Шарифзаде, Аббас-Мирза Мирза Абдул-Расул оглы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Шарифзаде, Аббас-Мирза»)
Перейти к: навигация, поиск
Аббас-Мирза Шарифзаде
азерб. Abbasmirzə Şərifzadə
Дата рождения:

9 (22) марта 1893(1893-03-22)

Место рождения:

Шемахы, Бакинская губерния, Российская империя

Дата смерти:

16 ноября 1938(1938-11-16) (45 лет)

Место смерти:

Баку, Азербайджанская ССР, СССР

Профессия:

актёр, театральный режиссёр, кинорежиссёр

Гражданство:

Российская империя Российская империя→ СССР СССР

Годы активности:

1908—1937

Амплуа:

трагик

Театр:

Азербайджанский государственный театр (с 1920)

Награды:

Заслуженный артист Азербайджанской ССР (1928),
Народный артист Азербайджанской ССР (1936)

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Шарифзаде.
Запись голоса А. М. Шарифзаде
Из пьесы «Невеста огня». Монолог Эльхана
Помощь по воспроизведению

Абба́с-Мирза́ Мирза́ Абду́л-Расу́л оглы́ Шарифзаде́ (Шари́фов) (азерб. Abbasmirzə Mirzə Əbdülrəsul oğlu Şərifzadə; 9 (22) марта 1893, Шемахы — 16 ноября 1938, Баку) — азербайджанский актёр театра и кино, режиссёр, заслуженный артист Азербайджанской ССР (1928), народный артист Азербайджанской ССР (1936), один из первых азербайджанских кинорежиссёров.

За 30 лет своей сценической деятельности Шарифзаде сыграл десятки ролей из произведений как азербайджанской, так и мировой драматургии. Был известен в первую очередь как актёр-трагик. Вершиной творчества Шарифзаде считаются созданные им образы в трагедиях Уильяма Шекспира. Шарифзаде сыграл значительную роль в истории Азербайджанского драматического театра. Был главным режиссёром Азербайджанского государственного театра оперы (с 1926 года).

Став жертвой сталинских репрессий, в декабре 1937 года Шарифзаде был арестован по сфабрикованному делу и почти через год, после допросов и пыток, расстрелян. Посмертно реабилитирован в 1955 году.





Биография

Ранние годы

Аббас-Мирза Шарифзаде родился 9 (22) января[1][2] 1893 года в Шемахе, в махалля «Юхары кала»[3], в семье светского учителя Мирзы Абдул-Расула и Мелек-Нисы[4]. Мать Аббаса-Мирзы Мелек-Ниса умерла рано, и Абдул-Расул женился второй раз на Фаррухбегим[2]. Отец Аббаса-Мирзы Шарифзаде Мирза Абдул-Расул преподавал в школе «Усули-джадид» азербайджанского поэта Сеида Азима Ширвани[1], вместе с которым он открыл эту школу[4]. Помимо этого Мирза Абдул-Расул интересовался также театром[1].

В 1895 году семья Шарифзаде перебралась из Шемахы в Баку[1]. Переехать семью Шарифзаде в Баку вынудило разрушительное землетрясение в Шемахы[4]. 21 сентября 1903 года поступил во вторую мусульмано-русскую школу, которую окончил в 1906 году[5]. 2 сентября 1906 года в Баку Абасмирза Расул оглы Шарифзаде[прим. 1] поступил в подготовительный класс первой мужской гимназии имени Александра III в Баку. В 1907-08 учебном году ученик Абасмирза Шарифов числился среди учеников мужской гимназии имени Александра III[6]. Однако, заболев, был вынужден оставить образование незаконченным[1].

Дядя Аббаса-Мирзы Шарифзаде Мирза Мамед Таги, будучи близким к театральному миру, впервые побудил в Шарифзаде вдохновение к сцене[1]. Так, в Баку Аббас-Мирза в 9 лет впервые вышел на сцену в спектакле, поставленном Мирзой Мамедом Таги, исполнив роль девочки. Во время спектакля Аббас-Мирза убежал в объятия матери прямо со сцены. Эту роль Шарифзаде вскоре называл своим первым сценическим опытом[4].

В театре и кино

Начало творчества

Ещё будучи школьником, Шарифзаде принимал участие в любительских театральных постановках[1][7]. С 1908 года же он, играя на профессиональной сцене[7], навсегда связал свою судьбу с театром. Впервые на сцене он сыграл роль немой девушки в пьесе Жана Батиста Мольера «Мнимый больной»[1], поставленного в Баку[8]. 24 апреля 1909 года в балаханском кружке в драме «Гявеи-ахенгяр» («Кузнец Геве») Шамсаддина Сами Шарифзаде сыграл роль Рустама, сына Гяве. В сентябре этого же года при переходе в третий класс гимназии Шарифзаде заболел и оставил школу[2]. 4 ноября 1909 года из-за исполненной им роли Шакиба в драме «Джевдет-бей» Мухаммеда Эхсана имя Аббас-Мирза Шарифзаде впервые было упомянуто в рецензии в бакинской газете «Каспий», актёр был удостоен похвалы[2].

Проходит не так много времени и Шарифзаде обретает славу как ученик и последователь Гусейна Араблинского[1], считающегося основоположником азербайджанского профессионального театрального искусства. Араблинский оказал большое влияние на творчество Шарифзаде[7].

1910-е

До 1910 года Аббас-Мирза Шарифзаде выступал в театральных труппах благотворительных обществ «Сафа» и «Ниджат». 12 августа 1912 года был включён в инспекционную комиссию общества «Сафа». 6 февраля 1913 года состоялся первый бенефис Шарифзаде и он сыграл роль Тарига в драме «Тариг ибн Зияд» Абдулхага Гамида[2].

С 1913 года Шарифзаде гастролировал по регионам современного Азербайджана, по Средней Азии, Северному Кавказу, Поволжью, Ирану[1]. В феврале-мае 1914 года Шарифзаде впервые был на гастролях и играл в таких городах Ирана как Тегеран, Казвин, Решт и Анзали спектакли «Надир-шах» Наримана Нариманова, «Ага Мухаммед-шах Каджар» Абдуррагим-бека Ахвердиева, «Горе Фахреддина» и «Из-под дождя да под ливень» Наджаф-бека Везирова. В мае показывал спектакли «Надир-шах» и «Ага Мухаммед-шах Каджар» в Ленкорани[2].

Шарифзаде был известен не только как актёр, но и как режиссёр. 24 января 1914 года Шарифзаде поставил пьесу «Арнауты» Шамсаддина Сами. 29 марта 1916 года бакинское духовенство выступило с протестом против постановки Шарифзаде драмы «Юсиф и Зулейха» и написало заявление в правительственные органы, остановив представление[9]. В августе[9] 1916 года он получил приглашение в качестве режиссёра в труппу братьев Узеира и Зульфугара Гаджибековых[1]. Кроме того, Шарифзаде был ведущим актёром оперной труппы братьев Гаджибековых[7].

16 октября 1916 года в Баку «Мусульманское драматическое общество» приняло решение направить Шарифзаде на учёбу в Ильинское театральное училище в Харькове. В феврале 1917 года несколько спектаклей было сыграно прибывшими в Ашхабад бакинскими артистами под руководством Шарифзаде[9].

В ноябре[10] 1917 года Аббас-Мирза Шарифзаде был избран председателем «Союза мусульманских артистов», созданного в Баку Нариманом Наримановым, Мешади Азизбековым и С. М. Эфендиевым[1][10]. Сообщение об этом было опубликовано на страницах газеты «Каспий»[10] от 25 октября (7 ноября) 1917 года [11]. Сообщая об этом, газета «Каспий» отмечала, что этот союз является «примером союза тружеников», а также, что у союза есть свой меморандум[12].

В мае-июле 1918 года Шарифзаде вместе с группой бакинских артистов был на гастролях в Астрахани. После избрания председателем «Союза мусульманских артистов» Шарифзаде, создав студию при театре, стал первым, кто проявил инициативу в театральном образовании в Азербайджане[1]. 26 января 1919 года состоялось собрание организованной Шарифзаде студии «Музыка и драма». Летом этого же года Шарифзаде был режиссёром Центрального клуба рабочих в Баку, а в августе был одним из инициаторов образования драматического общества «Туран». 28 августа Шарифзаде было поручено читать лекции об искусстве драмы в недавно организованном «Художественном курсе»[9]. 15 октября этого же года он начал руководить драматическим кружком женского клуба имени Али Байрамова[9]. 27 октября была отпразднована годовщина Рабоче-крестьянского драматического кружка имени Н. Нариманова, которым руководил Шарифзаде[9].

1920-е

После установления в Азербайджане советской власти, Шарифзаде играет на сцене Азербайджанского государственного театра (ныне — Азербайджанский государственный академический национальный драматический театр), работал над формированием национального театра[1]. 14 ноября 1921 года Шарифзаде был одним из организаторов мероприятий по установке памятников Сабиру и Араблинскому в Баку[9].

26 июня 1922 года «Летний клуб» Баку (ныне в здании расположена Азербайджанская государственная филармония) был передан в распоряжение Шарифзаде для постановки спектаклей. 19 июня 1924 года в Тифлисе начались гастроли бакинских артистов под руководством Шарифзаде[13], а 2 июля Шарифзаде вместе с группой бакинских артистов прибыл на гастроли в Нахичевань. В 1926 году Шарифзаде был на гастролях в Тифлисе (27 января и 6 мая), Нахичевани (27 мая), Эривани (2 июня), Шуше (28 июня)[13].

Наряду с драматическим театром и кино, Шарифзаде ставил также оперы и водевили. 6 октября[13] 1926 года Аббас-Мирза Шарифзаде становится главным режиссёром Азербайджанского государственного театра оперы. Здесь он ставил такие оперы как «Асли и Керем» Узеира Гаджибекова, «Ашуг-Гариб» Зульфугара Гаджибекова, «Шах Исмаил» Муслима Магомаева[1]. Ещё в 1925 году во время постановки «Ашуг-Гариба» представители английской, немецкой и японской прессы встретились с Шарифзаде и получили информацию об азербайджанском театре[13].

Помимо театра Шарифзаде интересовался искусством кино[1]. Впервые на экране Аббас-Мирза Шарифзаде появился в 1916 году, снявшись в русском фильме «Князь Темир-Булат» режиссёра Бориса Светлова[4] (фильм не сохранился)[14]. Одной из первых его работ в кино является созданная им роль хана в фильме «Сова» (1924, режиссёр Георгий Кравченко). Этот фильм также не сохранился[14]. В 1929 году снялся в фильме «Око за око». Шарифзаде и сам снимал фильмы. Среди его работ можно назвать художественные фильмы «Бисмиллах» («Во имя Бога»[7], 1925), «Гаджи Кара» (1928) и «Игра в любовь» (1935)[1], документальные фильмы — «Путешествие в Азербайджане» (1925)[1] и «Шахсей-вахсей» (1929)[4]. Аббас-Мирза Шарифзаде был одним из первых азербайджанских кинорежиссёров[7].

25 декабря 1928 года в Баку было торжественно отмечено 20-летие сценической деятельности Шарифзаде. На юбилее присутствовали видные деятели культуры республики[1]. В этот же день Шарифзаде был удостоен звания заслуженного артиста Азербайджанской ССР[15][13]. В связи с юбилеем была издана книга, повествующая о творчестве Шарифзаде[16]. 1 марта 1929 года 20-летний юбилей Шарифзаде был отмечен в Тифлисе[16].

1930-е

В мае 1930 года Шарифзаде был избран членом состава жюри и режиссёров проводившейся в Москве Театральной олимпиады национальных республик[16]. В мае-июне этого года принимал участие на гастролях в Москве, Казани и Ленинграде[16]. 5 августа Шарифзаде прибыл на гастроли в Нахичевань[16].

15 октября 1931 года написанная Шарифзаде в соавторстве с Асадом Тахировым пьеса «Ахираззаман» была поставлена на сцене Государственного тюркского художественного театра в Баку[16].

В декабре 1932 года Шарифзаде начал работать в Бакинском тюркском рабочем театре[16]. 5 января 1933 года Шарифзаде вместе с труппой театра был направлен в Гянджу. 23 июня этого же года был на гастролях в Шеки, а 18 ноября вернулся в Баку и начал работать в драматическом театре[16].

В январе 1934 года Шарифзаде участвовал на постановках спектаклей «Севиль» и «Отелло» в Доме культуры имени Н. Нариманова в Тифлисе[16]. В июне этого же года Шарифзаде выступал в главных ролях во время гастролей Азербайджанского драматического театра в Ташкенте[17].

12 марта 1936 года Шарифзаде был удостоен звания народного артиста Азербайджанской ССР[18][1]. 2 ноября 1937 года народный артист республики Аббас-Мирза Шарифзаде, будучи делегатом Всесоюзного VIII чрезвычайного съезда Советов[19], заявил:

Теперь я — народный артист Советского Азербайджана. С гордостью ношу это высокое звание…[19]

20 апреля 1936 года Шарифзаде был назначен членом Пушкинского комитета при Совнаркоме Азербайджанской ССР. В июне-июле этого же года Шарифзаде был на гастролях в Гёйчае, Агдаме, Шуше и других районах республики. 20 ноября на IX Всеазербайджанском чрезвычайном съезде Советов Шарифзаде был избран депутатом на VIII Всесоюзный чрезвычайный съезд Советов. 11 декабря депутат Шарифзаде встретился с бакинскими артистами в театре имени Азизбекова. 19 декабря состоялась встреча депутата VIII Всесоюзного чрезвычайного съезда Советов Шарифзаде с тружениками Кировобада[20].

Арест

В 1937 году, в разгар сталинских репрессий, из Москвы в Баку приходит телеграмма, в которой, как отмечает историк Джаби Бахрамов (азерб.)русск., говорилось что в Азербайджанской ССР «не выполняется план по выявлению врагов народа»[14]. Вскоре жертвой этих репрессий становится и Шарифзаде.

Вечером 3 декабря[21] 1937 года Азербайджанский государственный театр в здании драматического театра, построенного ещё до революции бакинским миллионером-благотворителем Гаджи Зейналабдином Тагиевым (ныне в этом здании расположен Азербайджанский театр музыкальной комедии), давал «Макбета». Главную роль играл Аббас-Мирза Шарифзаде. Это была последняя встреча актёра со зрителями. По словам очевидцев, Шарифзаде «был непривычно грустным, близко подходил к рампе и широко разводил руками в глубоком поклоне, словно хотел на прощанье всех обнять»[21].

После спектакля актёры остались в дворике театра. Аббас-Мирза сел играть в нарды. Вскоре во двор вошли два человека, встав по разные стороны от Шарифзаде и будто-бы наблюдая за игрой. Шарифзаде поднял голову и посмотрел на незнакомцев и, как пишет Азад Шарифов, «сразу как-то сник». Потом актёр внезапно встал и громко сказал: «Мян гетдим!» (что означает «Я ушёл»)[21]. После чего Шарифзаде направился к выходу. Пришедшие за ним молча пошли следом. По свидетельству костюмерши театра, которую они случайно встретили, на улице около чёрной «эмки» стояло ещё двое человек. Аббаса Мирзу втолкнули в машину, которая уехала с места в сторону здания НКВД Азербайджанской ССР[22]. Костюмерша ворвалась в театральный дворик с криком «Аббаса забрали!»[22][21].

С той минуты никто из знакомых Шарифзаде больше его не видел. В это же время на квартире актёра по улице Чадровой 115 (ныне эта улица носит имя Мирза Аги Алиева) уже несколько часов шёл обыск. Всё конфисковалось, книги, пьесы, театральные костюмы, парики, афиши, газетные рецензии, в том числе и записи на арабском шрифте, которые вскоре были занесены в папки в качестве «компромата» и «вещдока», свидетельствующие, как думали сотрудники НКВД, о преступных связях актёра с иранской разведкой, задания, которой он якобы получал через некоего киоскёра, у которого Шарифзаде покупал газеты (вскоре выяснилось, этот работник киоска был провокатором). На самом деле Аббас-Мирза Шарифзаде пользовался арабским шрифтом для записей текстов пьес и своих актёрских ролей. В то время почти все грамотные азербайджанцы владели арабским шрифтом (латинский алфавит стал официально использоваться только в 1928 году, а в 1938 году был заменён на кириллицу)[22][21]. На актёра было составлено сфабрикованное[24] следственное дело № 22134[22][21].

Допрос и расстрел

Шарифзаде обвиняли в шпионаже в пользу Ирана. В качестве доказательства указывались его частые визиты в персидское консульство в Гяндже в 1932 году. В реальности же это были дружеские встречи, которые были организованы самим консулом, являвшимся большим поклонником азербайджанского театра, и любившего вечера в компании актёров[4]. Другим серьёзным поводом к аресту была политическая деятельность родного брата Шарифзаде Гулам-Мирзы Шарифзаде[14], чиновника независимой Азербайджанской Демократической Республики в 1918—1920 годах, жившего к тому времени в эмиграции. Шарифзаде также обвиняли в пропаганде творчества репрессированных поэтов — Микаила Мушфига и Гусейна Джавида[25].

После обретения Азербайджаном независимости стало возможным изучить следственное дело Аббаса Мирзы Шарифзаде. По словам филолога Фазиля Рахманзаде, в застенках НКВД, согласно делу, Шарифзаде оказался только за то, что имел близкие связи с Гусейн Джавидом и Ульви Раджабом, которые были ложно обвинены в буржуазном национализме, а также за то, что имел контакты с Рухуллой Ахундовым, «обличённым» в руководстве с подпольной контрреволюционной организацией[26].

В протоколе одного из первых допросов, состоявшегося в январе 1938 года, примерно через месяц после ареста на вопрос «Признаете ли Вы себя виновным?» Шарифзаде ответил: «Не признаю…»[26]. Далее следователь спрашивает[21]:

— Но вы примкнули к мусаватской партии в период её господства в Азербайджане[прим. 2].

— Нет, в мусаватской партии я не состоял никогда, позицию мусаватистов не разделяю…
— Следствие предлагает вам рассказать всю правду о ваших политических убеждениях.
— Я полностью стою за власть Советов. Задания коммунистической партии и Советского правительства являются для меня законом. Я никогда ничего не делал против советской власти.
— Однако вы знали об антисоветской деятельности Гусейна Джавида и других писателей, приверженных к националистическим взглядам. Знали и пропагандировали их произведения, проводили пантюркистскую линию. Ведь из них состоит весь ваш репертуар.
— Ничего плохого не могу сказать об этих писателях. А произведения их служили прежде всего интересам азербайджанского народа. Я же как артист, стремился как можно лучше сыграть порученные мне роли…
— Что связывало вас с Рухуллой Ахундовым?
— Никаких отношениях с ним не состоял. Только однажды, после спектакля «Макбета» он поздравил меня с актёрской удачей. И ещё разговаривал с ним по телефону по поводу моего выезда в Кировабад.
— Следствие требует от вас чистосердечного признания.

— Мне не в чём признаваться…

Датированные апрелем 1938 года очные ставки Шарифзаде с несколькими арестованными деятелями культуры свидетельствуют, что когда актёра спросили, подтверждает ли он показания о том, что вербовал их для шпионской деятельности на территории Советского Союза, Шарифзаде тихим голосом проговорил: «…Да, подтверждаю. Я вербовал для шпионской работы в пользу иранской разведки некоторых своих знакомых»[21].

После допросов и пыток, которые длились 11 месяцев и 13 дней, было составлено обвинительное заключение, гласившее:

Шарифзаде признал себя виновным в том, что вербовал для шпионской работы в пользу иранской разведки начальника Главреперткома Управления по делам искусств Махмудова Махмуда Бала Ами оглы…[прим. 3]
Показания руководителя националистической антисоветской организации в Азербайджане Р. Ахундова свидетельствуют об активном участии А. Шарифзаде в мусаватской организации, действующей в Баку…[21]

Из дела Шарифзаде известны фамилии следователей, сфабриковавших[24] это дело. Это Борисов, Мустафаев, Перельман, Абдуллаев, Шнейдер и другие. После реабилитации жертв репрессий стала известна судьба некоторых из них. К примеру стало известно, что следователи Перельман и Шнейдер были арестованы, и во время допроса признались, что сыграли свою «роль» при «обработке» заключённого Шарифзаде[21].

19 октября 1938 года «тройка» НКВД Азербайджанской ССР утвердила обвинительное заключение и приговорила Аббаса Мирзу Шарифзаде к «смертной казни за шпионскую деятельность с конфискацией всего имущества». Но следователи нуждались в письменном признании подсудимого, в связи с чем через неделю после утверждения приговора, 25 октября 1938 года, согласно книге Рахманзаде, сломленный многомесячными пытками Аббас-Мирза был приведён к следователю. Актёр вынужден был подписать письменное признание «во всех совершенных преступлениях». Как пишет Рахманзаде, Шарифзаде обещали, что на суде (в действительности никакого суда так и не было) это признание может заменить расстрел пожизненным тюремным заключением[26]. Это признание было единственное собственноручно написанное признание Аббас-Мирзы Шарифзаде. Подлинник этого признания, которое также сохранилось в архиве, был также подшит к делу[21].

Шарифзаде был признан виновным по всем статьям[4] и 16 ноября 1938 года[26][22] в 9 часов 30 минут утра[26] расстрелян по делу № 22134[22] в подвалах НКВД[26]. Никто не знает, где похоронен Шарифзаде и был ли он похоронен вообще[22]. Позднее в советских источниках указывалось, что Шарифзаде скончался[20] в марте 1938 года[1][20].

Реабилитация

Аббас-Мирза Шарифзаде был посмертно реабилитирован только после смерти Иосифа Сталина[22]. Так, через 17 лет, в период наступившей в стране «хрущёвской оттепели» Аббас-Мирза Шарифзаде оказался среди тех, кого первыми реабилитировали[22].

Прокуратура СССР признала дело № 22134 полностью сфальсифицированным. 17 сентября 1955 года по протесту прокуратуры приговор был отменён, уголовное дело из-за отсутствия состава преступления — прекращено. Протест был удовлетворён Верховным судом СССР[22].

31 октября 1955 года на имя сына Шарифзаде, Шарифову Каратаю Аббасовичу Военной Коллегией Верховного суда СССР была выдана справка о том, что «дело по обвинению Шарифова Аббаса Мирза Расула оглы пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 17 сентября 1955 года. Постановление тройки при НКВД Азербайджанской ССР от 19 октября 1938 года в отношении Шарифова А. М. Р. о. отменено и дело за отсутствием состава преступления прекращено».

Личная жизнь

22 июня 1919 года Аббас-Мирза Шарифзаде женился на Ханифа-ханум Акчуриной[9]. 7 марта 1923 года[13] у них родился сын Эртогрул, а 19 апреля 1925 года[13] — Каратай. Оба сына были названы в честь персонажей, которых Шарифзаде исполнял в спектаклях[27].

Старший сын Шарифзаде Эртогрул Шарифов стал юристом и многие годы руководил прокуратурами ряда районов Баку, в последние годы своей жизни — прокуратурой Азизбековского района Баку. 20 октября 1951 года младший сын Шарифзаде старший сержант Каратай Шарифов был награждён похвальным листом «за отличные показатели в боевой и политической подготовке и безупречную службу в рядах Советской Армии»[28]. Он стал инженером-нефтяником, работал всю жизнь в АзИНМАШе, был главным инженером многих проектов, автором различных разработок, руководителем парторганизации. 22 февраля 1960 года Каратай Шарифов был награждён малой серебряной медалью «за успехи в народном хозяйстве СССР»[29]. Оба сына Аббас-Мирзы Шарифзаде скончались в 1973 году от продолжительной тяжелой болезни.

В 1923 году Шарифзаде вступил в отношения с актрисой азербайджанского драматического театра Марзией Давудовой, с которой вместе играл в различных спектаклях[27]. 6 февраля 1924 года у них родилась дочь Фирангиз, названная именем героини спектакля Джафара Джаббарлы «Огтай Эл оглу»[27]. Шарифзаде брал Фирагниз на гастроли и опекал[27]. Фирагниз Шарифова впоследствии была удостоена звания народной артистки Азербайджанской ССР. Внук Фирангиз Шарифовой Эльдар Гасымов стал певцом и вместе с Нигяр Джамал принёс Азербайджану победу на конкурсе песни Евровидение-2011.

Ханифа-ханум простила Шарифзаде измену с Давудовой и их семейная жизнь продолжалась, несмотря на влюбчивость Аббас-Мирзы. Ханифа-ханым понимала особенности артистической натуры Шарифзаде. Марзия Давудова была вхожа в дом семьи Шарифзаде, Ханифа-ханум же не препятствовала общению своих сыновей с их сестрой Фирангиз. Сама Фирангиз Шарифова подчёркивает, что никогда не разлучалась со своими братьями Эртогрулом и Каратаем[27].

В 70-е годы Ханифа-ханым получила статус персонального пенсионера как вдова Аббас-Мирзы. Она скончалась в 1980 году.

  • Sharifzade with his family.JPG

    Шарифзаде со своей женой Ханифа-ханум Акчуриной и сыном Эртогрулом

  • Ertogul and Karatay Sharifovs 2.jpg

    Сыновья Шарифзаде — Эртогрул и Каратай

  • Davudova and Sharifzade playing Macbeth.jpg

    Аббас-Мирза Шарифзаде и Марзия Давудова, играя Макбета

  • Marziya Davudova and her daughter Firangiz.png

    Марзия Давудова с дочерью Фирангиз

Творчество и отзывы критики

Не имея специального драматического образования, Шарифзаде исполнял главные роли в постановках как местных, так и зарубежных пьес. Одной из его первых удачных ролей считается роль Ага Мухаммед-хана Каджара в одноимённой пьесе Абдуррагим-бека Ахвердиева[4][30][прим. 4]. Композитор Афрасияб Бадалбейли вспоминал, как в ходе дискуссии среди театральных деятелей того времени было признано, что‚ «если А. М. Шарифзаде успешно сыграет роль Каджара, то тем самым он как бы разбудит театральную жизнь, которая впала в спячку после смерти Гусейна Араблинского»[30][прим. 5]. Для своего бенефиса в Баку, который состоялся 20 февраля 1915 года в театре братьев Маиловых, Шарифзаде выбрал роль Каджара, которого он уже играл в 1914 году в Иране и на гастролях в Ленкорани. Театральный критик Мамедсадых Ахундов (азерб.)русск. в газете «Баку» от 22 февраля 1915 года писал, что «артисты сыграли очень хорошо, в особенности хозяин бенефиса, зал был полон»[31].

Будучи актёром реалистического жанра, за 30 лет своей сценической деятельности актёр создал ряд запомнившихся образов в национальной, а также мировой драматургии. Шарифзаде был первым исполнителем ряда образов в национальной драматургии[7]. Среди ролей в азербайджанской драматургии известны такие его роли как Балаш, Айдын, Огтай, Эльхан, Эйваз[7] («Севиль», «Айдын», «Октай Эль-оглы», «Невеста огня», «В 1905 году» Джафара Джаббарлы), Шейх Санан, Иблис, Сиявуш, Князь («Шейх Санан», «Иблис», «Сиявуш», «Князь» Гусейна Джавида), Надир шах («Надир шах» Наримана Нариманова), Каджар («Ага Мохаммед-шах Каджар» Абдуррагим-бек Ахвердиев) и др.[1]

В зарубежной классике Шарифзаде сыграл такие роли как Отелло, Гамлет, Макбет («Отелло», «Гамлет», «Макбет» Уильяма Шекспира), Карл Моор («Разбойники» Фридриха Шиллера), Акосту («Уриэль Акоста» Карла Гуцкова), Геве («Кузнец Геве» Шамседдин Сами), Гюлаб («Шахнаме» Мкртича Джанана), Дубровский («Дубровский» Александра Пушкина), Кречинский («Свадьба Кречинского» Александра Сухово-Кобылина), Барон («На дне» Максима Горького), Зер-Сибан («Загмук» Анатолия Глебова) и др.[1].

Как пишет статья об актёре в Азербайджанской советской энциклопедии, в творчестве Шарифзаде выражена «мораль, мечты народа, его революционные наклонности», а также, что искусство Шарифзаде являлось «одной из наивысших ступеней развития азербайджанской сценической культуры»[1]. Начиная с «Иблис» (1920 год), Шарифзаде играл практически во всех новых спектаклях Азербайджанского государственного театра, главным образом ставившихся по пьесам Джаббарлы и Джавида, Шиллера и Шекспира[32]. Кубад Касимов писал, что после покойного Араблинского тюркский театр связан с именем Шарифзаде[33]. Большая советская энциклопедия отмечала, что Аббас-Мирза Шарифзаде сыграл значительную роль в истории Азербайджанского драматического театра[34].

Актёрское амплуа

Аббас-Мирза Шарифзаде был известен в первую очередь как актёр-трагик[21][35]. Литературовед Гюльрух Алибекова (азерб.)русск. называла Шарифзаде «великим актёром-трагиком»[36]. На формирование сценического мастерства Шарифзаде как актёра-трагика огромное положительное влияние оказало творчество Гусейна Араблинского[37]. Искусствовед Джафар Джафаров отмечал, что ещё с дореволюционных лет, Шарифзаде играл много ярких отрицательных образов трагического характера. В советский период главным трагическим образом, который играл Шарифзаде стала роль Иблиса — дьявола из одноимённой трагедии Гусейна Джавида, который, по словам Джафарова, «был поднят актёром на уровень высокой трагедии»[38]. Впоследствии Шарифзаде уже был известен как исполнитель таких трагических ролей мирового масштаба, как Гамлет и Макбет.

Но Шарифзаде играл и в комедиях. Так, в 1927 году он впервые сыграл Хлестакова в пьесе Николая Гоголя «Ревизор». Об этом исполнении Шарифзаде позже вспоминал:

«Ревизор» Гоголя сыграл очень большую роль в моём артистическом искусстве. Поскольку я привык играть трагических героев, создание образа комичного Хлестакова было для меня самой серьёзной проблемой. Постарался и сыграл.[39]

Но дело этим не кончилось. После Хлестакова Шарифзаде, для которого по словам публициста Гаджибабы Назирли (азерб.)русск., этот образ стал самой лучшей и поучительной школой, сыграл Дон Жуана Мольера. После этого Шарифзаде выступил в комичной роли в «Дураке» Фульды, а в произведении Горького «На дне» успешно, как пишет Назирли, сыграл Барона[39].

Герои Джавида в исполнении Шарифзаде

Впервые в пьесах Гусейна Джавида, своего современника, Аббас-Мирза Шарифзаде выступил 21 декабря 1920 года на сцене Государственного театра в роли Иблиса (пьеса «Иблис»). Кроме этого Шарифзаде сам же и был режиссёром постановки[40]. О выступлении Шарифзаде 2 октября 1921 года в роли Иблиса Халил Ибрагимов (азерб.)русск. в газете «Коммунист» писал, что искусно сыграв роль Иблиса, «Шарифзаде заработал славу для своего мастерства на тюркской сцене»[41].

19 ноября 1921 года на сцене Государственного театра Шарифзаде сыграл роль Шейх Санана (пьеса «Шейх Санан»). Его супруга Ханифа-ханум Акчурина писала, что «Шарифзаде очень внимательно готовил одну из своих любимых ролей, роль Шейх Санана, вместе с Гусейном Джавидом сидел до полуночи, а иногда и до утра, работал, выпив огромное количество кофе»[42].

14 апреля 1922 года впервые была поставлена пьеса «Афет». Роль Эртогрула в этом произведении сыграл Шарифзаде, и как писал Дадаш Буниатзаде, «прекрасно выразил возложенную на него тяжёлую обязанность»[43]. 2 июня этого же года Шарифзаде, сыграл роль Джалала в пьесе «Пропасть», выбрав эту роль для своего бенефиса. Рашид Юсифзаде отмечал, что то, что Шарифзаде выбрал пьесу «Пропасть» для своего бенефиса, показывает то, что он высоко ценит новые произведения[44]. 15 декабря Шарифзаде сыграль роль Шейды в одноимённой пьесе Джавида. Хорошую игру Шарифзаде в этой роли отмечала газета «Коммунист» от 18 декабря 1922 года[45].

15 ноября 1926 года Аббас-Мирза Шарифзаде сыграл роль поэта Кирмани в пьесе «Хромой Тимур». Асад Тахир в газете «Коммунист» от 17 ноября отмечал хорошую игру Шарифзаде в этой роли[46].

14 апреля 1930 года заслуженный актёр Шарифзаде сыграл главную роль в пьесе «Князь». Агаселим Манафлы и Эмин Садыг (азерб.)русск. писали, что Шарифзаде создал роль Князя «совсем по другому, представив его как аристократа и как члена правительства». Они также отмечали, что несмотря на то, что эта роль требует уродливого лица и отвратительных движений, Шарифзаде, сумел вызвать у зрителей жалость к Князю[47]. В октябре 1934 года он сыграл роль Сиявуша в одноимённой пьесе Джавида. Эту же роль он сыграл в апреле 1936 года. В этот день эта пьеса стала 100-той пьесой, поставленной на сцене Азербайджанского государственного драматического театра[48].

Сам Гусейн Джавид писал:

…Аббасмирза Шарифзаде является простым и чистым человеком. Однако, в этой простоте присутствует величие… Аббасмирза показал в истории сцены незабываемые акты героизма[49]
  • Sharifzade as Iblis (Devil).jpg

    В роли Иблиса («Иблис»)

  • Sharifzade as Sheykh Sanan.jpg

    В роли Шейх Санана («Шейх Санан»)

  • Abbas Mirza Sharifzade as Siyavush.jpg

    В роли Сиявуша («Сиявуш»)

  • Sharifzade as Knyaz.png

    В роли Князя («Князь»)

Герои Шекспира в исполнении Шарифзаде

Вершиной актёрского мастерства Аббаса-Мирзы Шарифзаде считаются исполненные им герои Уильяма Шекспира[1][35]. Согласно Азербайджанской советской энциклопедии, Шарифзаде исполнял эти роли довольно пластично, с психологической глубиной и темпераментом. Шарифзаде был известен как один из мастерски исполнявших роли Гамлета, Отелло и Макбета. В азербайджанской и московской прессе выступление Шарифзаде в роли Гамлета оценивалось как «великая победа советского театра»[1].

Отелло

Сыграть роль Отелло было заветным желанием Аббас-Мирза Шарифзаде[50]. Примером игры Отелло для Шарифзаде служила игра Гусейна Араблинского[51]. Вскоре после гибели Араблинского, Отелло в 1919 году сыграл молодой Шарифзаде[52]. Так, 12 декабря 1919 года руководством Азербайджанского государственного театра была поставлена трагедия «Отелло»[53]. О первом выступлении Шарифзаде в роли Отелло сохранилось очень мало сведений, но, ссылаясь на поздние спектакли, Джафар Джафаров отмечает, что актёр играл так, как учил его его учитель Араблинский[51].

Об исполнении им роли Отелло газета «Азербайджан» от 14 декабря 1919 года писала, что «Аббас-Мирза Шарифзаде в роли Отелло заслужил успех» и что в длительной и упорной работы над ролью «актёр, как разговором, так и движением, сумел создать тип ревнивого араба»[50][53]. Критики отмечали успешное исполнение Шарифзаде Отелло, указывая на значимость спектакля для азербайджанского театра[51].

Впервые удививший Шарифзаде в 1919, в спектакле «Отелло», литературовед Мамед Ариф отмечает, что наряду с тем, что Шарифзаде показал мучения Отелло более выпукло, он мог бы более эффективно передать его величие, великолепие и смысл в самоубийстве. С другой стороны, как пишет Мамед Ариф, Шарифзаде смог оживить несколько скучный финал пьесы[54].

Критик Азиз Шариф, говоря о постановке «Отелло» в 1925 году, в бакинской газете «Ени йол» («Новый путь») от 6 января писал, что Шарифзаде, и сам будучи восточным человеком, сумел воплотить всю психологию, восточную ревнивость Отелло как человека Востока[55]. Рашид Юсифзаде, в газете «Коммунист» от 7 января, отмечая «красивую игру» Шарифзаде, указывал, однако, что в спокойных частях крайняя разгневанность была лишней[56]. Один из виднейших журналистов республики Акиф Кязим в газете «Коммунист» от 3 ноября писал, что в роли Отелло в игре Шарифзаде было мало нового[57]. Асад Тахир в той же газете от 19 декабря, сравнивая исполнение Шарифзаде роли Отелло на сцене Государственного тюркского театра с исполнением армянского актёра Абеляна (за день на этой же сцене), отмечал темпераментную и «более успешную» игру Аббас-Мирзы[58].

12 февраля 1926 года Шарифзаде впервые выступил на тифлисской сцене. Как писал в газете «Ени фикир» один из руководителей «Тифлисского драматического общества» Алимирза Нариманов, для своего дебюта Шарифзаде выбрал роль Отелло (Дездемону играла Сурая Каджар)[59].

В 1933 году на сцене Гянджинского драматического театра Шарифзаде играл Отелло в паре с Алескером Алекперовым[60].

23 марта 1935 года было отмечено 15-летие выступления Шарифзаде в роли Отелло[16].

Гамлет

Шарифзаде, ещё молодой, мечтал, как в своё время и Гусейн Араблинский, сыграть Гамлета[61]. 22 декабря 1926 года Азербайджанский государственный театр впервые на азербайджанской сцене поставил трагедию «Гамлет». Главная роль в спектакле была с большим успехом сыграна Аббас-Мирзой Шарифзаде. Созданный им образ Гамлета привлекал своим благородством, глубоким философским содержанием[62]. В отличие от оригинальной пьесы, место действия в постановке азербайджанского театра было перенесено на Восток без указания конкретного времени. По мнению режиссёра-постановщика Александра Туганова, восточный колорит постановке должны были придать восточные костюмы, музыка, имена героев, их жесты и движения. Тем не менее оригинальный текст произведения не был изменён[63]. Театр считал свой метод раскрытия трагедии правильным и был убеждён, что подобное толкование является «национальной интерпретацией произведений мирового репертуара»[64]. Переводчиком трагедии на азербайджанский язык был Джафар Джаббарлы, который также принимал активное участие в постановке спектакля и также считал работу театра творческим экспериментом. М. Кулиев, который оправдывал и поощрял «восточный» стиль постановки, считал постановку интернациональным, временным произведением, не связанным с конкретной историей. Кулиев утверждал, что театр идёт по правильному пути и отвечает «всем насущным требованиям современного театрального искусства»[65].

Однако, восточный стиль постановки был раскритикован рядом авторов, которые, однако, всё же отмечали правдивое исполнение Гамлета Шарифзаде. Как местные, так и московские, ленинградские, тбилисские и ереванские критики, а также жюри Всесоюзной театральной олимпиады в Москве отмечали высокий уровень игры актёров[66]. В частности, как отмечает искусствовед Тамилла Юсуфбейли, исполнение роли Гамлета Аббас-Мирзой Шарифзаде «вызвало единодушные похвалы и было признано одним из выдающихся актёрских достижений». По её словам, восточный характер спектакля не помешал Шарифзаде точно отобразить Гамлета на сцене. Согласно Юсуфбейли, постановку спасла именно игра Шарифзаде, затмив её недостатки[66].

Так, «Красная газета» писала:

Гамлет сделан хорошо. Этот образ прекрасно дан большим актёром Шарифовым. Большой темперамент, культурный жест, прекрасная дикция актёра и классическая трактовка роли спасли спектакль, превратив его в победу тюркского театра.[66]

Тамилла Юсуфбейли выделяет три ступени в исполнении Гамлета Аббас-Мирзой Шарифзаде, тесно связанными между собой. Согласно Юсуфбейли, в первой ступени Шарифзаде показывает зрителю страдания и одиночество главного героя. Во второй ступени Гамлет в исполнении Шарифзаде встречается с призраком, становится более задумчивым, в нём появляется желание бороться и мстить[67].

Шарифзаде, хорошо почувствовал философское содержание произведения, достиг, как отмечает Юсуфбейли, «огромной силы в передаче глубины мыслей Шекспира». Искусствовед пишет, что Гамлет Шарифзаде представлял собой задумчивого философа, который чувствовал, что одинок «в борьбе с мировым злом». Тамилла Юсуфбейли отмечает большую сосредоточенность и внутреннюю взволнованность Шарифзаде во время произнесения им монолога «Быть или не быть», отмечая при этом достижение актёром трагического пафоса. В сцене же с могильщиками Шарифзаде раскрывал пессимизм и скептицизм Гамлета, спокойно рассуждающего о бесмыссленности жизни[67].

По мнению Юсуфбейли, Гамлет в исполнении Шарифзаде представлял собой гуманиста и борца против «мирового зла». Так, тема гуманизма раскрывалась актёром в сцене с Офелией (Ева Оленская)[67], а в сцене встречи Гамлета с матерью (Марзия Давудова) Юсуфбейли выдеялет благородство и человечность главного героя в исполнении Шарифзаде. Гамлета Шарифзаде показывал то любящим сыном, то яростным обличителем и судьей. Слова Гамлета Шарифзаде в сценах, в которых он разоблачал в людях зло, лицемерие, ложь, коварство, преступление, звучали, по словам Юсуфбейли, очень эмоционально и страстно. В сценах беседы с Клавдием (С. Салимбеков, А. Курбанов), Полонием (Мустафа Марданов), Гильденстерном и Розенкранцем Шарифзаде показывал Гамлета более беспощадным, ярко выражая своё недовольство. В словах Гамлета Шарифзаде здесь звучал то горький сарказм, то спокойное хладнокровие, то усмешка. Яркая и темпераментная игра Шарифзаде отмечается искусствоведом и в сцене разоблачения им короля[68].

Несмотря на то, что Гамлет в исполнении Шарифзаде был сильным и волевым, он был также и одиноким. Шарифзаде не играл Гамлета, не показывая зрителю его меланхолию, грусть и сомнения, его внутренние противоречия. Смерть Гамлета Шарифзаде показывал как гибель благородного человека, стремившегося найти правду и справедливость, который противостоял за светлые и гуманистические идеалы, но проиграл в неравной борьбе[68].

Тамилла Юсуфбейли подчёркивает, что игра Шарифзаде «сочетала безудержные, страстные порывы, огненную, темпераментную сокрушительность с глубоким проникновением в философскую сущность мыслей печального, скорбного Гамлета». По словам искусствоведа Джафара Джафарова, Гамлет Шарифзаде стал синтезом печального Шейха Санана и Карла Моора с его бунтарским духом, которых до этого играл актёр[68].

Гамлет Аббаса-Мирзы Шарифзаде вызвал восторженные отзывы и всеобщие похвалы. Газета «Известия» писала: «Роль Гамлета нашла в лице Шарифова прекрасного вдумчивого исполнителя»[68]. Ленинградский журнал «Жизнь искусства» подчёркивал:

Гамлет в исполнении замечательного тюркского актёра Аббаса М. Шарифова заслуживает быть отмеченным как большое достижение в истории тюркского актёрского искусства. Может быть, в нем слишком много истерии и нервозности, слишком подчеркнута раздвоенность натуры, но общие контуры трактовки и подачи роли говорят о большом художественном мастерстве.[68]

Кубад Касимов в своей статье «Гамлет на тюркской сцене» («Бакинский рабочий», 27 декабря 1926) писал, что созданный Шарифзаде образ Гамлета воздействовал на всю сущность зрителя, а игра актёра «оживила Гамлета со всей его сущностью»[69].

Макбет

9 февраля 1936 года Азербайджанский государственный театр имени Азизбекова издал приказ о награждении Шарифзаде 300 рублями за усердную подготовку пьесы Макбет[70]. 22 февраля в газете «Ени йол» и «Гендж ишчи» («Молодой рабочий») Шарифзаде писал, что считает Макбета самым сложным произведением Шекспира. Шарифзаде должен был играть главную роль — роль Макбета. Готовясь к этой роли, Шарифзаде, по его же словам, изучал критику таких литературоведов как Фриче, Луначарский, Коган и др.[71]

12 марта 1936 года решением правительства республики, «принимая во внимание беспримерные творческие заслуги» Аббас-Мирзы Шаризаде в роли Макбета в одноимённом спектакле, он и наряду с ним Марзия Давудова (леди Макбет) и режиссёр-постановщик Александр Туганов были удостоены почётных званий народных артистов Азербайджанской ССР[72].

Наконец, 15 марта 1936 года на сцене Государственного драматического театра был поставлен «Макбет». Главную роль играл Аббас-Мирза Шарифзаде. И. Новрузов и Джафар Хандан 22 марта в газете «Гендж ишчи» писали, что Аббас-Мирза Шарифзаде в пьесе создал образ Макбета правильно и с оригинальностью. Дадаш Буниатзаде в «Литературной газете» от 24 марта писал, что в роли Макбета Шарифзаде достиг вершины своего творчества, оставив позади все другие свои роли. Исрафил Джахангиров в газете «Коммунист» от 27 марта писал, что яркая игра Шарифзаде в роли Макбета показывает все потенциальные возможности прекрасного трагика и морально-техническое величие этого таланта[73]. Вл. Роговской в газете «Заря Востока» от 23 марта писал, что «Макбет Аббас-Мирзы — это образ сильного человека, рождённого общественными расколами шекспировской эпохи, внутри которого бурлят страсти»[74]. Критик Мехти Гусейн в «Литературной газете» от 3 апреля писал, что образ Макбета является новым и высоким уровнем в развитии Шарифзаде[75].

Список ролей Шарифзаде

В списке в хронологическом порядке представлены роли, которые сыграл Шарифзаде, и даты первых выступлений[76].

Постановка опер

Ещё до назначения главным режиссёром Азербайджанского театра оперы и балета в 1926 году, Шарифзаде осуществлял постановку опер на азербайджанской сцене. Так, ещё 18 января 1919 года на сцене Азербайджанского государственного театра от поставил оперу Узеира Гаджибекова «Лейли и Меджнун». О постановке оперы 22 января этого же года на сцене оперного театра Джамиль Гарабаглы в газете «Азербайджан» писал, что «в постановке, которую дал Шарифзаде привлекает внимание его умелое мастерство режиссёра»[77]. 6 и 7 мая 1924 года Шарифзаде поставил на сцене Государственного театра оперу «Шах Исмаил» Муслима Магомаева. Об этой постановке Сулейман Меликов (азерб.)русск. в газете «Коммунист» писал:

Режиссёр, трудясь в эту ночь всей силой, с полным успехом сочетал сценическую постановку и оформление. А если некоторые несоответствия в цветах рассмотрим как любовь к разным цветам на Востоке, то это будем приемлемым. Поздравляем режиссёра с сегодняшним успехом.[78]

1 марта 1925 года представители лондонской «Daily Express», японской «Осака Асахи», берлинского «Berliner Börsen-Courier (англ.)русск.» и других представителей зарубежных СМИ встретились с постановщиком оперы «Ашуг-Гариб» Аббас-Мирзой Шарифзаде[56].

В первые годы находясь на должности главного режиссёра оперного театра Шарифзаде ставил такие произведения Узеира Гаджибекова как «Аршин мал алан», «Асли и Керем»[79]. Об обновлённой постановке оперы «Лейли и Меджнун» газета «Худжум» от 31 октября 1930 года отмечала «реалистическую подачу с использованием красочных декоров и хорошую постановку старой Аравии, осуществлённую режиссёром А. Шарифзаде и художником Робергом»[80]. Узеир Гаджибеков впоследствии, высоко оценивая актёрские и режиссёрские заслуги Аббас-Мирзы Шарифзаде в развитии азербайджанского театра, а также его «серьёзное усердие, желание и способность учиться», отмечал его работу и в обогащении оперных постановок. Называя Шарифзаде «великим мастером», Гаджибеков писал, что он достиг в области кино и театра «уровня универсального деятеля сцены»[81].

Кинорежиссёрская деятельность

Аббас-Мирза Шарифзаде был одним из первых азербайджанских кинорежиссёров. Но за свою кинорежиссёрскую деятельность он снял не так много фильмов: всего три художественных и два документальных. Шарифзаде, уже будучи известным актёром в мире театра, прекрасно понимал разницу между театром и кинематографом. Киновед Айдын Кязимзаде (азерб.)русск. отмечает, что Шарифзаде, уделяя особое внимание кино, считал, что работая в кинематографе, он создаёт историю[14].

Первым[35] снятым им фильмом был фильм «Бисмиллах» («Во имя Бога») на антирелигиозную тему. 22 апреля 1925 года газета «Бакинский рабочий» писала, что съёмки фильма «Бисмиллах» по сценарию Павла Бляхина были поручены Шарифзаде. Газета «Коммунист» от 27 апреля, сообщая о съёмках фильма, писала, что фильм «снимается с участием тюркских (имелись в виду азербайджанские) актёров»[83]. 1 июня этого же года при Государственной кинофабрике открылась киностудия, режиссёрскую часть которой возглавил Аббас-Мирза Шарифзаде. Аждар Неджад 31 мая 1925 года в газете «Коммунист» писал, что фильм «Во имя Бога», остановленный с прошлого года по некоторым причинам, уже месяц как снимается в управлении Шарифзаде, и что будет представлен не позднее 25 июля в честь Мухаррама[84].

13 июля фильм «Бисмиллах» был показан для студентов, артистов и приглашённых зрителей. 24 июля возвращающиеся из Ирана берлинские деятели кино, будучи в фото-киноуправлении Азербайджана, пожелали послать в Берлин фильм «Бисмиллах» и ряд других фильмов. Совкино заказало 12 экземпляров фильма. В октябре фильм был показан и в Москве. В Харькове для Украины также были заказаны 4 экземпляра данного фильма[57]. Асад Тахир писал, что такие снятые западные фильмы как «Мусульманка», «Стамбульский нищий», «Багдадский вор» не могут соперничать с фильмом «Бисмиллах» на предмет изложения восточной тематики, поскольку этот фильма сам «был снят на Востоке, восточной постановкой, восточными актёрами». Азиз Шариф писал, что, сняв фильм «Бисмиллах», Аббас-Мирза Шарифзаде доказал, что является способным режиссёром[85]. Советское правительство активно использовало этот в фильм антиисламской пропаганде[14].

В октябре завершались съёмки документального фильма «В Азербайджане», снимавшегося Шарифзаде по заказу Комиссариата земледелия. В ноябре этого года, закончив монтаж фильма «В Азербайджане», 90 процентов, которого снималось в различных местах Азербайджанской ССР, Шарифзаде завершил съёмки фильма[86].

В 1928 году Шарифзаде снял фильм «Гаджи Кара» по мотивам одноимённой комедии азербайджанского драматурга Мирзы Фатали Ахундова. Премьера фильма, состоявшаяся 25 декабря 1928 года, совпала с юбилеем Шарифзаде по случаю 20-летия сценической деятельности актёра. Бывший начальник Азергоскино Шамиль Махмудбеков (азерб.)русск. писал, что этот фильм завоевал успех не только в Азербайджане, но и во многих странах Востока. В этом фильме, по словам Махмудбекова, «нашли своё отражение прошлая жизнь Азербайджана, угнетение рабочих и крестьян землевладельцами и капиталистами»[87]. В фильме играли Мирза Ага Алиев, Мустафа Марданов, Агасадых Герайбейли, Сидги Рухулла, Марзия Давудова и др.

22 мая 1935 года газета «Коммунист» сообщала о продолжающихся съёмках фильма-комедии «Игра в любовь» под режиссурой Шарифзаде по сценарию Александра Попова. К октябрю фильм, приуроченный к 18-летию Октябрьской революции и 15-летия советизации Азербайджана, был готов[88]. Фильм был посвящён жизни комсомольской молодёжи Азербайджана. Это был последний фильм, снятый Шарифзаде. В главных ролях в этом фильме сыграли Сара Шарифзаде, Меджид Шамхалов, Исмаил Эфендиев, Мирза Ага Алиев.

После того, как Шарифзаде был репрессирован, его имя было вырезано из титров всех снятых им фильмов[14].

Память об актёре

В 1930 году, ещё при жизни Шарифзаде, издательство «Азернешр» выпустило книгу «Материалы по истории азербайджанского тюркского театра», где 31-32 страницы были посвящены Шарифзаде[16].

В доме-музее Гусейна Джавида[89], в постановках пьес которого неоднократно выступал Шарифзаде, хранится рисунок актёра в роли Шейх Санана, выполненный сыном Гусейна Джавида, Эртогрул Джавидом[90].

На стене дома в Баку (по улице Мирга Аги Алиева, 115), в котором жил Шарифзаде, была установлена мемориальная доска в память об актёре[23] с надписью «Здесь жил видный деятель азербайджанского театра Аббас-Мирза Шариф-заде».

Именем Аббаса-Мирзы Шарифзаде названа улица в Ясамальском районе города Баку. Также имя актёра носит Дом актёра в Баку[1].

Народный поэт Азербайджанской ССР Сулейман Рустам в сентябре 1963 года посвятил Шарифзаде стихотворение «Для Аббас-Мирзы» (азерб. Abbas Mirzə üçün)[91]. В этом же году состоялась премьера пьесы Сабита Рахмана «Любимые роли», посвящённая 70-летию со дня рождения Аббаса-Мирзы Шарифзаде (до представления член-корреспондент Академии наук Азербайджанской ССР Джафар Джафаров сделал доклад о творческой деятельности актёра)[92]. Также в 1963 году на экраны вышел документальный фильм киностудии «Азербайджанфильм» режиссёра А. Мусаева, посвящённый жизни и деятельности Шарифзаде.

На Азербайджанском телевидении вышел документальный фильм режиссёра Гаве Гасанова «Аббас-Мирза Шарифзаде (азерб.)русск.», посвящённый жизни и творчеству актёра и режиссёра. В фильме показаны воспоминания дочери Шарифзаде Фирангиз Шарифовой и его друга Исмаила Дагестанлы.

13 декабря 2007 года состоялась премьера фильма «Жизнь Джавида» азербайджанского режиссёра Рамиза Гасаноглу. Фильма был посвящён трагической судьбе азербайджанского поэта и драматурга Гусейна Джавида[93]. Также в фильме была показана судьба Аббаса Мирзы Шарифзаде, одного из главных исполнителей ролей в пьесах Джавида, и его трагическая гибель. Роль Аббаса Мирзы Шарифзаде в фильме играл заслуженный деятель искусств Азербайджана (с 2013 года — народный артист Азербайджана) Бахтияр Ханызаде.

18 марта 2013 года в Гимназии Искусств в Баку состоялся вечер в честь 120-летия Аббаса Мирзы Шарифзаде, на котором ученики гимназии под руководством режиссёра программы Гюльнары Мамедовой исполнили литературные и театрализованные номера, посвященные творчеству актёра. На вечере директор гимназии Махизар Шабанбекова отметила роль Аббаса Мирзы Шарифзаде «в развитии национального искусства, который стоял у истоков современной азербайджанской культуры начала XX века»[94].

В Азербайджанском государственном музее театра имени Джафара Джаббарлы в Баку (в Музейном центре) хранятся документы и фотографии, посвящённые жизни и творчеству Аббас-Мирзы Шарифзаде.

  • Exhibition about Abbas Mirza Sharifzade's life.jpg

    Выставка, посвящённая жизни и творчеству Шарифзаде, в Азербайджанском государственном музее театра имени Джафара Джаббарлы в Баку

Генеалогия

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мирза Абдул-Расул
 
Мелек-Ниса
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Ханифа Акчурина
(1904 — 1980)
 
 
 
Аббас-Мирза Шарифзаде
(1893 — 1938)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Марзия Давудова
(1901 — 1962)
 
Гулам-Мирза Шарифзаде
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Эртогрул Шарифов
(1923 — 1973)
 
Галина Шарифова
 
Каратай Шарифов
(1925 — 1973)
 
Зейнаб Шарифова
 
 
 
Фирангиз Шарифова
(1924 — 2014)
 
Бала Ага Касимов
(ум. 2010)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Лейла Шарифова
 
 
 
Диляра Шарифзаде
 
 
Фарида Рзакулиева
 
Чингиз
 
Парвиз Гасымов
 
Эльмира Гасымова
 
Наргиз Гасымова
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Кямран Велиев
 
 
Симузар Рзакулиева
 
 
 
 
 
Эльдар Гасымов
(род. 1989)
 
Мурад Гасымов



Напишите отзыв о статье "Шарифзаде, Аббас-Мирза Мирза Абдул-Расул оглы"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ Имя актёра как Абасмирза Расул оглы Шарифзаде (азерб. Abasmirzə Rəsul oğlu Şərifzadə) указано в справке от 2 сентября 1906 года о принятии Шарифзаде в подготовительный класс первой мужской гимназии имени Александра III в Баку.
  2. ↑ С 1918 по апрель 1920 года существовала Азербайджанская Демократическая Республика, правящей партией в которой была партия «Мусават».
  3. ↑ Махмуд Махмудов, расстрелянный в октябре 1938 года, посмертно был также реабилитирован в 1955 году.
  4. ↑ Шарифзаде до 1912 года уже играл Ираклия II и Джафаргулу хана в трагедии «Ага Магомед шах Каджар».
  5. ↑ И до того, как после смерти Араблинского на дискуссии решался вопрос о том, сможет ли Шарифзаде успешно выступить в роли Каджара, в этой роли уже играли Гаджиага Аббасов, Мирза Ага Алиев, Мамед Альвенди.
Источники
  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 Шәрифзадә // Азербайджанская советская энциклопедия / Под ред. Дж. Кулиева. — Б.: Главная редакция Азербайджанской советской энциклопедии, 1987. — Т. X. — С. 514—515.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 Мәммәдли, 1985, с. 236.
  3. ↑ Дағыстанлы, 1960, с. 6.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Алиева С. [www.anl.az/down/meqale/zerkalo/2013/mart/299592.htm Памяти актёра] // Зеркало : газета. — 20 марта 2013. — С. 8.
  5. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 7.
  6. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 9.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/173457/Шарифзаде Шарифзаде] // Большая советская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия.
  8. ↑ Рахманзаде, 1990, с. 72.
  9. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Мәммәдли, 1985, с. 237.
  10. ↑ 1 2 3 Лукьянова С. Л. Вопросы литературы в русской периодической печати Азербайджана 1917-1920 гг.. — Б.: Элм, 1976. — С. 42. — 214 с.
  11. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 47—48.
  12. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 48.
  13. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Мәммәдли, 1985, с. 238.
  14. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Документальный фильм «Aktyor ömrü. Abbas Mirzə Şərifzadə». ITV, 2013.
  15. ↑ “Azadlıq”ın Araşdırmaçı Jurnalistlər Qrupu [www.azadliq.info/index.php?option=com_content&view=article&id=5669:9-yal-laktyorunr-ilk-uursuz-rolu&catid=357:kiv 9 yaşlı «aktyorun» ilk uğursuz rolu] (азерб.) // Azadlıq : газета. — 22 мая 2011.
  16. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Мәммәдли, 1985, с. 239.
  17. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 195.
  18. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/es/64750/Шарифзаде Шарифзаде́ Аббас Мирза] // Энциклопедический словарь. — 2009.
  19. ↑ 1 2 Рахманзаде, 1990, с. 75.
  20. ↑ 1 2 3 Мәммәдли, 1985, с. 240.
  21. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Алиева Э., Шарифов А. (азерб.)русск. [azfreespeech.az/ru/articles/51-tragedija-velikogo-tragika.html Трагедия великого трагика: [О нар. арт. АзССР А. М. Шарифзаде]] // Бакинский рабочий. — 17 июня 1989.
  22. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Azad Sharifov (азерб.)русск.. [www.azer.com/aiweb/categories/magazine/61_folder/61_articles/61_sharifzade.html Reviving the Memory of Silenced Voices] (англ.) // Azerbaijan International. — Spring 1998. — No. (6.1). — P. 50-51.
  23. ↑ 1 2 [www.paytaxt.info/single.php?url=bakililar-mitinq-hazirlasir Bakılılar mitinqə hazırlaşır] (азерб.) // azadliq.info. — 14 февраля 2014.
  24. ↑ 1 2 Azerbaijan // The World Encyclopedia of Contemporary Theatre: Europe / Edited by Don Rubin, Peter Nagy, Philippe Rouyer. — Taylor & Francis, 2001. — С. 82. — ISBN 0-415-05928-3.
    Fabricated political cases incriminated Djavid, Miza Sharifzade (1893—1937), Ulvi Radjab (1903—37) and other famous theatre practitioners. All were arrested.
  25. ↑ Зейналов М. [regionplus.az/ru/articles/view/2031 «Я ушёл»] // Region Plus : газета. — 7 мая 2013.
  26. ↑ 1 2 3 4 5 6 Рахманзаде, 1990, с. 76.
  27. ↑ 1 2 3 4 5 Микеладзе Г. [1news.az/culture/20120206110800556.html У народной артистки Азербайджана Франгиз Шарифзаде день рождения] // 1news.az. — 6 февраля 2012.
  28. ↑ [abbasmirzasharifzade.info/#!/page_GALLERY2 Мемориальный сайт Аббас-Мирзы Шарифзаде. Документ № 48.] (азерб.). abbasmirzasharifzade.info. Проверено 17 октября 2014.
  29. ↑ [abbasmirzasharifzade.info/#!/page_GALLERY2 Мемориальный сайт Аббас-Мирзы Шарифзаде. Документ № 59.] (азерб.). abbasmirzasharifzade.info. Проверено 17 октября 2014.
  30. ↑ 1 2 Керимов, И. Становление и развитие азербайджанского театра: конец XIX - начала XX в. — Б.: Элм, 1991. — С. 229. — 292 с.
  31. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 29.
  32. ↑ Джафаров Дж. А. Сочинения в двух томах. — Б.: Азернешр, 1970. — С. 60.
  33. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 101.
  34. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/61904/Азербайджанский Азербайджанский драматический театр] // Большая советская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия.
  35. ↑ 1 2 3 Arif Aliev. Our Cinema—Yesterday and Today (англ.) // Soviet Literature. — 1978. — P. 177.
    In 1925, the distinguished tragedy actor, Abbas Mirza Sharif-zade (he was excellent in Shakespearian roles and was famous not only in his own country but also in many countries of the Near East), directed his first film, In the Name of God.
  36. ↑ Алибекова Г. С. Энергия мысли: краткий очерк жизни и творчества Джафара Джафарова. — Б.: Ишыг, 1987. — С. 76. — 91 с.
  37. ↑ Искусство Азербайджана. — Б.: Издательство Академии наук Азербайджанской ССР, 1962. — Т. VIII. — С. 138.
  38. ↑ Джафаров Дж. А. Сочинения в двух томах. — Б.: Азернешр, 1970. — С. 60.
  39. ↑ 1 2 Мәммәдли, 1985, с. 225.
  40. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 82.
  41. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 86.
  42. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 88.
  43. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 94.
  44. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 95.
  45. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 99.
  46. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 133.
  47. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 180.
  48. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 211.
  49. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 161.
  50. ↑ 1 2 Искусство Азербайджана. — Б.: Издательство Академии наук Азербайджанской ССР, 1962. — Т. VIII. — С. 139.
  51. ↑ 1 2 3 Джафаров, 1969, с. 247.
  52. ↑ Джафаров Дж. А. Сочинения в двух томах. — Б.: Азернешр, 1970. — С. 259.
  53. ↑ 1 2 Мәммәдли, 1985, с. 66.
  54. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 67.
  55. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 114.
  56. ↑ 1 2 Мәммәдли, 1985, с. 115.
  57. ↑ 1 2 Мәммәдли, 1985, с. 120.
  58. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 123.
  59. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 125.
  60. ↑ Джафаров, 1969, с. 438.
  61. ↑ Джафаров, 1969, с. 246.
  62. ↑ История Азербайджана. — Б.: Издательство Академии наук Азербайджанской ССР, 1958. — Т. III. — С. 475-476.
  63. ↑ Юсуфбейли, 1963, с. 31.
  64. ↑ К гастролям тюркского театра. Беседа с главным режиссёром А. А Тугановым. // Красная газета (вечерний выпуск). — Л., 10 мая 1930 г..
  65. ↑ Кулиев М. Постановка «Гамлета» на тюркской сцене. Жури // «Маариф вэ меденийет» («Просвещение и культура»). — 1926. — № 12. — С. 39.
  66. ↑ 1 2 3 Юсуфбейли, 1963, с. 32.
  67. ↑ 1 2 3 Юсуфбейли, 1963, с. 33.
  68. ↑ 1 2 3 4 5 Юсуфбейли, 1963, с. 34.
  69. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 246.
  70. ↑ Джафаров, 1969, с. 201.
  71. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 202.
  72. ↑ Рахманзаде, 1990, с. 74.
  73. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 204.
  74. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 205.
  75. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 207.
  76. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 228-233.
  77. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 55.
  78. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 112.
  79. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 141.
  80. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 186.
  81. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 162.
  82. ↑ Aydin Kazimzade. [www.azer.com/aiweb/categories/magazine/53_folder/53_articles/53_100years.html Celebrating 100 Years in Film, not 80] (англ.), Azerbaijan International (Autumn 1997).
  83. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 117.
  84. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 118.
  85. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 124.
  86. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 122.
  87. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 164.
  88. ↑ Мәммәдли, 1985, с. 200.
  89. ↑ [www.azadliq.mobi/a/25439891/i15.html Hüseyn Cavidin taxta başdaşı…] (азерб.). Азербайджанская служба «Радио Свобода». Проверено 21 ноября 2014.
  90. ↑ Вугар Иманов. [www.trend.az/life/culture/2080282.html Гусейн Джавид -130: от истоков прогрессивного романтизма до репрессий и тяжелой судьбы сына] // Trend Life. — 24 октября 2012.
  91. ↑ [abbasmirzasharifzade.info/#!/page_SALAMLAMA Мемориальный сайт Аббас-Мирзы Шарифзаде] (азерб.). abbasmirzasharifzade.info. Проверено 17 октября 2014.
  92. ↑ [abbasmirzasharifzade.info/#!/page_GALLERY2 Мемориальный сайт Аббас-Мирзы Шарифзаде. Документ № 55.] (азерб.). abbasmirzasharifzade.info. Проверено 17 октября 2014.
  93. ↑ [www.anl.az/down/medeniyyet2007/dekabr/medeniyyet2007_dekabr_140.htm "Cavid ömrü" bədii filmi "iblisəmi uymuşdu bəsəriyyət?" sualına tam cavab verir] (азерб.) // Respublika : газета. — 14 декабря 2007. — S. 8.
  94. ↑ [www.trend.az/life/socium/2130620.html В Баку состоялся вечер, посвящённый 120-летию Аббаса Мирзы Шарифзаде] // Trend News Agency. — 18 марта 2013.

Ссылки

Портал «Азербайджан»
  • [abbasmirzasharifzade.info/ Официальный мемориальный сайт Аббас Мирзы Шарифзаде]. abbasmirzasharifzade.info. Проверено 16 ноября 2014.
  • Аббас-Мирза Шарифзаде (англ.) на сайте Internet Movie Database
  • Azad Sharifov. [www.azer.com/aiweb/categories/magazine/61_folder/61_articles/61_sharifzade.html Reviving the Memory of Silenced Voices] (англ.) // Azerbaijan International. — Spring 1998. — No. (6.1). — P. 50-51.
  • Алиева Э., Шарифов А. (азерб.)русск. [azfreespeech.az/ru/articles/51-tragedija-velikogo-tragika.html Трагедия великого трагика: [О нар. арт. АзССР А. М. Шарифзаде]] // Бакинский рабочий. — 17 июня 1989.
  • Зейналов М. [regionplus.az/ru/articles/view/2031 «Я ушёл»] // Region Plus : газета. — 7 мая 2013.

Литература

  • А. М. Шәрифзадә һаггында хатирәләр. — Б., 1963.  (азерб.)
  • Дағыстанлы И. Ј. Великий мастер сцены = Бөјүк сәнәткар / Под ред. Дж. Мамедова. — Б.: Азербайджанское государственное издательство, 1960. — 56 с.
  • Садыхов Н., Мәрданов М. Аббас Мирзә Шәрифзадәнин театр вә кино фәалијјәти. — Б., 1963.  (азерб.)
  • Джафаров Дж. Гордость театра. — Б., 1963.
  • Юсуфбейли Т. Г. Драматургия Шекспира на сцене азербайджанского драматического театра (1920—1933 гг.) // Известия Академии наук Азербайджанской ССР. — 1963.
  • Мәммәдли Г. (азерб.)русск. Аббас Мирзә Шәрифзадә. — Б., 1965.  (азерб.)
  • Джафаров Дж. А. Сочинения: драматургия и театр. — Б.: Азербайджанское государственное издательство, 1969. — Т. 1.
  • Гаджинская Н. Аббас Мирза Шарифзаде // 20 режиссёрских биографий. — М., 1978.
  • Абасмирза Шарифзаде (сборник документов, повествующих о жизни, творчестве и деятельности) / Составитель Гулам Мамедли (азерб.)русск.. — Б.: Ишыг, 1985. — 242 с.  (азерб.)
  • Рахманзаде Ф. Дар судьбы. — Б.: Язычы, 1990. — 302 с.
Художественные фильмы
</td></tr>
</td></tr>
Документальные фильмы</td></tr>
</td></tr>
Пьеса</td></tr>
</td></tr>
Память</td></tr></table></td></tr></table>

,

Отрывок, характеризующий Шарифзаде, Аббас-Мирза Мирза Абдул-Расул оглы

Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Шарифзаде,_Аббас-Мирза_Мирза_Абдул-Расул_оглы&oldid=81237268»