Шаманизм в Китае

Шаманизм в Китае — это религиозный институт в Древнем Китае эпохи династии Шан-Инь, берущий своё начало с неолита. Данный институт имел четкое деление и выполнял определённые функции. Служителями были шаманы У (кит. 巫).

Возникновение шаманского комплекса

Шаманский комплекс начал зарождаться ещё в эпоху неолита. Для общества того времени был характерен тотемизм. Об этом свидетельствуют находки вроде фигурки из пещеры Шакотунь, которая изображает человека с головой тигра. Так же в пример можно привести изображения рыб-людей на баоньских сосудах. Шаманы, скорее всего, одевали шкуры тотемного животного в попытке им стать, и в этом они мало чем отличаются от современных шаманских общин. Их техники так же основывались на вхождение в транс посредством танцев, музыки. Поэтому их вполне можно называть шаманами, в том смысле, в котором это слово используется сейчас.

Магико-тотемистические обряды и контакты с духами были обычным делом для шаманов. В представлении китайцев тогда не было великих богов «… лишь существовали силы, олицетворяющие природные стихии. Поскольку это было земледельческое общество, то логично предположить, что доминировавшие культы так или иначе имели отношение к плодородию. Идея плодородия и идея размножения всегда во всех коллективах символизировала женщина. Поэтому в те времена под словом „шаман“ подразумевалась женщина-шаманка, которая играла ведущую роль во всех магических ритуалах, где необходимо было обратиться к идеи размножения или плодородия.»

В 16-м веке до н. э. — время становления династии Шан. Древние магические представления неолита начинают медленно преобразовываться в официальную религию. Появляется новое, могущественное, ни с чем не сравнимое верховное божество Шан-ди. Одновременно усиливается культ предков. Представления о том, что миры живых и мёртвых взаимодействуют друг с другом действуют необычайно сильно. Возникает и вера в то, что общение между мирами вполне возможно. Духи могут дать ответ на вопрос, разрешить спорные ситуации или просто дать совет — достаточно лишь их правильно спросить. На первое место выходит мантика (гадание). И, хотя, судя по находкам, подобные обряды проводились и раньше, тогда они не занимали центрального места во всей религиозной системе. В официальном культе это видно намного яснее. В деревнях же продолжали проводиться практики локального шаманизма, да и полноценный обряд гадания могла себе позволить лишь знать.

Собственно, гадательный обряд не требовал от гадателя каких-либо сверхъестественных способностей. Смысл заключался в том, что гадатель должен был узнать у Шан-ди (реже у других божеств или духов предков) ответ на чётко поставленный вопрос, а затем его интерпретировать императору. Техника гадания была следующая. На лопаточной кости чаще всего барана или на панцире черепахи гадатель наносил в строгом порядке (для определённого случая) несколько углублений. После на кости выцарапывался вопрос, на который можно было ответить либо положительно, либо отрицательно. Иногда ещё писалось имя отправителя ритуала и некоторые другие детали. Затем в отверстия входила раскалённая бронзовая палочка, что провоцировало возникновение трещин. Именно они-то и читались как ответ.

Стоит подробнее разобрать социальный уровень должности гадателя. Поскольку они владели письменностью, они были очень хорошо образованы. Их даже можно назвать первыми из китайцев, сумевших овладеть сложной системой иероглифической письменности. Соответственно, гадателем мог стать далеко не каждый в силу своего происхождения. Это были люди знатных аристократических семей, с детства получившие хорошее образование.

Вера шаньцев в то, что с миром мёртвых, как и с божествами, можно контактировать, вызывала огромное внимание к ритуалам гадания. Без них не принималось ни одно государственное решение. Позже с помощью него даже узнавали подлинное имя наложниц, если оно по каким-то причинам было неизвестным. Мантическим обрядам определялась очень большая роль, поэтому гадатели были достаточно сильно приближены к императору — они были его ближайшими сподвижниками и помощниками. Они должны были разбираться в положении дел, дабы составить понятный императору ответ. Скажем, уже в эпоху Чжоу, согласно материалам «Шуцзин», ритуал проводили 7 гадателей. 5 из них гадали по панцирям черепах, 2 по стеблям тысячелистника. При этом некоторые из них участвовали непосредственно в самом ритуале, а другие согласовывали все результаты, составляя при этом ответ императору. Ответ должен был соответствовать не только поставленной проблеме, но желаниям и воле вана. Стоит ещё отметить, что в случае разногласий среди разных групп, советовалось все же отдавать предпочтение гаданиям.

Итак, в эпоху Шан-Инь и в начале Чжоу мантика играла огромное значение в политической жизни общества. Гадатели занимали высочайшую позицию в государственном аппарате. Именно поэтому их было не так уж и много. В эпоху Шан-Инь их на протяжении трёхсот веков сменилось 117 человек (зафиксированных в гадательных надписях). Это, как уже сказано, были образованные и сведущие в государственных делах люди.

Можно смело говорить о том, что система шаманов У существовала уже при Шан-Инь. Пиктографические формы иероглифов встречаются встречаются в текстах того периода(цзя гу вень — надписи на гадательных костях, 13-12вв до н. э.). Из этих текстов также следует, что си исполняли функцию гадателей. Термин «wu» сам по себе имел иное значение, чем при Чжоу. Согласно «Шо вень цзы», знаменитому словарю Сюй Шэня, написанному в эпоху Хань, традиция wu восходит к двум: отцу(У Сянь, Всеобщий Жрец) и сыну(У Сянь, Достойный Жрец). Оба они служили в эпоху Шань при царях Тай-у и Цзу-у(время с 16го по 15ый вв. до н. э.). Из всего этого можно заключить, что в эпоху Шань уже существовало понятие об wu как шаманах. Соответственно были и практики, отличающие их от гадателей. Также были Си, с помощью которых позже, в эпоху Чжоу стали обозначать лидеров спирит-медиумов. Можно предположить, что после захвата Шань именно гадатели, либо Си заняли должность siwu. Об этом речь пойдёт позже.

Во время завоевания иньцев племенами чжоу, западными синотибетцами, возникло новое государство Чжоу. Со времени его появления духовная сфера государства, как, впрочем, и все остальные, подверглась сильным изменениям. Согласно «Чжоу ли», одному из конфуцианских канонов(«Ши сань цзин»), при утверждении государства Чжоу было создано специальное ведомство Ли-гуань, министерство ритуалов. Ведущее место гадательных ритуалов заняли wu, или проще говоря спирит-медиумы.

Устройство Министерства Ритуалов

Прежде всего, следует сказать несколько слов об источнике, по которому строится представления о wu. Лотар Фолкенхаузен в своей статье уделяет этому особое внимание. Текст «Чжоу ли», или «Чжоуские ритуалы», — текст, который был создан, чтобы отчасти описать, но и в какой-то степени идеализировать императорский двор. Трактат «Чжоу ли» содержит небольшие отрывки о мужчинах-шаманах(нань у) и женщинах-шаманах(ню у), сохранённые в самый ужасный период Сражающихся Царств. Неизвестно, является ли текст написанным сам по себе в своё время, либо переписан с более ранних источников. По мнению учёного Свена Бромана, многие из его утверждений могут быть поддержаны более ранними, независимыми текстовыми материалами. Лотран высказывает собственное мнение, то информация представленная в тексте была систематично отобрана, фрагмент за фрагментом, из ранее существовавших источников, таких как «Ши дзин»(Shi jing), «Шан шу»(Shang shu).

Недавние эпиграфические исследования показали, что некоторая терминология из «Чжоу ли» состоит из сохранённых бронзовых надписей периода Западного Чжоу. В какой мере устно передаваемое знание могло быть добавлено в работу «Чжоу ли», сейчас неизвестно, но подобное знание не могло быть представлено легко и доступно, так как текст был составлен в то время, когда древняя чжоуская ритуальная система пришла в упадок. Без сомнений, в любом случае, автор или авторы были высоко образованными людьми, которые объединили все, что было им известно о ранней административной практике — хотя и структура, в которую они объединили такую информацию была по существу их творением.

Итак, согласно «Чжоу ли» шаманы У были чиновниками «Министерства ритуалов» или «Министерство Вёсен». Министерство состояло из нескольких подразделов, однако в текстах их имена чётко не обозначены. Основываясь на таких авторах, как Чжан Ячу и Лю Ю можно говорить о следующих отделениях:

1. Персонал, обслуживающий храмы.
2. Персонал, обслуживающий гробницы.
3. Музыканты.
4. Гадатели.
5. Призыватели (инвокаторы).
6. Писцы ритуалов.
7. Храмовые писцы.
8. Персонал, обслуживающий ритуальный транспорт.
9. Чиновники храмов за пределами столицы.
10. Элемент нумерованного списка

Во главе каждого отделения стоял чиновник ранга да фу, секции отделений возглавляли чиновники ранга ши. Внутри каждой такой секции могло находится несколько чиновников более низких рангов. Помимо их в офис входил следующий персонал: писцы, слуги и посыльные, которые не имели никакого ранга в иерархии. По некоторым подсчётам, Министерство Ритуалов насчитывало 3763 человек. Но с другой стороны были такие офисы, которые не входили в официальные документы. Так что невозможно вывести даже более менее точное число служащих «Министерства ритуалов». Таких, кто не вошёл в служебные списки, предположительно, было великое количество.

В «Чжоу ли» спирит-медиумы определяются как служащие отделения призывателей, возглавляемые «Великим Инвокатором». Всего, кстати, отдел призывателей насчитывал 227 человек, не считая самих спирит-медиумов. Возможно, они находились в отделении инвокаторов, поскольку в проведении ритуалов их функции были взаимозависимы.

Согласно Сан Ижан, спирит-медиумов можно разделить на 3 группы: сыу, наньу и нюу. Сыу — лидеры офиса шаманов, занимающие ранг чжонши. У каждого из них были свои слуги. Сыу не были спирит-медиумами как таковыми, они имели только управленческие функции. Управляя штатными спирит-медиумами, они направляли последних: -во время засухи устраивать ритуалы вызова дождя. -во время серьёзных катастроф в стране проводить долгие практики-ритуалы. -в погребальных ритуалах вызывать духов.

Так же они имели следующие функции: -Во время официальных жертвоприношений они держали родовые таблички, одежду и ящик с жертвенной едой. -Во всех официальных церемониях они находились у места, где сжигались приношения.

В последних двух перечисленных действиях наньу и нюу не принимали участия. Таким образом, сыу сравнимы с остальными чиновниками отделения Инвокаторов; они являлись официальными лицами, а не рядовыми спирит-медиумами, причём имели над последними власть. Их функции никак не касаются религиозных практик, их задачей была ответственность за проведение ритуалов, а не их исполнение. Это оказало, как мне кажется, оказало значимое влияние на дальнейшую историю Китая, так как, можно сказать, сыу были представителями жречества, однако они не могли образовать касту (а, следовательно, ограничить власть императора) — они одновременно были и чиновниками.

Что касаемо остальных представителей wu: nanwu и nuwu, то они фактически не занимали места в официальной иерархии, поэтому невозможно точно сказать, сколько их было. В официальном документе их числится четверо, однако этим их число, конечно же, не ограничивается. В официальной записи речь идет о 4 wu ранга zhongshi. Считается, что это были так называемые инструкторы всех спирит-медиумов(как женщин, так и мужчин), наиболее выдающиеся мужчины.

Как происходило ранжирование спирит-медиумов? На этот вопрос сложно ответить, так как в «Чжоу Ли» не уделяется этому достаточного внимания. Видимо, его авторы предполагали, что должности должны передаваться по наследству, что было обычным явлением в эпоху Чжоу. Единственное, от чего можно оттолкнуться, это некое понятие «умение». Чжен Сюань это трактует так: «Те, кто был выделен духами — достигшие совершенства среди мужчин спирит-медиумов. „Умение“ относится к ритуалам, музыке, стрельбе, верховой езде, математике и письму. Наибольшего достигшие становяться шанши, следующие чжонши, и последние — сяши». Если это было правдой, то любой мужчина спирит-медиум мог получить титул, и стать аристократом(«выделен духами» значит получил от них некий титул). В таком случае возможность получить ранг ши имел каждый. Однако это мнение опроверг Сан Ижан.

Итак, наньу, по мнению таких учёных, как Сань Ижан и Жэн Юань, составляли особый класс, который не входил в официальную иерархию, и возможность быть в этом классе не передавалась по наследству. Для вхождения требовались специальные навыки, а точнее владение определёнными техниками, что, предположительно, не имели ничего общего с навыками у сыу. Наньу мог стать любой человек.

Функции шаманов

В «Чжоу ли» спирит-медиумы определяются как служащие отделения призывателей, возглавляемые «Великим Инвокатором». Всего, кстати, отдел призывателей насчитывал 227 человек, не считая самих спирит-медиумов. Возможно, они находились в отделении инвокаторов, поскольку в проведении ритуалов их функции были взаимозависимы.

Согласно Сан Ижан, спирит-медиумов можно разделить на 3 группы: сыу, наньу и нюу. Сыу — лидеры офиса шаманов, занимающие ранг чжонши. У каждого из них были свои слуги. Сыу не были спирит-медиумами как таковыми, они имели только управленческие функции. Управляя штатными спирит-медиумами, они направляли последних:

• во время засухи устраивать ритуалы вызова дождя.
• во время серьёзных катастроф в стране проводить долгие практики-ритуалы.
• в погребальных ритуалах вызывать духов.

Также они имели следующие функции:

• во время официальных жертвоприношений они держали родовые таблички, одежду и ящик с жертвенной едой.
• во всех официальных церемониях они находились у места, где сжигались приношения.

В последних двух перечисленных действиях наньу и нюу не принимали участия. Таким образом, сыу сравнимы с остальными чиновниками отделения Инвокаторов; они являлись официальными лицами, а не рядовыми спирит-медиумами, причём имели над последними власть. Их функции никак не касаются религиозных практик, их задачей была ответственность за проведение ритуалов, а не их исполнение. Это оказало, как мне кажется, оказало значимое влияние на дальнейшую историю Китая, так как, можно сказать, сыу были представителями жречества, однако они не могли образовать касту (а, следовательно, ограничить власть императора) — они одновременно были и чиновниками.

Что касаемо остальных представителей wu: nanwu и nuwu, то они фактически не занимали места в официальной иерархии, поэтому невозможно точно сказать, сколько их было. В официальном документе их числится четверо, однако этим их число, конечно же, не ограничивается. В официальной записи речь идет о 4 wu ранга zhongshi. Считается, что это были так называемые инструкторы всех спирит-медиумов(как женщин, так и мужчин), наиболее выдающиеся мужчины.

Как происходило ранжирование спирит-медиумов? На этот вопрос сложно ответить, так как в «Чжоу Ли» не уделяется этому достаточного внимания. Видимо, его авторы предполагали, что должности должны передаваться по наследству, что было обычным явлением в эпоху Чжоу. Единственное, от чего можно оттолкнуться, это некое понятие «умение». Чжен Сюань это трактует так: «Те, кто был выделен духами — достигшие совершенства среди мужчин спирит-медиумов. „Умение“ относится к ритуалам, музыке, стрельбе, верховой езде, математике и письму. Наибольшего достигшие становятся шанши, следующие чжонши, и последние — сяши». Если это было правдой, то любой мужчина спирит-медиум мог получить титул, и стать аристократом(«выделен духами» значит получил от них некий титул). В таком случае возможность получить ранг ши имел каждый. Однако это мнение опроверг Сан Ижан.

Итак, наньу, по мнению таких учёных, как Сань Ижан и Жэн Юань, составляли особый класс, который не входил в официальную иерархию, и возможность быть в этом классе не передавалась по наследству. Для вхождения требовались специальные навыки, а точнее владение определёнными техниками, что, предположительно, не имели ничего общего с навыками у сыу. Наньу мог стать любой человек.

Функции шаманов У

Наньу и нюу имели разные функции. Итак: Наньу:

1. Были ответственны за ритуалы с божествами рек и гор.
2. Из главного храма они зимой выпускали стрелы по 4 м направления, метясь в злых духов, после чего сопровождали их прочь.
3. Весной они совершали воззвания и накладывали запреты так, чтобы отпугнуть болезни и беды.
4. Во время траура исполняли обряды перед императором.
5. Выступали в роли целителей.

Нюу:

1. Участвовали в ежегодных ритуалах очищения.
2. Проводили ритуалы вызова дождя во время засух.
3. Во времена катастроф в стране они молились и пели.
4. Во время траура исполняли обряды перед императрицей.

Во время похорон под руководством Сыу мужчины или женщины У(это не известно) вызывали духов смерти.

Важным фактом является то, что заклинатели (к которым можно отнести и Сыу) всегда сопровождали либо руководили ритуалами, которые проводили У. Отсюда можно заключить, что их функции были взаимозависимыми. заклинатели отвечали за технику ритуала, за его зрелищность проведения. Их функции исключительно жреческие.

Так же стоит обратить внимание на то, что шаманы имели связь с негативными материями, ужасающими и злыми духами, боролись с разного рода энергетическими загрязнениями.

Итак, как это видно, Наньу и Нюу отправляли совершенно разные ритуалы. Если посмотреть внимательно, то практики мужчин в целом можно окрестить словом экзорцизм. Это подтверждает и техника исцеления больного — шаманы собственно не лечил, но изгонял из тела злого духа, духа болезни.

Роль женщин в основном сводилась к ритуалу выставления во время засух. Здесь, правда, следует упомянуть тот факт, что несколько позже подобные ритуалы пытались проводить и мужчины. Сохранились упоминания о том, как в 1 веке н. э. мужчина-шаман подверг себя самосожжению в целях прекращения засухи — его спас своевременно начавшийся дождь.

Как это видно, наньу и нюу выполняли практическую часть ритуалов. Их задачей было уметь контактировать с духами, но при этом за самой формой ритуалов следили заклинатели и сыу. Раньше было разобрано, что занять любую из последних двух должностей мог только человек знатного происхождения. Поэтому по социальной иерархии они считались выше, чем рядовые шаманы, хотя на последних и лежало все бремя ответственности за результат.

Текст «Чжоу Ли» не даёт точного описания, что требовалось от человека, чтобы стать посредником для духов. Обладали ли эти люди врождёнными способностями, или они им учились? Существование инструкторов, У ши, может значить то, что существовали специализированные школы. Но какие умения нужно было продемонстрировать, чтобы попасть в ученики? На это нельзя дать точный ответ. В школах, скорее всего, мастер обучал учеников правильно проводить ритуалы, меньше времени уделялось развитию способностей.

Странным является то, что посрединик для духов не участвовали в родовых церемониях, которые, скорее всего, занимали центральную роль во всех ритуалах. Вообще круг их деятельности связан только с природными богами. Из отсутствие в родовых церемониях может значить лишь то, что для этого имелся особый класс людей.

В родовых церемониях дух предка сам избирал одного из своих живых потомков ши. Многие учёные ставят под сомнение способность ши входить в транс, так как они не имели должной подготовки, которую проходили шаманы.

Итак, согласно «Чжоу Ли», были инвокаторы-жрецы и спирит-медиумы. Ритуалы делились на поклонение природным богам и родовые ритуалы. Заклинатели, при этом, могли исполнять свои функции, связанные с порядком церемонии, и там и там. Но родовые церемонии отправлялись строго неспециалистами ши, а почитание природных богов было делом исключительно посредников для духов.

Со временем Министерство Ритуалов, как и сама династия Чжоу, пришло в упадок. С 770 г. до н. э., после переноса столицы в Лоян, началась децентрализация власти. Постепенно мантика, шаманизм и многое другое опустилось до уровня народных суеверий. Все это происходило на фоне появления новых концепций и учений, среди которых было и Конфуцианство. Если область деятельности шаманов встала на служение масс, то представители жречества, образованные люди, стали составляющим новых течений.

Литература

• Lothar von Falkenhausen, «Reflections on the political role of spirit mediums in early China: the wu officials in the Zhou li»
• «Энциклопедия религий» под редакцией А. П. Забиянко, А. Н. Красникова, Е. С. Элбакяна.
• «Культы, религии, традиции в Китае» Л. С. Васильев.
• «История религий Востока» Л. С. Васильев.
• «Религии мира, опыт запредельного» Е. А. Торчинов.
• «Ritual exposure in ancient China» Edward H. Schafer.

Отрывок, характеризующий Шаманизм в Китае

С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.