Шапска, Чеслава
| Чеслава (Сесилия) Чапска | |
| Ceclava (Cécile) Czapska | |
 | |
| Чеслава Чапска с мужем, 1919 г. | |
|---|---|
| Дата рождения: |
02.01.1899 (?) |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Супруг: |
Николай Долгорукий |
| Дети: |
Ольга-Беата, Юлия-Иоланда |
Чеслава (Сесилия) Чапска (польск. Ceclava Czapska; ? — 1970) — самозванка, выдававшая себя за великую княжну Марию Николаевну, «чудом спасшуюся от расстрела». Её внук, Алексис Бримейер, до конца своих дней отстаивал для себя права на русскую императорскую корону.
Год рождения Чеславы Чапской неизвестен, так же, как неизвестно её подлинное происхождение, биография, а возможно, и имя.
Реальность
Достоверно известно, что 20 января 1919 года в Бухаресте она вышла замуж за князя Николая Долгорукова, причём утверждалось, что на бракосочетании присутствовала румынская королева Мария (так румынский принц Иван Гика 3 марта 1984 года показал под присягой будто слышал от королевы Марии, что та присутствовала при этом бракосочетании). Той же зимой новобрачные получили паспорта на фамилию Ди Фронзо и перебрались в Рим, где Чеслава родила первую дочь — Ольгу-Беату в 1927 году. В том же году Долгорукие перебрались в бельгийское Конго, где три года спустя, в 1930 году на свет появилась вторая дочь — Юлия-Иоланда.
В октябре 1937 года семья вернулась в Рим, где 14 марта 1939 года Николай Долгорукий принял титул украинского царя (Володаря Украины).
После начала Второй мировой войны, Долгорукие сочли за лучшее перебраться в Румынию, затем в Рим, Египет, снова в бельгийское Конго и наконец — в Канны.
Николай Долгорукий скончался 19 января 1970 года. Чеслава умерла 19 декабря того же года от рака кишечника и похоронена на римском кладбище Фламинио. На могильной плите стараниями её внука, Алексиса Бримейера высечено «S.A.I. (Son Altesse Impériale) Maria Nicolaïevna Romanov Dolgorouky 1899—1970» (то есть «Её Императорское Высочество Мария Николаевна Романова-Долгорукая, 1899—1970 г.»
Притязания
Неизвестно, заявляла ли Чеслава Чапска о своем «царском» происхождении. Сохранившийся рассказ полностью принадлежит её внуку — Алексею Долгорукому (Алексису Бримейеру), авантюристу международного масштаба, среди прочего требовавшего для себя (на правах сына Марии Николаевны) корону Романовых.
Если верить этому рассказу, освобождение императрицы и её дочерей явилось результатом сговора Москвы с зарубежными представительствами, хлопотавшими о судьбе царской семьи.
По словам Алексея Долгорукова, ссылавшегося на рассказ матери, 6 июля 1918 года Николая II тайно вывезли из дома Ипатьева для переговоров с некими представителями московского правительства, специально для того прибывшими в Екатеринбург. Те якобы предложили Николаю покинуть Россию на определенных условиях, причём тот вынужден был согласиться ради спасения семьи.
12 июля Юровский якобы предупредил Николая, что поездка вскоре состоится и попросил изменить внешность. 15 июля Николай II с сыном покинули дом Ипатьева, причём после этого их следы окончательно затерялись. 19 июля императрицу вместе с дочерьми тайно перевели в Пермь.
Мария (то есть Чеслава) вместе с младшей сестрой Анастасией задержалась в этом городе, поселившись в доме Березина, двух старших сестер опять же увезли в неизвестном направлении.
17 сентября Анастасия попыталась бежать, найти её не удалось, и что с ней далее произошло осталось неизвестным.
Председатель Уральского облсовета Белобородов якобы объявил Марии, что её вместе с сестрами отправят в Москву, что и было сделано, причём каждая должна была ехать отдельно от других. Впрочем, с императрицей по её просьбе позволили остаться Татьяне.
18 октября Мария прибыла в Москву, поселившись в доме, где ранее проживал британский консул Роберт Локхарт. Здесь же с ней оставалась Анна Александровна — жена А. В. Луначарского, наркома просвещения. Появившийся тут же нарком иностранных дел Г. В. Чичерин предупредил Марию, что ей предстоит поездка в Киев, где в немецком посольстве ей будут выданы новые документы. Дочь бывшего царя выпускали из страны на условиях, что она до конца жизни будет носить чужую фамилию, забудет о своем происхождении, и отнюдь не будет вмешиваться в политику.
Согласившись на все условия, Мария получила в украинском представительстве паспорт на имя графини Чеславы Чапской и вместе с украинскими репатриантами, выехала в Киев. Интересно, что сохранилось свидетельство бывшего есаула украинской освободительной армии Андрея Швеца, позднее эмигрировавшего в Германию, который заявил 13 марта 1980 года, будто Марию Николаевну во время этого путешествия охраняли его бывшие сослуживцы Александр Новицкий и Георгий Шейка.
В Киеве она свела знакомство с командующим армией гетмана Скоропадского Александром Долгоруким, и какое-то время спустя в сопровождении его сына Николая отправилась в Румынию, где в присутствии королевы Марии и членов её семьи, 20 января 1919 года в Бухаресте, в капелле дворца Котрочени вступила в брак с Николаем Долгоруким.
О судьбе остальных Романовых Алексей Долгорукий сообщал весьма скупо. Так бывшая императрица жила в «некоем монастыре на Подолье» в «братстве украинских василианок», в то время как Татьяна, жившая вместе с Ольгой в г. Львове под видом беженки, состояла с ней в переписке. Позднее императрицу перевезли в Италию опять же, в некий монастырь неподалеку от Флоренции, где та скончалась, потеряв память и окончательно перестав осознавать себя.
Ольга жила где-то в Италии, в крайней бедности, время от времени получая вспомоществование от папы Пия XII. Впрочем, позднее её положение изменилось, принц Ольденбургский, встретившийся со своей «родственницей» и уверившись в её подлинности стал выплачивать ей пенсию, что позволило «Ольге» купить себе виллу у озера Комо, где та мирно дожила свой век, наотрез отказываясь от встреч с журналистами. Как полагают ныне, за Ольгу выдавала себя самозванка Марга Бодтс, с которой Чеслава действительно встречалась (сохранились фотографии, где обе сняты вместе) — при том, что Марга не раз публично заявляла, что кроме неё из Романовых никому не удалось спастись. Что касается Татьяны, Чеслава объявляла ею бывшую танцовщицу из Константинополя Маргариту Линдсей, которую действительно многие считали спасшейся Татьяной, в качестве доказательства приводя то, что у безвестной танцовщицы по приезде в Англию, оказалась солидная сумма денег. В качестве Анастасии выступала, конечно же, Анна Андерсон. О судьбе бывшего царя и цесаревича Чеслава хранила полное молчание, что подвигло часть её сторонников сойтись во мнении, будто оба все же были расстреляны, либо в доме Ипатьева, либо позднее, и в живых решено было оставить лишь императрицу-«немку» и дочерей.
Напишите отзыв о статье "Шапска, Чеслава"
Литература
- Michel Wartelle L'Affaire Romanov. — P., Courteau Louise, 06.2008. — ISBN 2892393027
- [www.sovsekretno.ru/magazines/article/839 Совершенно Секретно «Не просто Мария» ]
Отрывок, характеризующий Шапска, Чеслава
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
