет)

Место смерти:

Дульчиньо, Османская империя

Шабта́й Цви, также известный как Амира, или Мехмет Эфенди (ивр.שַׁבְּתַי צְבִי‏‎, по другой транскрипции Саббатей Цеви, Саббатай Цви; 1 августа 1626, Смирна, Анатолия, Османская империя — 30 сентября 1676, Дульчиньо, Румелия, Османская империя) — каббалист, один из самых известных еврейских лжемессий; лидер массового движения XVII века, охватившего многие еврейские общины; мессианское движение почти прекратилось, когда он неожиданно принял ислам; считается, что родился и умер в один день 9 ава — день скорби по поводу разрушения Храма.





Биография

Ранние годы

Шабтай Цви родился в субботу 9 ава (1 августа) 1626 года в Измире (Смирне). Его семья переселилась в Измир из города Патрас на территории современной Греции. Семья Шабтая не относилась ни к сефардским, ни к ашкеназийским евреям, а принадлежала к небольшой группе византийских евреев, живших в Греции со времён вавилонского изгнания. Отец Мордехай был торговцем птицей и обладал обширными связями по всей Европе. Два брата избрали карьеру коммерсантов. Шабтай Цви получил хорошее религиозное образование у крупнейших раввинов Измира. Учителем его был каббалист и раввин Иосеф Эскапа. В 16 лет начал вести аскетический образ жизни и изучать книгу Зогар и традицию Лурианской каббалы.[1]

Смирна

В юности он собрал вокруг себя кружок молодёжи, они вместе изучали Талмуд и каббалу, занимались молитвами и медитациями, ходили купаться в море[2].

К 20 годам он успел уже дважды побывать женатым, но оба брака практически сразу же прекращались, из-за его аскетизма нетронутые девушки возвращались к родителям.[1]

Этот период истории был тяжёлым для еврейского народа в связи с погромами Богдана Хмельницкого на Украине. Некоторые христиане тогда ожидали с волнением наступления апокалиптического (по версиям отдельных трактовщиков) 1666 года, который должен был ознаменовать наступление «пятой монархии» и переход власти Христовой в руки святых: евреи должны быть возвращены из изгнания и слиться с христианами в одной вере[3][4].

У юного Шабтая эти события вызывали всплеск самоизбранности и видения себя спасителем Израиля. В 1648 он объявил об этом в кругу своих приближённых, но не встретил особой поддержки. В результате скандала Шабтая изгнали из местной общины[2], он переселился в Салоники, но был изгнан и оттуда.

Встреча с Натаном из Газы

Отправившись в Константинополь, Шабтай сблизился с проповедником Авраамом Яхини, который начал пророчествовать о близком пришествии Мессии. Ему удалось получить поручение, с которым он направился в Египет через всю страну.

Расстройство, которое переживал Шабтай Цви, напоминало маниакально-депрессивный психоз — у него практически в течение всей жизни чередовались состояния глубокой депрессии с возвышенно-экзальтированным состоянием. Он тяжело переживал депрессивные периоды и искал лечения. Однако во время экзальтации он оказывал очень большое воздействие на окружающих, которым частично передавалось «пророческое» видение реальности. Последователи Шабтая Цви называли периоды воодушевления «великим озарением», а депрессивные настроения — «падением» или «сокрытием Божественного Лика»[1].

Шабтай Цви ездил по еврейским общинам Османской империи, пока не попал в Египет, где был хорошо принят местной общиной. Тут он женился на беженке из Польши, принявшей имя Сара. Она узнала о мессии, якобы из видения, и пришла к нему через всю Европу, из Амстердама в Ливорно. Цви, находившийся тогда в Каире, отправил за ней послов, которые привезли её в Каир[2]. Противники Шабтая Цви говорили, что она блудница. Шабтай Цви провёл над Сарой церемонию очищения. Она стала его верной соратницей на долгие годы.

Затем Шабтай Цви попал в Газу, где встретил Натана из Газы, молодого раввина, прославившегося исцелением душевных недугов[5]. Натана тоже посещали видения, и после встречи с Шабтаем Цви он неожиданно уверовал в мессианское предназначение Шабтая Цви и заявил, что тот не нуждается в лечении. Натан стал идеологом саббатиан и много сделал для распространения учения и влияния их движения. Натан поддержал Шабтая Цви, усомнившегося в своей избранности, убеждал его принять великую роль, уготованную судьбой. Натан разослал послания всем еврейским общинам о своём откровении и призвал всех встать под знамя новоявленного мессии[5][6].

31 мая 1665 (17 сивана 5425) в Газе Шабтай Цви публично провозгласил себя Мессией[7].

Подъём мессианского движения

Весть о появлении мессии, распространившаяся благодаря деятельности Натана, вызвала волнения в еврейских общинах по всему тогдашнему миру. Были распространены десятки тысяч воззваний с восхвалением Шабтая, где заявлялось, что Мессия готовится к возвращению в Сион.

Натан остался в Газе, а Шабтай, взяв в сопровождение двенадцать учеников, с триумфом въехал в Иерусалим, где был с восторгом встречен еврейским населением. Однако иерусалимские раввины отнеслись к Шабтаю Цви с недоверием. Помимо всего прочего они пожаловались османским властям, что Шабтай агитировал против султана и ислама, и добились изгнания его из города[2].

Смирна, 1665

Шабтай Цви направился в Константинополь на встречу с султаном через Цфат, Дамаск, Алеппо и Смирну. По дороге еврейские общины с восторгом встречали самозваного мессию. Особенно торжественно его встретили в Алеппо. Шабтай Цви обосновался в Смирне (Измире), где поначалу столкнулся с враждой местных иудейских лидеров, но, сумев развеять их подозрения, с почётом был принят даже своими бывшими противниками.

В день Еврейского нового года публично провозгласил себя в синагоге, при звуке рогов, ожидаемым мессией; толпа молящихся с ликованием приветствовала его[2].

В субботу 12 декабря 1665 противники Шабтая Цви, в том числе многие влиятельные раввины, заперлись в португальской синагоге Измира, опасаясь расправы со стороны сторонников лжемессии. Ещё в пятницу толпа в пятьсот человек собралась у дома богатого горожанина Хайима Пенья, выбила камнями стёкла, но с закатом солнца и наступлением кануна субботы толпа вынуждена была разойтись, а преследуемый смог спрятаться в Португальской синагоге. В субботу Шабтай Цви потребовал от раввинов Португальской синагоги выдать неверного для его изгнания, но синагогу заперли изнутри. Снаружи собралась толпа. Вопреки иудейским традициям субботнего покоя взяв топор, они разломали дверь и вломились внутрь, прервав субботнюю службу. Преследуемый успел скрыться через тайный выход, но о нём уже забыли. Вместо «расправы» над перепуганными раввинами Шабтай стал петь гимны сочным возвышенным голосом, а раввинов очень тепло приветствовал и прочёл большую проповедь о каббале. Такое поведение способствовало росту его популярности. Во время праздничных церемоний лжемессия принялся раздавать присутствующим (в том числе многим своим бывшим противникам) звания королей 26-и частей света, каждый перед вступлением «во владения» должен был произносить Имя (тетраграмматон). Раввины Португальской синагоги также получили высокие должности и звания[8][9].

Уверенность в победе Шабтая Цви была столь велика, что все новоназначенные короли до конца жизни очень ценили свои звания, даже когда Шабтай принял ислам и движение заглохло. Даже нищий Авраам Рубио ни за что на свете не хотел продавать своего королевского звания богачам и предпочитал оставаться в нищете.

Хроникёры сообщают,[10] что евреями Смирны овладело какое-то мистическое беснование. Каждое действие Шабтая рассматривалось как чудо; деловые люди бросали свои занятия и готовились к наступлению царства Мессии; многие подвергали себя телесным истязаниям, постились, не спали ночей, купались в сильные холода и т. д.; другие предавались безграничному ликованию и устраивали празднества в честь Мессии. Настроение передавалось и в другие города. По расчётам некоторых каббалистов, для приближения избавления следовало привлечь дополнительные души, имеющиеся в потенции, то есть предоставить тела для запаса душ, которые ещё находятся на небесах. Только в одних Салониках провели 700 свадеб малолетних мальчиков и девочек. Повсюду появилось множество пророков и пророчиц, которые в конвульсиях предрекали о пришествии Шабтая Цви как Мессии, который восстановит Иерусалимский Храм[11][12].

Вести о событиях в Смирне произвели чрезвычайное впечатление и на живших в Европе евреев. Повсеместно повторялись сцены, подобные смирнским: появлялись люди, возвещавшие о появлении Мессии; настроение умов было повсюду иступлённое. Люди готовились к приходу мессии, бичевали плоть, раздавали имущество на милостыню. Особенно сильно распространилась вера в явившегося Мессию среди евреев Венеции, Ливорно и др. итальянских городов, в Амстердаме, где письма из Смирны читали в сефардских синагогах, и Гамбурге[2]. Еврейские общины раскололись на две враждебные партии: саббатианцев и их противников. Повсеместно саббатианцы брали верх: из многих городов слали посланников в Смирну. Депутации приветствовали Шабтая Цви царём евреев, осыпали его подарками. Шабтай провозгласил себя наместником Бога и даже самим Богом; так, он подписывался: «Я Господь ваш Бог Шабтай-Цеви».

Массовая эйфория при появлении Шабтая Цви во многих городах была связана в первую очередь с чаяниями евреев освободиться от многовекового унизительного существования в изгнании и ослабить многочисленные религиозные запреты, среди еврейских народных масс появилось множество доморощенных пророков, возрос интерес к мистике и каббале, появились особые обряды ритуального «нарушения» традиционных запретов и произнесения вслух Имён с целью почувствовать свободу и обрести уверенность.

Параллельно распространились многочисленные фантастические слухи, например об огромной еврейской армии десяти колен, которая якобы движется освобождать Константинополь.

На события в Османской империи активно прореагировала Европа, по всем еврейским общинам посылались тысячи писем с изложением событий и каббалистическими прогнозами.

Арест и пребывание в крепости Абидос

В 1666 году Шабтай в сопровождении четырёх раввинов продолжил путь в Константинополь. Султан Мехмед IV вместо того, чтобы дать Шабтаю аудиенцию, издал приказ арестовать Шабтая.

В соответствии с пророческими письмами, которые рассылал Натан из Газы, Шабтай должен был без боя получить от султана трон, только за счёт своей святости и пения псалмов. Потом Натан предсказывал сложную череду событий (включая войны и несчастья), которая приводила к освобождению и спасению евреев и воскресению из мёртвых[9].

В начале февраля 1666 корабль Шабтая был остановлен в Мраморном море близ Константинополя; Шабтая препроводили с корабля на берег, где его приветствовала толпа евреев и любопытствующих мусульман. Султана в это время не было в городе, и суд провёл великий визирь Ахмед Кёпрюлю (тур. Köprülü Fazıl Ahmed Paşa); в это время Великий Визирь практически вершил исполнительную власть в стране. Ахмед Кёпрюлю не решился казнить арестованного и заточил его в крепости Абидос[13]. Там ему была предоставлена частичная свобода. Он принимал у себя многочисленные делегации от еврейских общин, распространял постановления, помогал людям советом. К нему приходили тысячи паломников, представителей еврейских общин Амстердама, Гамбурга, Марокко, Испании, Италии, Польши и других стран. По многочисленным свидетельствам, он жил в достаточной роскоши под охраной турецких солдат, даже не стремясь покинуть место своего заточения. За право аудиенции у Мессии охрана получала хорошие деньги.

В это время Шабтай провозгласил реформы в религиозных обрядах: уничтожил посты, установил праздник «великой субботы»; день разрушения Иерусалимского храма (9 Ава), бывший днём рождения Шабтая, он предписал обратить в праздничный.

Нехемия Когэн

В 1666 его навестил каббалист Нехемия Когэн из Львова, тоже считающий себя мессией[13]. Беседа длилась 3 суток почти без перерывов на сон, еду и питьё и привела к полному непониманию и скандалу. После того как оба стали выкрикивать друг другу взаимные обвинения, Нехемия испугался, что его растерзают последователи Шабтая, и неожиданно обратился к охраннику, объяснив, что собирается принять ислам. Для евреев процедура принятия ислама была крайне упрощена, нужно было буквально заменить головной убор. 5 или 6 сентября 1666 он совершил формальную процедуру принятия ислама перед галиопольским судьёй. В дальнейшем Нехемия направился в Адрианополь, где он выступал с разоблачениями саббатианского «заговора»[13].

Принятие ислама

Теперь после инцидента с Нехемией султан послал за Шабтаем Цви, и в сентябре он предстал в Адрианополе перед судом[13]. Ему предъявили обвинение в посягательстве на роль царя и предложили выбрать между смертной казнью и обращением в ислам. Он, не колеблясь, принимает второй вариант. Он принял ислам 16 сентября 1666 года. Вместе с ним принимает ислам его жена Сара и небольшое число близких.

По ряду сведений, он относился к исламу достаточно серьёзно и проходил обучение у лучших суфийских мастеров того времени. Корану его обучал муфтий Ванни-Эфенди. При этом он не утрачивал иудаизма[14].

Султан пожаловал Шабтаю дополнительных жён для гарема, личного охранника, должность капиджи-баши (камергер) и большое жалование. В письме в Смирну Шабтай писал: «Бог сделал меня мусульманином, он приказал, а я выполнил. Девятый день моего восставления». Считается, что он был связан с суфийским орденом Бекташи.

Принятие ислама привело к отмежеванию от него большинства последователей. Однако оставшиеся немногочисленные его последователи (которые не принуждались к принятию ислама), и в первую очередь Натан из Газы, создали различные концепции, оправдывающие его поступок.

Хотя весть об отпадении Шабтая от еврейства чрезвычайно поразила евреев, но спокойствие этим ещё не было восстановлено: ревностные приверженцы Шабтая утверждали, что не он сам принял магометанство, а его тень, сам же он ушёл на небо и скоро явится снова для исполнения освободительного дела; другие говорили, что переход Шабтая в ислам есть каббалистическая тайна и что этим он лишь содействует установлению мессианского царства. В более отдалённых странах евреи вовсе не хотели верить в измену Шабтая; почти повсюду продолжало существовать саббатианское движение, с которым не прекращали борьбу противники Шабтая с раввинами-талмудистами во главе. Около 1670 в Северной Африке появился новый агитатор, Авраам Мигель Кардозо, пропагандировавший мессианство Шабтая и приобретший множество приверженцев.

Между тем Шабтай, живший в Адрианополе, снова сблизился с евреями, заявляя, что на него вновь снизошёл Святой Дух и дал ему откровение; одновременно он написал брошюрку, где доказывал, что остаётся истинным Мессией, несмотря на вероотступничество. Чтобы не возбуждать подозрения султана, Шабтай уверял его, что сближение с евреями имеет целью обращение их в ислам; и действительно многие из последователей Шабтая для вида приняли исламК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3368 дней].

Последние годы. Посмертная судьба его учения

После своего обращения в ислам Шабтай жил в Адрианополе. В 1671 г. он был назначен учителем к сыну султана Мехмеда IV (будущий султан Мустафа II)[15]. Скорее всего, именно это стало причиной активизации его политических противников. В 1672 году, по доносу о тайном соблюдении еврейских обрядов, заключён в крепость в Дульчиньо (в современном городе Улцинь в Черногории).

В 1674 году умерла его жена Сара, и он женился на Эсфири, дочери раввина из Салоников.

9 ава 1676 он скончался в день своего 50-летия (по другим сведениям — умер в Йом Кипур, 30 сентября).

Со смертью Шабтая саббатианское движение не прекратилось: его последователи продолжали проповедь о близком пришествии Мессии; так действовали, кроме Кордозо, Мордохай Айзенштат, Нехемия Хайон, Хаим Малах, Иуда Хасид и др.

Саббатианское движение во второй половине XVIII века привело к распространению в Подолии и иных местах франкизма (по имени главы течения Якова Франка), также способствовало появлению хасидизма.

Секта саббатианцев дёнме возникла в Салониках в 1683, она существует и в настоящее время в Турции. Считаясь мусульманами, они тайно исповедовали еврейскую религию.

Влияние Шабтая Цви на еврейские общины

События в Османской империи имели огромный резонанс в европейских еврейских общинах. Различные течения, связанные с его именем, возникали и затихали долгое время. Образовывались саббатианские секты даже среди небольших групп «жидовствующих» российских крестьян. С именем Шабтая Цви связано движение Якоба Франка, примерно через 100 лет, когда многие евреи стали принимать католичество.

Противодействие последователям Шабтая Цви оказал Бааль Шем Тов и активисты хасидского движения, которые нашли другое решение тех проблем, которые породили саббатианство. Позднее популярность Шабтая Цви резко упала, практически все школы иудаизма относятся к его идеям крайне отрицательно.

В хасидских преданиях сохранилась следующая история[16]:

Саббатай Цви, давно умерший лжемессия, однажды явился к Баал Шему и умолял снять с него грехи. Ибо хорошо известно, что искупление совершается через связь человека с человеком, ума с умом, души с душой. Поэтому Баал Шем начал связывать своё существо с существом пришельца, но делал это медленно и осторожно, боясь, что может ему повредить. Однажды, когда Баал Шем спал, к нему снова явился Саббатай Цви и стал соблазнять, говоря, что Баал Шему необходимо стать тем, кем был он. Поэтому Баал Шем выгнал его вон, сделав это с той же решимостью, с какой он сходил в самые глубины ада. С тех пор, когда Баал Шем говорил о Саббатае Цви, он всегда повторял: «Искра Божия была в нём, но Сатана поймал его в ловушку гордыни».

— «Мартин Бубер. Хасидские предания». М. Республика 1997. ISBN 5-250-02621-4

В Турции и частично Греции сохранилась община дёнме (буквально — отступники), члены которой считают себя последователями Шабтая Цви.

Особенности учения Шабтая Цви

Сам Шабтай Цви практически не оставил после себя ни сочинений, ни афоризмов, его учение известно благодаря преимущественно трудам Натана из Газы и других комментаторов. Во многом учение сформулировано Натаном из Газы, большим почитателем Х. Виталя[17].

Шабтай Цви опирался на каббалу И. Лурии и Х. Виталя. В соответствии с этим учением, целью существования душ является реализация «Гмар Тиккун» (ивр.גמר תיקון‏‎). Выполнение Цели Творения связано с объединением всех душ «нешама» (или Божественных искр), каждая из которых выполнила свою роль (то есть, была исправлена или реализована)[17]. Наличие любой, даже одной падшей души означает невозможность достижения цели творения. Целью Мессии является спасение всех душ без исключения, и особенно важно становится спасение падших душ. От этого Мессия должен спускаться в самые низы и подбирать наиболее падшие души. Необходимостью спускаться в самые низы объясняются приливы тяжёлых депрессивных состояний у Шабтая Цви. Подробно эта теория изложена в сочинении Натана «Друш-ха-танниним» (Трактат о крокодиле), согласно которому бесформенное первопространство Эйн-соф заполнено плотскими силами «клиппот», которым необходимо придать форму, иначе они превращаются в оплот тьмы и зла. Вслед за отдельными упадшими искрами в этот мир попадает и душа Мессии, и Мессия, пребывая среди змей и крокодилов на самом дне, становится «святым змеем», нахаш (слово, имеющее то же численное значение, что и Машиах). По мере развития процесса «тиккун» эта душа освобождается и, покинув темницу, является миру. Эта картина описывала чередования великих депрессий и высшего озарения, которые испытывал Шабтай Цви[18]. Эта теория существовала ещё до отступничества Шабтая, и благодаря ей было подготовлено объяснение даже для таких поступков, как отречение.[18]

Принятие ислама называется сторонниками Шабтая «Святое Отречение». При этом мотивация принятия ислама истолковывается по-разному и во времена Шабтая Цви, и в наше время.

Турецкая традиция дёнме считает, что принятие ислама происходило под угрозой жизни, и это было сделано для того, чтобы предотвратить гонения на евреев; турецкая традиция также считает, что принятие ислама не было искренним[19]. Идея Отступничества Мессии оказалась близка марранам, которые видели в этом оправдание своего отступничества во время преследования евреев в Испании в XV веке. [20]

По другим интерпретациям на мессию не распространяются никакие религиозные запреты, и принятие ислама было сознательным выбором, который был сделан с целью приблизить достижение Цели творения, поскольку для этого души неевреев также требуют спасения, и высший порядок не может иначе восстановиться[21].

По третьим интерпретациям Шабтай Цви принёс жертву ещё большую, чем Иисус Христос — свою веру и еврейскую идентичность, ради высших целей освобождения евреев.[22]

Шабтай Цви активно ратовал за обновление образа жизни евреев и снятия ряда запретов, вызванных изгнанием. Он организовывал в ритуальных целях намеренные нарушения запретов, а также не стеснялся, в частности, на открытое произнесение Имён.

В целом идеи саббатианства принято сводить к двум основным положениям[23]:

1. «Истинный Бог Израиля» — не Эйн-соф (Бесконечное, «Бог философов»), а сфира тиферет (великолепие, красота Бога). Это соответствует интерпретации лурианской каббалы Натана из Газы про цимцум как самоумалении Эйн-соф перед Творением[24].

2. Особое место Мессии в исправлении (тиккун) миров. Мессия призван способствовать освобождению «Божественных искр» из-под власти клиппот (деструктивных сил мироздания). В процессе тиккун с приходом Мессии миссия Израиля исчерпывается, а исправление миров начинает осуществлять душа Мессии, спускающаяся за искрами в такие глубины клиппот, с которыми другие души Израиля не могут войти. Для выполнения этой задачи душа Мессии принимает очертания тех клиппот, исправлением которых она занимается. Этим объясняются парадоксы мессии и те его действия, которые воспринимаются как нарушение заповедей Торы. В этих особых случаях действует принцип «нарушение предписаний Торы — это выполнение их»[18].

См. также

Напишите отзыв о статье "Шабтай Цви"

Примечания

  1. 1 2 3 Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London: Routledge Kegan Paul: 1973:ISBN 0-7100-7703-3:C. 106—115
  2. 1 2 3 4 5 6 Werner Keller. Und wurden zerstreut unter alle Völker. — R. Brockhaus Verlag (Wuppertal), 1993. — С. 376—380. — ISBN 3-417-24639-3.
  3. Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London: Routledge Kegan Paul: 1973:ISBN 0-7100-7703-3:С. 461—463
  4. Harris Lenowitz. The Jewish Messiah from the Galilee to Crown Heights. 1998, с. 149—150
  5. 1 2 Гершом Шолем. Основные течения в Еврейской мистике. Алия, 1989. т. 2, с. 121
  6. Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London: Routledge Kegan Paul: 1973:ISBN 0-7100-7703-3:С. 218
  7. Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London: Routledge Kegan Paul: 1973:ISBN 0-7100-7703-3:С. 223
  8. Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London
  9. 1 2 Harris Lenowitz. The Jewish Messiah from the Galilee to Crown Heights. 1998
  10. Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London: Routledge Kegan Paul: 1973:ISBN 0-7100-7703-3:С. 417—435
  11. Саббатай Цеви и саббатианское движение // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
  12. [toldot.ru/tora/articles/articles_1096.html?template=83 З. Рубашев. Лжемессия — Шабтай Цви и саббатианство]
  13. 1 2 3 4 Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London: Routledge Kegan Paul: 1973:ISBN 0-7100-7703-3:С. 603—686
  14. s:Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона
  15. Шамин С. М. Куранты XVII столетия: Европейская пресса в России. И возникновение русской периодической печати. М.; СПб., 2011. С. 258.
  16. Мартин Бубер. Хасидские предания". М. Республика 1997. ISBN 5-250-02621-4
  17. 1 2 Гершом Шолем. Основные течения в Еврейской мистике. Алия, 1989. т. 2, с. 112—119
  18. 1 2 3 Гершом Шолем. Основные течения в Еврейской мистике. Алия, 1989. т. 2, с. 125—127
  19. Гершом Шолем. Основные течения в Еврейской мистике. Алия, 1989. т. 2, с. 133
  20. Гершом Шолем. Основные течения в Еврейской мистике. Алия, 1989. т. 2, с. 141
  21. Harris Lenowitz. The Jewish Messiah from the Galilee to Crown Heights. 1998, с. 149
  22. Гершом Шолем. Основные течения в Еврейской мистике. Алия, 1989. т. 2, с. 139
  23. Краткая еврейская энциклопедия, том 7, кол. 573—584
  24. Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London: Routledge Kegan Paul: 1973:ISBN 0-7100-7703-3:С. 120—121

Литература

На русском языке

  • [www.eleven.co.il/article/13636 Шабтай Цви] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  • Саббатай Цеви и саббатианское движение // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
  • З. Рубашев. [toldot.ru/tora/articles/articles_1096.html?template=83 Лжемессия - Шабтай Цви и саббатианство]. Проверено 29 июля 2009. [www.webcitation.org/612ZEZQBw Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  • Е.М. Беркович. [berkovich-zametki.com/Maschiach.htm Царь Машиах в мусульманском тюрбане]. Проверено 29 июля 2009. [www.webcitation.org/612ZG13Ql Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  • [www.chassidus.ru/library/history/auerbach/4/13.htm Шабтай Цви]. "Хасидус по-русски". Проверено 29 июля 2009. [www.webcitation.org/612ZGiigL Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  • Пинхас Полонский. [www.skeptik.net/religion/christ/jews_chr.htm Евреи и христианство]. Проверено 29 июля 2009. [www.webcitation.org/612ZHTHqV Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  • Зеев Мешков. [midrasha.net/article.php?id=1805 Каббала. Исторический фон. Истоки учения.]. Проверено 29 июля 2009. [www.webcitation.org/612ZHwyYi Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  • Талла Балан. [midrasha.net/article.php?id=2425 История евреев России.]. Проверено 29 июля 2009. [www.webcitation.org/612ZRmsDe Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  • И.Телушкин. [jhist.org/teacher/04_111.htm ЭНЦИКЛОПЕДИЯ "ЕВРЕЙСКИЙ МИР"]. Проверено 29 июля 2009. [www.webcitation.org/612ZX5CjX Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].

На английском языке

  • Sholem Asch: Sabbatai Zevi: A Tragedy in Three Acts: Philadelphia: Jewish Publication Society: 1930.
  • Joseph Kastein: (translator): Messiah of Isimir: Sabbatai Zevi: New York: Viking Press: 1931.
  • Gershom Scholem: Sabbatai Sevi: The Mystical Messiah: 1626—1676: London: Routledge Kegan Paul: 1973: ISBN 0-7100-7703-3
  • Harris Lenowitz. The Jewish Messiah from the Galilee to Crown Heights. 1998
  • John Freely: Lost Messiah: In Search of Sabbatai Sevi. London: Penguin: 2002: ISBN 0-14-028491-5
  • The Sabbatean Prophets by Matt Goldish. Harvard University Press, 2004. ISBN 0-674-01291-7
  • [www.us-israel.org/jsource/biography/Zvi.html Zvi biography]
  • [www.jewishencyclopedia.com/view.jsp?artid=531&letter=S Jewish Encyclopedia on Sabbatai Zevi]
  • [www.haaretzdaily.com/hasen/pages/ShArt.jhtml?itemNo=181051 In search of followers of the false messiah]
  • N.A.A. 218 Book of Sitra Achra Ixaxaar: 2013

На турецком языке

  • [mitglied.lycos.de/goezelel53/Ilgaz_Zorlu/ilgaz_zorlu.htm Ilgaz Zorlu. Evet ben Selanikliyim]
  • Evet, Ben Selanikliyim Türkiye Sabetaycılığı Makaleler, Ilgaz Zorlu, Zvi-Geyik Yayınları, 2001 ISBN 975-8516-06-X
  • Ibrahim Alaettin Gövsa, Sabatay Sevi isimli eseri, Milenyum Yayınları ISBN 975-8455-06-0

Ссылки

  • [yaqir-mamlal.livejournal.com/83554.html#cutid1 Г. Шолем, «Избавление через грех»]

Отрывок, характеризующий Шабтай Цви

– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.