Шапшал, Серая Маркович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Шапшал, Серайя Маркович»)
Перейти к: навигация, поиск
Серая Маркович Шапшал
польск. Seraja Szapszał<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Вильно, 1938 г.</td></tr>

Гахан караимов в Польше
1928 — 1940
Предшественник: должность учреждена
Преемник: должность упразднена
4-й Таврический и Одесский караимский гахам
1915 — 1919
Предшественник: Самуил Моисеевич Нейман (и. о.)
Самуил Моисеевич Панпулов
Преемник: должность упразднена
 
Имя при рождении: др.-евр. שריה בן מרדכי שפשל
Серая бен Мордехай Шапшал
Рождение: 8 (20) мая 1873(1873-05-20)
Бахчисарай, Таврическая губерния, Российская империя
Смерть: 18 ноября 1961(1961-11-18) (88 лет)
Вильнюс, Литовская ССР, СССР
Похоронен: Караимское кладбище в Вильнюсе
Отец: Мордехай Моисеевич Шапшал
Мать: Акбике Бераховна Казас
 
Награды:

Персидские награды:

Российские награды:

Сербские награды:

Польские награды:

Серая́ (Серге́й) Ма́ркович (Мордеха́евич) Шапша́л (польск. Seraja Szapszał или Jego Exellencja Szapszał Hadży Seraja Han — «Его Превосходительство Хаджи Серая Хан Шапшал»[1]; 8 (20 мая) 1873, Бахчисарай — 18 ноября 1961, Вильнюс) — караимский филолог, ориенталист, доктор филологических наук, профессор, позднее гахам — верховный иерарх, глава караимских религиозных общин.





Биография

Родился в семье садовода. С 1884 в Санкт-Петербурге учился сначала в Охтенском ремесленном училище, затем в гимназии. Окончив гимназию в 1894, поступил в Петербургский университет на факультет восточных языков. Окончил университет в 1899 и был оставлен при университете.

В 19011908 был направлен российским МИДом[2] в Иран, где изучал персидский язык, преподавал русский язык и общеобразовательные предметы в Тебризе. Давал уроки принцу Мохаммед-Али, ставшему впоследствии шахом. Шапшал сумел расположить к себе Мохаммеда-Али, не чаявшем в молодом европейски воспитанном человеке души. Без Шапшала шах ничего не предпринимал и в тяжелые минуты своего царствования поступал так, как диктовал ему Шапшал.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 5412 дней]. В истории с разгоном шахом меджлиса Шапшал сыграл не последнюю роль[3]. В 1908 году шах расстался со своим учителем и Шапшал возвратился в Россию.

По возвращении работал переводчиком восточных языков в Министерстве иностранных дел. В 1909 - 1916 гг. также состоял лектором турецкого языка в Петербургском университете на факультете восточных языков. В 1915 году избран гахамом Караимского духовного правления Таврического и Одесского в Евпатории. Следует отметить, что в своей автобиографии, а затем и в её многочисленных переизданиях С. М. Шапшал упоминал о том, что «в марте 1919 г., находясь в Крыму и преследуемый деникинцами за своё открытое сочувствие советскому строю, он был вынужден во избежание ареста выехать на Кавказ, а оттуда в Турцию». Но, судя по архивным документам, С. М. Шапшал находился в Крыму и продолжал выполнять свои непосредственные обязанности вплоть до начала 1920 г., участвуя в заседаниях Караимского Национального Совета. Вероятнее всего, С. М. Шапшал покинул Крым лишь в январе 1920 г., отправившись сначала на Кавказ, а затем — в Турцию, в Стамбул, где устроился переводчиком в одном из банков.

Избран гахамом караимских общин Польши и Литвы в 1928, отрёкся от должности в 1940 году, после прихода в Литве и Восточной Польше Советской власти, однако в годы немецкой оккупации Литвы и Польши де-факто вновь стал исполнять обязанности гахама (гахана). В 1939 г. Шапшал, используя связи среди русской общины в Германии, обратился в расовое бюро министерства внутренних дел германского рейха с просьбой об изучении вопроса об этническом происхождении караимов. После оккупации немецкими войсками населённых караимами областей Восточной Европы это обращение было тщательно рассмотрено германской администрацией на предмет нееврейского происхождения караимов: были привлечены три крупнейших историка-специалиста по истории караимов — Зелик Калманович, Меир Балабан и Ицхак (Игнацы) Шипер. Несмотря на то, что все трое были до войны яростными противниками теории о тюркском происхождении караимов, в своем заключении они поддержали теорию С. Шапшала и тем самым спасли европейских караимов от Холокоста.

В 1945 году повторно официально отрекся от должности караимского гахана, обратившись с соответствующим заявлением к Уполномоченному по делам религиозных культов при Совете Министров Литовской ССР. Работал научным сотрудником Института истории Литовской Академии наук. Подготовил совместно с тюркологом Николаем Баскаковым и польскими ориенталистами (Ананьяш Зайончковский, Александр Дубинский) трёхъязычный «Караимско-русско-польский словарь», в сокращённом виде вышедший в 1974 в Москве.

Шапшал собрал уникальную коллекцию караимских древностей и предметов караимского быта, произведений декоративно-прикладного искусства, документов, а также восточного оружия, представив его в качестве караимского[4]. Был инициатором создания в Троках караимского музея. Строительство здания музея, начатое в 1938, финансировало правительство Польши. Ныне часть коллекции Шапшала входит в экспозицию [www.panoramas.lt/m_katalog.php?p_id=2318&lg=2 Караимского музея в Тракае], часть хранится в Литовской национальной библиотеке в Вильнюсе.

Шапшал является основоположником доктрины деиудаизации караимской религии и истории. Был одним из инициаторов «милитаризации» караимской истории: зародившегося в межвоенной Польше[5] процесса представления караимского населения Восточной Европы в роли народа воинов. Являясь научным сотрудником Института истории, Литовской Академии Наук, опубликовал ряд статей в ведущих советских академических журналах, в которых сообщал о прочитанном им уникальном документе на эту тему (рукописная запись внутри древнего караимского молитвенника)[6]. Недавние исследования архива Шапшала показали, что в его черновиках существуют несколько версий текста этого документа, не подтверждаемого никакими более ранними источниками, что ставит под сомнение его подлинность, а сам документ не обнаружен.[5].

Был женат на Вере Исаковне Эгиз (1871—1950), враче-окулисте по профессии, получившей образование в Швейцарии. Детей в семье не было.

Похоронен на караимском кладбище в Вильнюсе.

Награды

Сочинения

  • Серая Шапшал. Караимы и Чуфут-Кале в Крыму. Краткий очерк. Санкт-Петербург, 1895.
  • Шапшал С. М. Караимы СССР в отношении этническом. Караимы на службе у крымских ханов. — Симферополь, 2004. — 80 с.
  • Баскаков Н. А., Зайончковский А., Шапшал С. М. [turkology.tk/books/i441-0 Караимско-русско-польский словарь] — Москва, 1974. — 688 с.

Напишите отзыв о статье "Шапшал, Серая Маркович"

Литература

  • Караимская народная энциклопедия. Под общ. редакцией М. С. Сарача. — T.I. — М.: «Карайлар», 1995. − 246 с.
  • Биобиблиографический словарь отечественных тюркологов. Дооктябрьский период / Под ред. и с введ. А. Н. Кононова. М., 1974.
  • Баскаков Н. А., Тинфович М. С. С. М. Шапшал (к 100-летию со дня рождения) // «Советская тюркология», Баку, 1973, № 3, с. 119—121.
  • H. Kobeckaitė. Lietuvos karaimai, Vilnius, 1997.
  • Seraya Szapszal’s Karaim Collection. Vilnius: National Museum of Lithuania, 2003. ISBN 9955-415-32-0
  • Kizilov M. New Materials on the Biography of S. M. Szapszał in 1928—1939 // Материалы Девятой Ежегодной Международной Междисциплинарной Конференции по Иудаике. — М., 2002. — Ч. 1. — С. 255—273
  • Shapira Dan D. Y. A Jewish Pan-Turkist: Seraya Szapszał (Şapşaloğlu) and his Work Qırım Qaray Türkleri (1928) (Judaeo-Türkica XIII) // Acta Orientalia Hungaricae. — December 2005. — Vol. 58, № 4. — P. 349—380
  • Зайцев И. В. «Что мне делать и как быть?» (письма Серайя Марковича Шапшала академику В. А. Гордлевскому: 1945—1950) // Вестник Евразии. Acta Eurasica. № 4 (38). М., 2007. С.147-169
  • Петров-Дубинский О. В. О наградах и гражданских чинах С. М. Шапшала // Караимские вести. — Москва, 2011. — № 4 (102). — С. 26-27.
  • Петров-Дубинский О. В. С. М. Шапшал (Эдиб-ус-Султан) ― учитель Валиахда Мохаммед-Али, генерал-адъютант Мохаммед-Али-шаха // Восток. 2007, № 5. С. 64-78
  • Прохоров Д. А., Кизилов М. Б. Шапшал Серайя Маркович (1873—1961) // Крым в лицах и биографиях. Симферополь, 2008. С. 396—400
  • Федоров Г. Б. Рута // Дневная поверхность. М., 1963

Примечания

  1. «Jego Exellencja Szapszał Hadży Seraja Han»//Archiwum Akt Nowych, Ministerstwo Wyznań Religijnych i Oświęcenia Publicznego (Варшава). Д. 1464. Л. 30, 97.
  2. Browne, E. G. The Persian Revolution of 1905—1909. Cambridge, 1910. С. 105, 130, 170—171, 198—200, 202, 207, 214,279, 324, 418—420
  3. [www.karaimskajazizn.estranky.cz/clanky/20.------------------------------------------------------.--.---------------.html Протест против кандидатуры С. М. Шапшала: [на роль гахама] // Караимская жизнь. — Москва, 1911. — Кн. 7 (декабрь). — С. 117—118]
  4. [www.panoramas.lt/m_katalog.php?p_id=2318&lg=2 S.Šapšalo karaimų tautos muziejus]
  5. 1 2 Кизилов М. [www.karam.org.tr/Makaleler/26497205_kizilov.pdf Ильяш Караимович и Тимофей Хмельницкий: кровная месть, которой не было], Karadeniz Araştırmaları, Cilt: 6, Sayı: 22, Yaz 2009, C.43-74.
  6. Шапшал С. М. О пребывании Богдана Хмельницкого и его сына Тимофея в Крыму, // Вопросы истории № 8, 1955, Письма и заметки.
  7. [isap.sejm.gov.pl/DetailsServlet?id=WMP19360970179 M.P. 1936 nr 97 poz. 179]

Ссылки

  • [turkology.tk/library/102 Я. Янбаева. Из материалов к биографии проф. С. М. Шапшала]
  • [www.awazymyz.karaimi.org/index_en.php?p=425&a=2 Гахан Марк Лавринович: «Анус бизь кетюрюлюбизь!»/«Мы еще воспрянем!»]
  • Баринов Д.А., Ростовцев Е.А. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/312.html Шапшал Серая Мордехаевич // Биографика СПбГУ]

Отрывок, характеризующий Шапшал, Серая Маркович

Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.