Шантану

Шанта́ну (санскр. शंतनु «благотворный») — правитель царства Куру в Хастинапуре, о котором говорится в древнеиндийском эпосе «Махабхарата» и в Пуранах. Своё имя получил за способность излечивать наложением рук. Шантану был потомком Бхаратов из Лунной династии и предком Пандавов и Кауравов. Шантану также упоминается в «Ригведе» («Просьба Девапи о дожде», X 98.1,3,7). Он был младшим сыном царя Хастинапуры Пратипы, который на момент рождения сына был уже в очень преклонном возрасте. Самый старший брат Шантану, Девапи, страдал от проказы, поэтому, несмотря на желание царя, брахманы отказались помазать Девапи на царство, и праведный принц удалился в лес, где вёл жизнь отшельника. Второй по старшинству сын Пратипы, Бахлика посвятил свою жизнь завоеванию территорий в регионе Балх, ранее принадлежавших ариям, и стал там царём. Когда престарелый Пратипа удалился в лес, царём Хастинапуры стал Шантану.

Однажды Шантану встретил на берегах Ганги прекрасную женщину (которая была самой богиней Гангой) и попросил её руки. Ганга согласилась стать женой Шантану только с одним условием: что бы она ни делала, Шантану не должен был задавать вопросов о причине её действий. В случае если Шантану нарушит свой обет, Ганга пообещала покинуть его. Шантану согласился с поставленными условиями и женился на ней. Вскоре Ганга родила их первого сына и не объясняя причин, утопила младенца. История повторилась с последующими шестью детьми. Когда наступила очередь восьмого младенца, Шантану не смог сдержаться и спросил Гангу, зачем она убивала их детей. Ганга покинула Шантану, но оставила восьмого ребёнка в живых. Младенец получил имя Деваврата и позднее стал известен под именем Бхишмы. Оказывается, восемь божеств Васу были прокляты мудрецом Васиштхой: им суждено было родиться на земле от брака Ганги и Шантану. По условию Ганга должна была бросать новорождённых в воду, чтобы для них наступило искупление. А наиболее провинившийся из восьмерых богов — Дьяус — должен был провести на земле долгую жизнь, родившись как Деваврата. Когда Бхишма уже подрос и превратился в прекрасного и сильного царевича, Шантану, переправляясь через реку Ямуну, привлечённый прекрасным ароматом, встретил и влюбился в Сатьявати — приёмную дочь рыбака по имени Дасараджа. Дасараджа согласился выдать свою дочь замуж за Шантану только при условии, что рождённый Сатьявати сын унаследует престол. Шантану не мог дать подобного обещания, так как это было бы несправедливо по отношению к Бхишме. Бхишма, однако, пришёл на выручку своему отцу и пообещал отказаться от всех притязаний на трон в пользу детей Сатьявати. Чтобы ещё сильнее убедить недоверчивого Дасараджу, Бхишма пообещал до конца жизни быть брахмачари, то есть дал обет пожизненного целибата. Таким образом, у Бхишмы не могло быть притязающих на престол потомков.

У Шантану и Сатьявати родилось двое сыновей: Читрангада и Вичитравирья. После смерти Шантану, Сатьявати вместе со своими сыновьями и с помощью Бхишмы стала управлять царством.

Отрывок, характеризующий Шантану

Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.