Шаргородский, Сергей Михайлович

Сергей Михайлович Шаргородский
Дата рождения:	1959(1959)
Место рождения:	Одесса, Украинская ССР, СССР
Страна:	Израиль Израиль
Научная сфера:	литературоведение
Известен как:	журналист, литературовед, переводчик

Серге́й Миха́йлович Шаргоро́дский (р. 1959, Одесса) — израильский журналист, литературовед, переводчик.

Биография

Сергей Шаргородский родился в 1959 году в Одессе. Летом 1973 года вместе с родителями эмигрировал в Израиль и около года жил в кибуце. Окончил экстерном школу, служил в израильской армии. После армии учился у художников Й. Вайнфельд и Р. Лави, занимался искусством (живопись, инсталляции, перформансы), участвовал в групповых и персональных выставках.

Учился в Еврейском университете в Иерусалими и Тель-Авивском университете, где изучал египтологию, историю искусств, лингвистику, русскую литературу и филологию. В Еврейском университете в Иерусалиме застал, по собственным словам, «звёздный час иерусалимской славистики» — когда в университете преподавали Омри Ронен, Дмитрий Сегал, Лазарь Флейшман, Илья Серман и др.

Занимался переводами, редактировал литературный альманах «Саламандра» и журнал «Обитаемый остров».

Окончил курс изучения журналистики Тель-Авивского университета. С 1986 года работал в агентстве Ассошиэйтед Пресс сначала как корреспондент по Израилю, с 1991 года — иностранным корреспондентом в Москве. Был военным репортёром в Грузии, Абхазии, Чечне, на двух палестинских «интифадах» и в других военных конфликтах. В 1998—2002 годах — шеф-корреспондент бюро Ассошиэйтед Пресс в Киеве. С 2002 года — фрилансер (журналист, переводчик, медиа-консультант).

Как литературовед занимался Велимиром Хлебниковым, Михаилом Булгаковым, Иосифом Бродским и другими авторами. Литературоведческие статьи публиковались в журналах «Двадцать два», «Литературное обозрение», «Обитаемый остров», «Новое литературное обозрение», «Cолнечное сплетение», Nota Bene и др. Хлебникова сам Шаргородский называет своим «первым поэтом» — прочитав его впервые в 12-ти или 14-летнем возрасте, он понял, что такое поэзия.

В настоящее время живёт в Киеве.

Награды и премии

• Финалист Пулитцеровской премии

Библиография

Интервью

• Ларионов Денис. [www.lechaim.ru/3095 Сергей Шаргородский: «Свою прозу он именовал „хлестаковской“»: [О Михаиле Генделеве]] // Лехаим. — 2015. — 15 января.

Ссылки

• [magazines.russ.ru/authors/s/shargorodskij Сергей Шаргородский] в «Журнальном зале»
• [ja-tora.com/authorPost/%D1%81%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B9-%D1%88%D0%B0%D1%80%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9/ Сергей Шаргородский]. Я — Тора. Проверено 4 сентября 2016.
• [ka2.ru/nauka/shargorodsky_1.html Шаргородский Сергей Михайлович: [Автобиография]]. ka2. Проверено 4 сентября 2016.

Отрывок, характеризующий Шаргородский, Сергей Михайлович

– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.