Шанхайская клика

Шанха́йская кли́ка (кит. упр. 上海帮, пиньинь: Shànghǎi Bāng) — неформальное название группы должностных лиц Коммунистической партии Китая, в особенности, являющихся членами правительства Китайской Народной Республики либо ЦК КПК, которые начали своё возвышение в Шанхае в то время, когда его мэром был Цзян Цзэминь, впоследствии ставший председателем КНР.

Среди влиятельных членов клики — члены постоянного комитета Политбюро ЦК КПК У Банго, Цзя Цинлинь, Цзэн Цинхун, Хуан Цзюй, Ли Чанчунь и У Гуаньчжэн. Также в шанхайскую клику входят Лю Ци (刘琪)，Цзэн Пэйюань (曾培源)，Чжан Дэцзян (张德江)，Чжоу Юнкан (周永康), Лю Юньшань (刘云山), Хуэй Лянъюй (回良玉) и другие. В то же время бывший председатель КНР Ху Цзиньтао и премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао не являются членами клики.

Считалось, что ко времени своего ухода с поста председателя в апреле 2003 г. Цзян Цзэминь ввёл в руководство КПК большое количество своих людей, что могло создать трудности для Ху и Вэня в проведении своего курса. Лучшим свидетельством этого было 5-е пленарное заседание 16-го съезда ВСНП КПК, на котором попытки Ху Цзиньтао сделать некоторые перестановки в политбюро были заблокированы «шанхайцами». Члены клики также оказывают упорное сопротивлении макроэкономическим реформам Вэнь Цзябао, направленным на «охлаждение» «перегретой» экономики Китая.

Однако с уходом Цзяна со всех руководящих постов в партии и руководстве страны Ху Цзиньтао все нити власти оказались у него в руках, и многое говорит о том, что многие ключевые личности в шанхайской клике переходят на его сторону, усиливая его позиции.

Низложение в 2006 году главы Шанхайского горкома Чэнь Лянъюя рассматривалось как удар по клике. Александр Габуев, ссылаясь на делегатов 17 съезда, приводил их утверждение, что «самого Цзян Цзэминя и членов его семьи не привлекли за коррупцию только потому, что это бросило бы тень на всю партию и угрожало бы выживанию нынешнего режима».

Как отмечает журнал «Эксперт», на XVII съезд КПК (2007 год) «т. наз. шанхайский клан Цзяна, ослабленный коррупционным скандалом, который стоил места и свободы бывшему секретарю горкома города Чэнь Ляньюю, тем не менее сохраняет влияние внутри партии».

Отрывок, характеризующий Шанхайская клика

– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.