Шамаш-шум-укин

Шамаш-шум-укин (букв. «Шамаш упрочил потомство») — царь Вавилонии, правил приблизительно в 668 — 648 годах до н. э.

Шамаш-шум-укин был сыном Асархаддона от уроженки Вавилона.

Шамаш-шум-укин назначается царём Вавилона

Ещё при жизни Асархаддон назначил Ашшурбанапала наследником ассирийского престола, а Шамаш-шум-укина поставил царём Вавилона. Ашшурбанапал нигде не подчеркивает, что он является старшим. Если бы это было так, то он не преминул бы на это опереться, ибо существующее ассирийское законодательство обосновывало преимущественные права на наследство именно старшего из сыновей. Шамаш-шум-укин нигде не воздаёт брату за его старшинство, но употребляет термин «аху талиму», что значит «брат близнец» или «брат равный». Точно такой же термин употребляет и Ашшурбанапал в своих надписях. Скорее всего, они не имели друг перед другом возрастных преимуществ, и вопрос престолонаследника решался отчасти влиянием их матерей на отца, а главным образом проассирийской и провавилонской партиями.

После смерти Асархаддона бабка Ашшурбанапала Закуту решительно взялась за приведение населения к присяге молодому царю. Особое внимание было обращено на приведение к присяге Шамаш-шум-укина, которого предполагали сделать не царём Вавилона, а лишь подданным ассирийского царя. В Вавилоне прокатилась волна протестов, но вавилонян силой заставили присягнуть царю Ассирии. Но все же Ашшурбанапалу пришлось отступить перед оппозицией. Всю зиму и весну 668 года до н. э. Ашшурбанапал колебался, он запрашивал оракула бога Шамаша: «должен ли Шамаш-шум-укин взять руку великого господина бога Мардука, в городе?», «следует ли вернуть бога Мардука из Ашшура в Вавилон?»; в обоих случаях оракул дал утвердительный ответ. В месяце айару (апрель — май) Ашшурбанапал решил, наконец, выполнить отцовскую волю, и назначил Шамаш-шум-укина царём Вавилона, в связи с чем 16 айару в Вавилон была возвращена статуя бога Мардука и других вавилонских богов, находившиеся в Ассирии с 689 года до н. э. 13 мая (по другим источникам 12 июня) Шамаш-шум-укин торжественно короновался в храме Мардука царём Вавилона.

Шамаш-шум-укин стремится поднять свой авторитет в глазах вавилонян

Шамаш-шум-укин получил в управление лишь Северную Вавилонию, а на юге Ашшурбанапал сохранил для равновесия самостоятельные халдейские княжества и Приморскую страну. Хотя южные города Урук, Ур, Эреду и другие входили формально в царство Шамаш-шум-укина, но на самом деле Ашшурбанапал держал там свои воинские силы и, по-видимому, полностью распоряжался в них.

Вступив на трон, Шамаш-шум-укин стремился создать себе авторитет в глазах вавилонского жречества и граждан. Он обновил вавилонские храмы, построил святилище Набу, восстановил крепостную стену в Сиппаре. Был восстановлен на правах государственного — шумерский язык. Одновременно Шамаш-шум-укин укреплял свою власть, истребляя мятежные элементы. Вавилонская хроника кратко повествует о поимке и убийстве в первый год его правления некого вавилонянина Бел-этира (букв. «Владыка спас»).

Мирное сосуществование Шамаш-шум-укина с Ашшурбанапалом

В первое время отношения между Ассирией и Вавилонией носили мирный характер. Ашшурбанапал, вероятно, помог Шамаш-шум-укину в формировании войска. Он восстанавливал храмы на территории Вавилонии (Эсагила в Вавилоне, Эбарра в Сиппаре и др.), приносил жертвы вавилонским богам Шамашу, Мардуку, Иштар-Инанне. Шамаш-шум-укин, со своей стороны, в надписях не уставал восхвалять своего брата. На стенах в вавилонских храмах оба брата изображались несущими на головах корзины со строительным материалом, восхвалялась их строительная деятельность.

В одном письме Шамаш-шум-укин уверяет Ашшурбанапала, что раскрыл преступление некого Син-балатсу-икби, которое угрожало жизни их обоих. Причём из текста явствует, что преступник был каким-то близким к Ашшурбанапалу лицом, а находился в Вавилоне.

Вторжение эламитов

Царь Элама Уртаки, которого беспокоило усиление Ассирии и, кроме того, который не желал отказываться от своих давних притязаний относительно Вавилонии, нарушил мир. В 665 году до н. э. в союзе с правителем Гамбулу (одного из самых могущественных арамейских княжеств в Вавилонии) Бел-икишем и ассирийским наместником в Приморье Набу-шум-эрешем (букв. «Набу потомство пожелал»), Уртаки неожиданно ворвался в южные окраины Вавилонии и даже подошёл к самому Вавилону, где стал лагерем. Положение осложнялось тем, что ассирийская армия в это время находилась на западных границах империи.

Шамаш-шум-укин послал гонца к брату с просьбой о помощи. Ашшурбанапал двинул войска в Месопотамию. Узнав об этом Уртаки и мятежные князья сняли осаду Вавилона и начали отступление к границе Элама. Ассирийцы догнали их на границе и нанесли им поражение. Победа ассирийцев не была решающей и, в принципе, война 665 года до н. э. не принесла существенных результатов ни той ни другой стороне, однако в том же году Уртаки и предводители восставших «внезапно» умерли. Видимо, они были устранены с помощью ассирийской секретной службы.

Шамаш-шум-укин создаёт антиассирийскую коалицию

Между тем, Шамаш-шум-укин, желая добиться полной самостоятельности, в короткий срок создал широкую антиассирийскую коалицию. В состав этой коалиции вошли Элам, ряд халдейских и арамейских княжеств Вавилонии (Приморье, Бит-Синмагир, Пукуду и др.), а также западно-иранские княжества (в том числе Мидия и Парсумаш (Персида). На западе к коалиции присоединились арабы (Арибу, Кидри и, в меньшей степени, Набайатэ), некоторые финикийские города (Тир, Акко, Арвад и др.) и Иудея. Кроме того, Шамаш-шум-укин, по-видимому, вступил в союзные отношения с Египтом и Лидией.

Первым поднялся запад. Завершая борьбу за освобождение Египта от власти Ассирии, Псамметих I в 654 году до н. э. вывел свои войска за пределы страны и подступил к Ашдоду, в то время бывшему ассирийским наместничеством. Одновременно в союзе с Египтом выступила Лидия, порвавшая узы подчинения и вообще дипломатические отношения с Ассирией. Тогда же или чуть позже в 653 году до н. э. против Ассирии начала борьбу Мидия, названная в летописи Ашшурбанапала древним термином «страна Гутиум». Тир и Арвад, разгромленные совсем недавно в 660 году до н. э. тоже, по-видимому, жаждали мщения, но сил у них было, видимо, маловато. Поэтому об участии Сирии и Финикии в мятеже Шамаш-шум-укина говорится как-то вскользь.

Восстание Шамаш-шум-укина

Весной 652 года до н. э. Шамаш-шум-укин снарядил почетное посольство в Ниневию для воздания почестей Ашшурбанапалу. Под этим благовидным предлогом он выпроводил из Вавилона главарей проассирийской группировки и поднял восстание. Одновременно с Вавилоном выступили и арабские союзники Шамаш-шум-укина. В начале Уайатэ, сын Бир-дадда, царь Ариби отказался слать дань Ассирии, затем он стал нападать на подчиненные ей земли. Судя по названиям, это были южно-палестинские и южно-ассирийские области. Одновременно было послано войско под командованием братьев военачальников Абийатэ и Айаму, сыновей Тэри на помощь Вавилону. В то же время восстал и правитель княжества Кидри (Кедар) Аммулади. Он начал войну с некоторыми сирийскими княжествами, очевидно, верными Ашшурбанапалу. И, наконец, посильную помощь взялся оказать царь Набайатэ (набатеев) Натну.

Вместе с Вавилоном восстание начали Сиппар, Борсиппа и Ниппур, но многие вавилонские города, в том числе Куту, Урук и Ур, отказались поддерживать Шамаш-шум-укина, и сохранили верность Ассирии. На стороне последней остались также крупные халдейские княжества Средней Вавилонии Бит-Амуккани и Бит-Даккури. А что касается Элама и халдеев Приморья, то они выжидали, и готовились к борьбе. Таким образом, одновременного выступления союзников против Ассирии не произошло и это с самого начала серьёзно ослабило восстание. Тем не менее, Шамаш-шум-укин действовал быстро и энергично, не дожидаясь, когда Ашшурбанапал соберёт силы. Он овладел Куту и очистил от ассирийских гарнизонов всю Северную Вавилонию. А в Элам был послан Набу-ката-цабату из халдейского княжества Бит-Синмагир, «человек Шамаш-шум-укина», целью которого было подстрекательство эламитов к восстанию против Ассирии.

Первые успехи ассирийцев

Между тем, обратившись к киммерийцам, ассирийцы заручились их помощью в борьбе с Лидией. Под ударами киммерийцев, в 652 году до н. э. занявших всю страну, столицу Сарды и не смогших взять только неприступный акрополь. Лидия была вынуждена капитулировать. Гигес пал в сражении, а его сын и наследник Ардис немедленно признал владычество Ассирии.

В апреле 651 года до н. э. под Вавилон прибыла ассирийская армия. Шамаш-шум-укин потерпел поражение у стен Вавилона и отступил в город. На подступах к Вавилону было разбито и войско арабов, под командованием Абийатэ и Айаму, спешащие для воссоединения с восставшими. Разбитые и рассеянные арабы также укрылись в Вавилоне.

Помощь восставшим со стороны эламитов и халдеев

Положение для восставших сложилось критическое, но в это время, получив от Шамаш-шум-укина, в качестве платы за помощь, сокровища вавилонской Эсагилы, в войну вступил эламский царь Хумбан-никаш II (ассир Умманигаш). Эламиты вторглись в Вавилонию и осадили Урук.

Правитель Приморья Набу-бел-шумате, внук Мардук-апла-иддина II на первых порах пытался поладить с Ашшурбанапалом и получил от него даже какие-то владения в Халдее, но во время восстания Шамаш-шум-укина он отпал от Ассирии и сбежал к эламскому царю, захватив обманным путём ассирийский отряд, предоставленный ему Ашшурбанапалом. В Эламе часть этого отряда была заключена в темницу. Халдеи Набу-бэл-шумате выступили на стороне Шамаш-шум-укина, вторглись в Вавилонию и осадили Ур. Жители города, не получив помощь от Ассирии и доведенные осадой до людоедства, сдались. С потерей Ура ассирийцы лишились почти всей Южной Вавилонии. Теперь в их руках остался только Урук, крупный и хорошо укрепленный город, который мешал объединению сил Шамаш-шум-укина, Набу-бел-шумате и эламитов. Вокруг него развернулась напряженная борьба. Здесь решался исход компании 651 года до н. э. В битве при Баб-Саме ассирийцы снова разбили Шамаш-шум-укина и не позволили ему соединиться с эламитами.

В феврале 650 года до н. э. ассирийцы взяли Ниппур, а затем в сражении при Мангиси, близ Дера нанесли поражение армии эламского царя Хумпанникаша. Ещё более крупного успеха достигла секретная ассирийская служба. Она организовала в Эламе государственный переворот. Хумпанникаш и его родные были убиты, а престол захватил Таммариту. Элам на время был парализован и выведен из борьбы.

Разгром западных союзников Шамаш-шум-укина

Действовавшие на западном фронте ассирийские войска, в союзе с некоторыми оставшимися ему верными, наместничествами Сирии и Финикии и государством Моав, нанесли ряд ударов по арабским княжествам. Сопротивление арабов фактически было подавлено. После чего ассирийцы, самым неожиданным и неудобным путём, с юго-востока, через союзный им Моав, вступили в пределы Иудеи. Иудейский царь Манассия был взят в плен и уведён в Ниневию, где посажен в темницу. Египетский фараон Псамметих I, когда ассирийская армия стала угрожать ему заходом в тыл, вынужден был оставить Ашдод и отступить в Египет. Таким образом, восстание на западе было практически ликвидировано.

Ассирийцы осаждают Вавилон, Барсиппу, Сиппар и Куту

Весной 650 года до н. э. ассирийцы осадили Вавилон, Борсиппу, Сиппар и Куту. На юге борьбу с халдеями вёл Бел-ибни, один из крупнейших политических и военных деятелей того времени. Халдей по происхождению, Бел-ибни находился на ассирийской службе и отличился при защите Урука. В апреле 650 года до н. э. Ашшурбанапал назначил его наместником Приморья, поручив ему борьбу с Набу-шумате. Последний, потерпев несколько поражений и потеряв остров Дильмун (Бахрейн), где хранились его сокровища, вынужден был покинуть Приморье и уйти в Элам. Отсюда он повёл против Бел-ибни партизанскую войну.

Ассирийцы ликвидируют эламскую угрозу

Весной 649 года до н. э. Элам оправился от потрясений, вызванных поражениями Хумбан-никаша II и переворотом, и снова вступил в войну. Войска Таммариту вторглись в Среднюю Вавилонию, где ассирийской армией командовал вавилонянин Мардук-шарру-уцур. Но в это время в Эламе произошёл новый переворот, и престол захватил некий Индабигаш. Разбитый Индабигашем, Таммариту со своими братьями, родственниками и кучкой приближенных бежал морем, но попал в плен к Бел-ибни. Тот отправил пленников в Ниневию. Ассирийцы заключили с новым эламским царём мир.

Взятие Куты, Сиппара и Барсиппы

Шамаш-шум-укин и вавилоняне оказались в полной изоляции. Ассирийской армией осаждающей Вавилон, Борсиппу, Сиппар и Куту командовал вавилонянин Мардук-апла-иддин. Сперва он овладел Кутой, тем самым обезопасив свой осадный лагерь от нападений с тыла. Вслед за Кутой пал Сиппар. Летом 648 года до н. э. ассирийцы взяли Борсиппу. Её граждане, замешанные в организации восстания, сами покончили с собой.

Падение Вавилона. Смерть Шамаш-шум-укина

Положение Вавилона к осени 648 года до н. э. стало безнадежно. Цены на зерно возросли в 60 раз против обычного времени и обычной официальной цены зерна. В городе начались эпидемии и людоедство. Не желая попасть живым в плен к Ашшурбанапалу, Шамаш-шум-укин поджёг царский дворец и бросился в огонь. Его примеру последовали жена и ближние друзья. Заметив в городе пожар, Мардук-апла-иддин повёл ассирийцев на штурм. Нападавшие ворвались в город и подвергли его жесточайшему грабежу, не щадя даже храмы, несмотря на то, что Ашшурбанапал строго запретил их трогать.

Беспощадный террор обрушился на активных сторонников Шамаш-шум-укина. У одних были вырваны языки, а затем их казнили, других разрезали на куски и бросили в ров, отдав на съедение псам, диким зверям, хищным птицам. Остальным жителям Вавилона, Сиппара, Борсиппы, Куты, царь даровал прощение и жизнь, но все их прежние права и вольности были уничтожены, и они были обложены данью и поземельными налогами, также как и население в других подвластных царю провинциях. Останки Шамаш-шум-укина и его супруги по приказу Ашшурбанапала были преданы погребению в специально подготовленном склепе. Царём Вавилона был провозглашён Кандалану.

Литература

• [www.livius.org/cg-cm/chronicles/abc15/samas-suma-ukin.html Хроника Шамаш-шум-укина (ABC 15)]
• Белявский В. А.. [gumilevica.kulichki.net/MOB/index.html Вавилон легендарный и Вавилон исторический]. — М.: Мысль, 1971. — 319 с. — 60 000 экз.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

IX Вавилонская династия
Предшественник: Асархаддон	царь Вавилона 668 — 648 до н. э.	Преемник: Кандалану

Отрывок, характеризующий Шамаш-шум-укин

– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.