Шан Ян

Шан Ян
商鞅
Имя при рождении:	Вэй Ян 衛鞅/卫鞅
Дата рождения:	390 до н. э.(-390)
Место рождения:	Царство Вэй
Дата смерти:	338 до н. э.(-338)
Школа/традиция:	легизм
Направление:	китайская философия

Шан Ян (кит. упр. 商鞅, пиньинь: Shang Yang) Прави́тель о́бласти Шан, собственное имя — Гунсунь Ян (кит. трад. 公孫鞅, упр. 公孙鞅, пиньинь: Gongsun Yang , 390 до н. э. — 338 до н. э.) — китайский мыслитель и политический деятель, один из основоположников легизма — философско-политического учения, противного учениям даосизма и конфуцианства.

Биография

Гунсунь Ян, более известный как Шан Ян, был выходцем из обедневшей аристократической семьи царства Вэй, отчего его летописцы называли также "вэйским Яном". Побочный сын правителя царства, Гунсунь Ян занимал невысокий чиновничий пост чжуншуцзы (чуть выше секретаря) при первом министре Гун Шу-цзо. Стремясь выдвинуться, он предложил вэйскому правителю план радикальных реформ государства в рамках идеологии легизма. Получив категорический отказ, Гунсунь Ян покинул родину и в 361 году до н. э. поступил на службу к правителю царства Цинь Сяо-гуну (правил в 361—338 годах до н. э.), при котором стал первым советником.

Начиная с 356 года до н. э. Шан Ян провёл ряд важнейших политических и экономических реформ, направленных на абсолютизацию царской власти, подрыв экономического и политического положения родовой аристократии, укрепление положения общинной земледельческой верхушки. Стройный и цельный план Шан Яна был нацелен прежде всего на централизацию управления, рост производства зерна и увеличение военной мощи государства, провозглашенные «Единым». Все остальные занятия, отвлекающие народ от этого — развлечения, торговля, изучение наук, музыка и т. п. были объявлены «паразитами», способствующими ослаблению, а то и гибели государства и фактически подлежали преследованию. В ходе административной реформы Шан Яна все царство Цинь было разделено на 31 уезд ( сян ) во главе с назначенными правителем губернаторами. Знати и чиновникам было строго запрещено заниматься личными делами и преследовать корыстные цели. За нарушение соответствующих запретов, да и всех остальных выпущенных в большом количестве указов, воспринимавшихся в качестве некоего свода законов, следовали суровые наказания даже в случае небольших проступков.

Новые законы в Цинь стали обязательными под угрозой жестокого наказания не только для чиновников, но и для всех подданных царя, включая даже наследника престола. Однажды случилось так, что сын правителя нарушил закон, запрещавший надевать в будни праздничную одежду. Тогда Шан Ян сказал: «Законы не действуют потому, что верхи общества их нарушают». Он хотел отдать наследника под суд, но его нельзя было наказывать. Тогда по настоянию Шан Яна строго наказали наставника принца Цяня и выжгли клеймо на лбу учителя Гунсунь Цзя. Через четыре года наставник принц Цянь вновь нарушил закон, за что он был наказан отрезанием носа, а наследник Ин Сы, будущий правитель Хуэйвэнь-ван (англ.) был выслан из дворца. Эти беспощадные наказания убедили циньцев в неотвратимости кары за нарушение новых законов и заставили их неукоснительно соблюдать все указы царя. Но одновременно это жестокое наказание зародило у наследника престола глубокую ненависть к Шан Яну, что в будущем для реформатора имело роковые последствия.

В результате легистской революции Шан Яна все привилегии циньской родовой аристократии были ликвидированы, и власть в Цинь перешла к чиновной бюрократии. Было открыто провозглашено, что знатность в Цинь отныне будет зависеть не от родовитости, а исключительно от личных заслуг каждого отдельного человека на службе циньскому государству. Шан Ян рекомендовал выдвигать в первую очередь тех, кто доказал свою преданность государю на службе в войске. Это открыло широкие карьерные возможности на государственной и военной службе способным лицам самого разного социального происхождения, в том числе и уроженцам других царств, к которым принадлежал и сам Шан Ян, выходец из Вэй, враждебного Цинь царства.

Шан Яном был принят целый ряд мер для увеличения производства зерна путём поощрения частной инициативы за счет ослабления сельской общины. Так, пустоши, превращенные кем-либо в поля, становились его частной собственностью. Это само по себе было революционным нововведением, поскольку до этого нигде в Китае земля не была чьей-то собственностью. Таким образом, Шан Ян впервые в истории Китая закрепил частную собственность на землю. В дальнейшем царство Цинь, используя наличие больших площадей свободной земли, захваченной у жунов, привлекало массы колонистов из перенаселенных центральных царств, давая им большие льготы — полное освобождение от всех налогов на 10 лет для строительства дома и распашки земли, а также освобождение от военной службы на три поколения вперед. Этим Цинь одновременно увеличивало собственную мощь и уменьшало людской потенциал соседних государств.

Распространенные ранее большие семьи, где вместе проживали несколько поколений, теперь подвергались принудительному разделению. Изданный по этому поводу закон гласил: с тех семей, где вместе в одном помещении живут родители, сыновья, старшие и младшие братья с их женами, налог брать в удвоенном размере. Были также введены единые для всего царства Цинь меры длины и веса. Впоследствии, после объединения Китая под властью Цинь в 221 г. до н.э., эти меры были распространены на весь Китай.

Для полного контроля за населением была введена система круговой поруки, при которой ответственность за действия одного человека несли все его соседи, включенные в "пятерки" и "десятки". Это заставляло всех циньских подданных следить друг за другом и заранее доносить властям на соседей в страхе перед коллективными репрессиями. Аналогичная, но еще более жесткая система круговой поруки была введена в армейских подразделениях. Система «пятерок» и «десяток» (шиу), связывающая соседей взаимной ответственностью, породила в дальнейшем систему круговой поруки в деревне (баоцзячжиду), просуществовавшей в разных вариантах до XX в.

Одним из важнейших средств укрепить государство Шан Ян считал войну. Согласно его доктрине, царство Цинь должно было вести постоянную войну с каким-либо соседним царством хотя бы ради поддержания высокой боеспособности своей армии. В 352 году до н.э., возглавляя циньские войска в качестве стратега, Шан Ян нанес крупное поражение войскам родного царства Вэй, которое было вынуждено отдать Цинь ряд территорий и перенести столицу из ставшего приграничным города Аньи в Далян.

В 340 году до н.э. Шан Ян предложил правителю Сяо-гуну снова напасть на Вэй, обосновав это следующим образом: "«Цинь и Вэй друг для друга - смертельная болезнь. Либо Вэй поглотит Цинь, либо Цинь поглотит Вэй. Почему это так? Княжество Вэй располагается к западу от важных горных теснин, его столица - Аньи, оно граничит с Цинь по реке Хуанхэ, и оно одно обладает преимуществом владения землями к востоку от гор. Используя эти выгоды, Вэй может вторгнуться в Цинь со своих западных земель и в неблагоприятном для нас случае захватит наши восточные земли. Ныне, благодаря вашей, правитель, мудрости и совершенствам, наше царство процветает, а армия Вэй в прошлом году потерпела сильное поражение от войск царства Ци, чжухоу(владетельные князья) отвернулись от Вэй. Это позволяет напасть на Вэй."

Правитель Цинь согласился с доводами Шан Яна и, поставив его во главе циньского войска, отправил походом на Вэй. Узнав о выступлении Цинь, вэйский правитель, назначив командовать своими войсками принца Ана, распорядился нанести ответный удар. Обе армии стали друг против друга, готовясь к сражению. Тогда Шан Ян послал вэйскому командующему письмо, которое гласило: «Мы когда-то с княжичем были в дружеских отношениях. Ныне мы командуем армиями двух государств, и нам трудно решиться напасть друг на друга. Я бы мог встретиться с княжичем лицом к лицу, заключить союз, посидеть за радостной трапезой, а потом отвести войска и тем самым принести покой и Цинь и Вэй».

Не ожидая никакого вероломства, принц Ан согласился с этим предложением и пришел на встречу, не позаботившись об обеспечении своей безопасности. После встречи и заключения союза, во время трапезы, спрятанные в засаде циньские воины внезапно напали на принца Ана и пленили его, а затем циньцы напали на вэйскую армию, полностью разбили её и вернулись с победой в Цинь (340 г. до н.э.). В результате поражения вэйцы были вынуждены отдать царству Цинь все земли к западу от Хуанхэ (район Хэвай).

За большие заслуги перед государством Гунсунь Ян был пожалован 15 деревнями в области Шан, правителем которой стал, из-за чего он стал известен под именем Шан Яна, а в китайских летописях он называется Шанцзюнем (правителем области Шан). Однако в 338 году до н. э., после смерти царя Сяо-гуна на циньский престол воссел его сын Хуэйвэнь-ван (правил в 338—325 годах до н. э.), крайне ненавидевший Шан Яна за жестокие наказания его учителей. Новый правитель обвинил Шан Яна в государственной измене и приказал его схватить. Спасаясь от преследования, Шан Ян бежал в царство Вэй. Но вэйцы, негодуя на него за проявленное по отношению к принцу Ану вероломство и нападение в главе циньского войска на их царство, не только не дали ему бежать в какое-либо другое княжество, но и выдворили его обратно в царство Цинь. После этого Шан Ян направился в принадлежавшую ему область Шан, где им была набрана собственная армия. В поисках выхода из тяжёлой ситуации Шан Ян попытался напасть на небольшое царство Чжэн, вероятно, с целью создать собственное независимое владение. Но он был настигнут преследовавшими его циньскими войскими, разбит в сражении под чжэнским Мяньчи, захвачен в плен и казнён. Вслед за этим согласно циньскому закону о государственных преступниках был истреблен и весь его род.

Несмотря на казнь Шан Яна, все его реформы были оставлены в силе, поскольку способствовали усилению царской власти. Эти реформы привели к неуклонному усилению царства Цинь, которое сумело завоевать все остальные древнекитайские царства и объединить Китай под своей властью.

Основные положения теории Шан Яна Шан

1. Правитель царства должен управлять государством, не обращая внимания на древние традиции и суждения народа, а исходя из современных реалий и текущих государственных интересов.
2. Основным средством управления государством являются не проповеди добродетелей, а ясные и доступные пониманию законы, нарушение которых должно сурово и неотвратимо наказываться.. Правитель стоит над законом, но все остальные подданные, включая наследника престола, должны неукоснительно соблюдать закон.
3. Народ не имеет никакого права обсуждать законы, издаваемые правителем, даже одобрять их он не имеет права. Народ должен лишь слепо повиноваться законам и указам правителя, будучи лишь материалом для его деятельности, подобно глине в руках гончара.
4. Для государства ценность составляет только армия и заготовка зерна, одобряется также производство простых тканей.
5. Почитание традиций, культ предков, конфуцианские ценности, учёность, ритуал, музыка, литература являются паразитами, которые отвлекают народные массы от Единого — заготовки зерна и войны.
6. Боевые заслуги и заслуги в заготовке зерна и сдаче зерна государству следует поощрять присвоением ранга знатности и чиновнической должности, а также освобождением от повинностей. Знатность циньских подданных была расписана по иерархии из более чем двадцати рангов.
7. Всех людей следует ценить исключительно по их заслугам, а не по их происхождению. Принадлежность к аристократическому роду не имеет никакого значения. Следует выдвигать в первую очередь людей, которые проявили себя на воинской службе циньскому правителю, даже если это были бы выходцы из других царств.
8. Все равны перед законом, поощрения и наказания проводятся в строгом соответствии с законом за определённые поступки.
9. Подушный налог зерном приводит к тому, что все «бездельники» в семьях оказываются вынужденными работать. С семей, в которых два или более братьев живут вместе, не разделив между собой земли, следует брать налог в двойном размере.
10. Человек изначально порочен и даже из-за малой выгоды способен на тяжкие преступления, если только его не остановит страх перед суровым наказанием. Поэтому следует применять очень строгие наказания даже за малые провинности, чтобы у людей не возникала никакая мысль о нарушении закона, большом или малом. Это называлось «искоренение наказаний через наказания».
11. Следует поощрять доносительство как меру предупреждения проступков и давать за сообщения о нарушении закона ранги знатности как за совершение воинского подвига. Тот же, кто покрывает преступника, должен наказываться наравне со сдавшимся в плен.
12. Следует утвердить круговую поруку так, чтобы за проступок одного отвечала вся семья или община, а всех жителей царства приписать к пятеркам и десяткам семей. То же самое следует сделать в армии, объединив воинов в пятерки и десятки, связанные круговой порукой так, чтобы воины сами следили друг за другом и не допускали нарушения воинской дисциплины в своем подразделении.
13. Следует поощрять освоение всеми желающими пустующих земель и превращенные в поля пустоши признать частной собственностью тех, кто их сумел освоить.
14. Следует поощрять переселенцев из других стран для освоения пустующих земель, давать им льготы в налогах и повинностях. Тем самым царство Цинь будет увеличивать собственную мощь и ослаблять своих соседей даже без войны.
15. Следует военные заслуги измерять в головах убитых противников. Отстающие подразделения строго наказывать. За невыполнение приказов или гибель командира казнить всё подразделение. За отсутствие доблестных поступков наказывать командиров подразделений.

Значение работ Шан Яна

Идеи Шан Яна оказали огромное воздействие не только на его современников, но и на многие последующие поколения. Благодаря их внедрению в жизнь, циньские цари менее чем за сто лет сумели превратить своё государство в сильнейшее из семи "Сражающихся царств" (эпоха Чжаньго), что дало возможность Цинь-ши-хуану объединить Китай под властью Цинь. Однако, уже в древности оценка идей Шан Яна не была однозначной. Признавая большие практические результаты их применения, многие китайские мыслители не могли примириться с рядом важнейших положений легизма, наиболее полно развитых Шан Яном. Так, у них не находили понимания идея природной порочности человека, идея пользы войн и максимально агрессивной внешней политики, идея установления единого и общего для всех свода наказаний, идея введения круговой поруки при ответственности за совершенное преступление, идея безусловного запрета на свободное распространение каких-либо учений, а также физическое уничтожение любых письменных произведений, хоть как-то противоречивших нормам легизма. Тем не менее, многовековая борьба против учения Шан Яна привела только к формальной победе над ним, так как в ходе этой борьбы все остальные философско-политические учения Китая (и прежде всего конфуцианство) утратили свои первоначальные черты, вобрав в себя многие положения легизма, в том числе и такие, которые вызывали наибольшее отторжение.

В современной историографии Шан Ян известен прежде всего как человек, первым сформулировавший законченный принцип тоталитарного государства. До нашего времени дошёл принадлежащий ему трактат «Книга Правителя области Шан» (Шан Цзюнь Шу) — о вопросах аутентичности текста см. статью Л. С. Переломова в ведении к русскому переводу.

Шан Ян в популярной культуре

• В китайском телесериале Династия Цинь (2007) роль Шан Яна исполнил Ван Чжифэй.

См. также

• История Китая

Литература

• «Книга Правителя области Шан», перевод Л. С. Переломова, НИЦ «Ладомир», Москва, 1993
• Ударцев С. Ф. «История политических и правовых учений (Древний Восток)» Издательский дом СПбГУ, СПб, 2007
• Переломов Л. С. Конфуцианство и легизм в политической истории Китая. М., 1981.334 с.
• Илюшечкин В. П. Конфуций и Шан Ян о путях объединения Китая // XVI Научная конференция «Общество и государство в Китае». Ч.I, М., 1985. С.36-42.
• Калюжная Н. М. Влияние учения Шан Яна на социально-политические взгляды Чжан Бинлиня // XVIII Научная конференция «Общество и государство в Китае». Ч. 3. М., 1987.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Шан Ян

Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.