Шапки ерихонские русских царей

Шапки ерихонские русских царей — шесть парадных шлемов-шишаков типа ерихонка, хранящиеся в Оружейной палате Московского Кремля.

Эти шлемы использовались «при московском дворе во время торжественных военных смотров в качестве царского наголовья». Они примечательны тем, что переделаны из восточного доспеха и украшены арабскими кораническими надписями.

Характеристика

«В описях оружия русских царей и аристократов XVII века особо выделяются боевые изголовья, называвшиеся „шапками ерихонскими“ или „ерихонками“. Купола этих шлемов различны по форме (известны полусферические, конические и сфероконические), однако и каждом из этих случаев к куполу крепились науши, назатыльник и козырек с наносной стрелкой. Еще одним важным отличием ерихонок от других наголовий является их декор, явно парадный по своему характеру».

Список

• Drevnosti RG v3 ill005 - Helmet of Alexander Nevsky.png

  №1. Михаила Фёдоровича

• Helmet of Alexis I of Russia (Kremlin museum) 02 by shakko.jpg

  №2. Алексея Михайловича

• Drevnosti RG v3 ill014a - Helm of Kuchum.jpg

  №3. Кучумовская

• Drevnosti RG v3 ill015a.png

  №4. Мстиславского

• Drevnosti RG v3 ill010a.jpg

  №5. Львова

• Drevnosti RG v3 ill012.jpg

  6. Прончищева

Наиболее полное описание оставил Ф. Солнцев в своей книге «Древности Российского государства», создав, однако, некоторую путаницу в именовании шапок.

Царя Михаила Фёдоровича

«Большая ерихонка», шлем Александра Невского. Судя по документам, сделана в 1621 году мастером Никитой Давыдовым.

«Среди царских ерихонских шапок шлем работы Давыдова занимал особое место. В Росписи Походной казны 1654 года он назван „большой ерихонкой“, а в Переписной книге Оружейной казны 1687 года был оценен в огромную сумму — 1175 рублей (это чуть меньше, чем общая цена пяти следующих за ним ерихонских шапок)».

Помещена на герб Российской империи.

Арабская надпись на шлеме гласит:

Обрадуй правоверных обещанием помощи от Аллаха и скорой победы (13-й аят 61-й суры Корана)

Царя Алексея Михайловича

Шлем-«шапка ерихонская» царя Алексея Михайловича — Турция, XVII в. Серебро, сталь булатная, ткань шелковая. Резьба, ковка, чеканка, насечка золотом, золочение.

Арабская надпись на шлеме гласит:

Аллах — нет божества, кроме Него, вечно живого, вечно сущего. Не властны над Ним ни дремота, ни сон…

У Солнцева описание отсутствует.

Кучумовская

Кучумовская шапка-ерихонка

Этой ерихонской шапкой, как видно из переписной книги 1687 г., ударил челом царю Алексею Михайловичу боярин и дворецкий Борис Петрович Шереметев. По той же переписной книге она называется Кучумовской и, судя по этому сказанию, если принадлежала не собственно Сибирскому владетелю (салтану) Кучуму, то, может быть, племяннику, а по «Строгановской летописи», сыну его Маметкулу, взятому в 1582 г. в плен и служившему впоследствии в русских ополчениях. Эта ерихонская шапка (в описи Оружейной палаты — № 3) красного булата, насечена по венцу и по тулье в узор золотыми травами; внизу по венцу опушка из чеканенного золота, в которой вставлены смазни, или стекла с подкладкой. Верх шапки украшен золотой с небольшим яблоком трубкой, покрытой разноцветной финифтью. Нос и наушни булатные с насечкой; тыл булатный же, состоящий из одной пластинки без насечки; на шапке в венце против наушней находятся в золотых гнездах два небольших лала. В опушке красных смазней шесть, и один синий, да пустых мест десять. В слухах в каждом по одному лалу; на тех же наушнях по краю искр бирюзовых и лаловых по десяти; пустых мест шесть; на носу вверху одно бурмицкое зерно. Вся шапка подбита красным атласом на хлопчатой бумаге.

В переписной книге царской Оружейной казны 1687 г.:

«Шапка Ерихонская булат красной, по булату венец и ушки наведены травы по нарезке золотой, у каймы под венцом опушка золотая чеканная, в опушке в венце восемь камешков червчатых, да восемь лазоревых смазней, да в венце над ушьми по лалику; уши прорезные, на ушках на прорезке по лалу; опушка около ушей серебреная, в опушке в обоих ушах по шти бирюзок да по шти искорок яхонтовых и лаликовых; в ушах же по колечку привязному золотому; у затылка кайма, около наведены сусальным золотом; у затылка ж три чепи серебреные золоченые; в затылках же по краям семь гвоздей серебреных золоченых окрепочных, чем окреплена подкладка; на носу наведены травы чеадайские по нарезке золотом, наверху зерно бурмицкое; подвершье травы мелкие чеадайские наведены золотом по нарезке; городок золотой наведен финифты розными на фряское дело; подкладка отлас червчат; завязки у тое шапки отлас желтой; на затылке бывало золочено сусальным золотом; в золотом венце шесть мест порозших выпалых камышков; в прежних переписных книгах под тою статьею написано по сказке мастеров: „бывала та шапка Кучумовская, ударил челом Государю Борис Петрович Шереметев“.

А по нынешней переписи рч`є года (1687) и по осмотру, та шапка против прежних переписных книг сошлась, завязок нет, цена двести двадцать рублев; а в прежней описной книге написана вторая».

Князя Ф. И. Мстиславского

Шапка Ерихонская (шлем) князя Федора Ивановича Мстиславского — Турция, XVI в. Булатная сталь, серебро, рубины, бирюза, ткань; ковка, чеканка, насечка золотом, резьба. «Колпак шапки сравнительно невысокий, граненый. Насечка золотом с особенным вкусом исполнена на козырьке и назатыльнике: в „ковровый“, золотой по темному булатному фону, растительный орнамент введены фигурные клейма с „обратным“ колористическим решением — это темный орнамент по золотому фону. Ерихонская шапка значится в „Росписи, что взято в Государеву казну после смерти князя Ивана Федоровича Мстиславского 130 (1622) году апреля в 3-й день“. В оружейной казне российских государей она имела очень высокий статус. В Переписной книге 1686/87 г. была оценена в 330 рублей и среди всех ерихонских шапок помещена на третьей позиции, причем тут же отмечено, что в „прежней описной книге“ она была „написана первою“. В 1654—1656 гг. ерихонка сопровождала царя Алексея Михайловича в Смоленском и Рижском походах».

Примечание. Прежние ярлыки, бывшие на ерихонских шапках князя Ф. И. Мстиславского, боярина Прончищева и Алексея Михайловича Львова, вероятно, были перемешаны, а потому и на рисунках подписи, по поверке с описными книгами 1687-го и 1701 г., оказались ошибочны: ерихонская шапка вывоза Прончищева названа шапкой князя Ф. И. Мстиславского, а шапка Мстиславского шлемом царя Алексея Михайловича.

Изображенная на рисунках № 10, 11 ерихонская шапка, по описи Оружейной палаты 1835 г., означена под № 6; она из красного булата, от венца до вершины отерта продольными плоскими гранями, поперек которых сделаны три узких пояска в виде обручиков: один вверху венца, другой посредине тульца, третий разделяет на две части тулью между граненой, украшающей верх шишечкой и средним ободком. Верхушка и края венца, также местами щиток, наушни и затылок, состоящий из одной пластины, наведены золотом. На верхушке носа и посредине венца золотая подпись, состоящая из арабских букв. На тулье и щитке гвоздей серебряных с рубчатыми головками десять, да малых горошчатых сорок два. По наушням и затылку гвоздей с дорожчатыми головками десять, горошчатых золоченых и не золоченых — двести сорок два. Затылок состоит из одной выгнутой пластины, прикрепленной тремя серебряными цепочками. Вся шапка подбита красным, стеганным на хлопчатой бумаге атласом. При ней для подвязки четыре лопасти атласных же, из них две красные и две желтые.

По переписным книгам 1687-го и 1701 г., описание её следующее:

«Шапка Ерихонская булат красной, отерта на грани, венец по нарезке наведен золотом, меж наводки слова Арабские, и поверх венца мишенцы да четыре мишени больших; подвершье и яблочко, уши и полка, и затылок наведены золотом, промеж навод слова Арабские, да на ушах сто сорок гвоздей горощетых, да в полке и в венце, и в ушах в закрепке двадцать гвоздей репчатых, да на венце и на полке и на затылке и на ушах дорога серебряная золочена, а в ней в закрепке тридцать гвоздиков маленьких горощетых; опушка у дороги и около венца и полки, и затылка, и ушей сканная, у затылка три чепи серебреные золочены, нос прорезной наведен золотом травы, подложены отлас червчат, да по две завязки отлас червчат жолт. А в прежних переписных книгах под тою статьею написано по сказке мастеров: та шапка Афанасьевскаго вывозу Прончищева.

А по нынешней переписи рч`є года и по осмотру, та шапка против прежних переписных книг сошлась; цена той шапке триста пятьдесят рублев;

а в прежней описной книге написана четвертая».

Князя А. М. Львова

Шапка-ерихонка Алексея Михайловича Львова - единственный шлем, фото которого на сайте Музеев Кремля не нашлось.

Булатный шлем, хранящийся в Оружейной палате под № 5, по описи 1687 г., составленной по «прежним переписным книгам», означен «Князя Алексея Михайловича Львова», окольничего при царе Михаиле Федоровиче. Подвершье, венец, щиток, нос, бармица и наушки насечены золотом в узор с арабскими речениями из Корана, сходными с изображенными на шлеме благоверного великого князя Александра Невского.

В описи 1687 г., листы 462—463, он означен четвертым и описан следующим образом:

«Шапка Ерихонская з долами, булат красной, венец и в венце в наводе слова Арабские, по верху венца кайма и под верхним венцом кайма ж и над каймою подвершье наведено золотом, да наверху яблоко золочено гладью; дорога на затылке и на ушках и на полке круглая гладкая золотая; на ушках сто шестьдесят гвоздей горощетых да десять репейчатых серебреных золоченых; на венце и на полке в закрепке десять гвоздей репейчатых; уши и затылок и полка наведены золотом, промеж наводу слова Арабские; у затылка три чепи серебреные с пробойцы золочены; нос прорезной наведен золотом травы; подложено отласом червчатым да по две завязки отлас желт да червчат. В прежних переписных книгах под тою статьею написано, по сказке мастеров: та шапка Князя Алексеевская Михайловича Львова.

А по нынешней переписи рч`є года (1687) и по осмотру, та шапка против прежних переписных книг сошлась; цена той шапке триста рублей; а в прежней описной книге написана третья».

Боярина А. О. Прончищева

Шлем-шапка «ерихонская» — Турция, 30-е гг. XVII в. Сталь булатная, серебро, шелковая ткань, ковка, чеканка, резьба. Принадлежал царю Михаилу Федоровичу. Привезен из Константинополя послом Афанасием Осиповичем Прончищевым.

«Парадный шлем — „шапка ерихонская“ — выкован из булатной стали. Назатыльник прикреплен к тулье тремя серебряными цепочками. На козырьке укреплена носовая стрелка с прорезной надписью. Почти всю поверхность шлема покрывает „кружево“ насечённого золотом стилизованного орнамента и надписей — изречений из Корана».

«Шлем был привезен в Россию в 1633 году Афанасием Прончищевым, побывавшим во главе русского посольства в Стамбуле. Посольство принимали с большими почестями, однако на обратном пути корабль попал в бурю, а жители Кафы (Феодосии) чуть не убили послов. Не смотря ни на что, Прончищеву удалось сберечь и доставить государю ценности, среди которых был и парадный шлем».

При описании шапки вывоза боярина Афанасия Прончищева (рис. № 10, 11) мы объяснили причину ошибочной подписи, сделанной на рисунках ерихонских шапок Алексея Михайловича Львова, Прончищева и Мстиславского. Шлем, изображенный на рисунках № 16 и 17, подписанный: «царя Алексея Михайловича», принадлежал, как оказалось теперь, по рассмотрении старинных описей 1687-го и 1701 г., боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому.

В описной книге государевой Оружейной казны 1687 г. он означен в числе ерихонских шапок третьим:

«Шапка Ерихонская булат красной, наведена по нарезке золотом, нос и уши прорезные; венец и кайма поверх венца, и затылок, и полка наведены золотом же, в ушах в закрепке девяносто шесть гнезд серебреных горощетых, да в венце и в полке и в ушах двадцать гвоздей серебреных золоченых, репчатых; верх и яблочка и плащи чеканные золотые с каменем, каменье бирюз и винисок пятьдесят восемь; около шапки и полки и затылка и ушей дорога серебреная позолочена; по верхним плащам кайма наведена по нарезке золотом; на носу в гнездех камень яхонт лазорев с дырою; на носу ж на спне в закрепке два зерна бурмицких, подложены отласом червчатым; на ушах по две завязки отласных по червчатой, да по жолтой; у затылка три цепочки серебряных золочены; а в прежних переписных книгах под тою статьею написано по сказке мастеров: та шапка бывала Князя Федора Ивановича Мстиславскаго.

А по нынешней переписи рч`є года и по осмотру, та шапка против прежних переписных книг сошлась; чехол суконной красной; по осмотру, на затылке у чепочки гвоздика нет. Цена той шапке триста тридцать рублев, а в прежней описной книге написана первою».

См. также

• Шапки Русского царства
• Короны Российской империи

Ссылки

• [fotki.yandex.ru/users/shakko-kitsune/album/401370/?p=0 Фотогалерея]
• [www.nasledie-rus.ru/podshivka/6109.php Оружие средневековой Руси в памятниках александровского классицизма]
• [samlib.ru/j/jurchenko_arkadij_wasilxewich/0123arabskienadpisinarusskomoruzhii6str.shtml Арабские надписи на русском оружии]

Отрывок, характеризующий Шапки ерихонские русских царей

Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.