Шариф Рази

Шариф (или Сайид) ар-Рази, или Абу-ль-Хасан Мухаммад ибн аль-Хусейн аль-Мусави (970—1015 (359—406 гг. хиджры) — известный арабский иракский литератор и историк, выдающийся поэт, составитель одной из главных сакральных книг шиитского ислама «Нахдж аль-балага» («Путь красноречия»), представляющую собой сборник проповедей, писем и мудрых наставлений первого имама шиитов Али ибн Абу Талиба.

Шариф ар-Рази жил в эпоху правления династии Буидов (334 гг. хиджры/946 г. н. э. — 447 г. хиджры/1056 г. н. э.), которая стала периодом расцвета арабской литературы.

Биография

Происхождение и семья

Шариф ар-Рази появился на свет в религиозной семье, являясь сейидом (потомком пророка Мухаммеда) как по отцовской, так и по материнской линии.

Отец Шарифа ар-Рази, Абу Ахмад Хусейн ибн Муса был потомком седьмого имама шиитов двенадцати имамов Мусы аль-Казима и служил управляющим делами сейидов Ирака, а впоследствии был похоронен в сакральном комплексе имама Хусейна в Кербеле. После смерти отца Шариф ар-Рази унаследовал его должность, ибо ещё при его жизни выступал в качестве его официального представителя. В этом качестве Шариф ар-Рази также возглавлял караваны паломников, отправлявшихся в хадж.

Мать Шарифа ар-Рази, Фатима, была набожной и авторитетной в религиозной среде женщиной. Она также относилась к сейидам и вела своё происхождение от четвёртого имама шиитов Али ибн аль-Хусейна Зайн аль-Абидина ас-Саджада. Мать Шарифа ар-Рази прославилась тем, что именно по её просьбе шейх Муфид написал книгу «Ахкам ан-ниса», в которой собрал все правила фикха, касающиеся женщин.

Родной брат Шарифа ар-Рази, сейид Муртаза, был выдающимся шиитским богословом и факихом своего времени. Он достиг больших высот в области шариатских наук и получил титул Алам аль-худа («Знамя руководства»). Сейиду Муртазе принадлежит немало трудов по каламу, фикху, усул аль-фикх, литературе, грамматике, поэзии — в частности, «Аш-шафи фи-ль-Имама», «Аль-Гурар ва-д-дурар», «Аз-захира фи усул аль-фикх». У него также был поэтический диван, содержавший более 20 000 стихов.

Единственный сын Шарифа ар-Рази — Абу Ахмад Аднан — также стал знаменитым богословом своего времени.

Образование

Вместе со своим старшим братом Сейидом Муртазой Шариф ар-Рази ещё в детском возрасте начал обучаться у шейха Муфида. Однако в дальнейшем Шариф ар-Рази выбрал в качестве собственной стези политику и литературу, в то время как его брат Сейид Муртаза сосредоточился целиком и полностью на изучении фикха.

При этом Шариф ар-Рази не ограничился лишь шиитским кругом учителей, среди его наставников были учёные разных мазхабов и направлений.

Так, в число учителей Шарифа ар-Рази также входили:

• маликитский факих Абу Исхак Ибрахим ибн Ахмад Табари,
• грамматик Абу Али Хасан ибн Ахмад Абд аль-Гаффар аль-Фарси,
• Абу Саид Хасан ибн Абдуллах ибн Марзбан аль-Багдади (известный также как Кази Сирафи),
• мутазилитский учёный Абу-ль-Хасан Кази Абд аль-Джаббар ибн Ахмад аль-Багдади,
• Абу Яхъя Абд ар-Рахим ибн Мухаммад Фарики (известный как Хатиб аль-Мисри),
• кадий Багдада Абу Мухаммад Абдуллах ибн Мухаммад аль-Асади аль-Акфани,
• Абу-ль-Фатх Усман ибн аль-Джинни аль-Мусили аль-Багдади,
• Абу-ль-Хасан Али ибн Иса Рабаи аль-Багдади аш-Ширази,
• Абу-ль-Касим Иса ибн Али ибн Иса Давуд ибн Джаррах аль-Багдади,
• Абу Бакр Мухаммад ибн Муса аль-Хорезми аль-Багдади,
• ханафитский учёный Мухаммад ибн Яхъя ибн Махди Абу Абдуллах аль-Джурани,
• Абу Мухаммад Сахл ибн Ахмад ибн Абдуллах ибн Сахл аль-Дибаджи.

Дар аль-Ильм

Шариф ар-Рази рано начал собственную преподавательскую деятельность. Одной из его значительных заслуг было открытие школы под названием Дар аль-Ильм, располагавшейся неподалёку от его собственного дома в местечке Карх. Данная школа, снабжённая также большой библиотекой, занимала несколько строений, в ней проходили уроки, собрания и академические дебаты между исследователями. Шариф ар-Рази лично занимался администрированием школы, управлял делами студентов и заведовал библиотекой, в которой были собраны самые важные книги по арабскому языку и исламу. Школа Дар аль-Ильм дала исламскому миру немало интеллектуалов, которые стали широко известны во всех его уголках от Египта до Ирана.

Ученики

Следующие из учеников Шарифа ар-Рази стали выдающимися учёными:

• Абу Зейд Сеййид Абдуллах аль-Кабайики аль-Хусейни аль-Джурани;
• Абу Абдуллах шейх Мухаммад ибн Али Хульвани.
• Абу-ль-Хасан Сейид Али ибн Биндар ибн Мухаммад Кази Хашими.
• Абу Абдуллах шейх Джафар ибн Мухаммад ибн Ахмад Дурьясти Абаси.
• Хафиз Абу Мухаммад Абд ар-Рахман ибн Аби Бакр Хузаи Нишабури.
• Абу Бакр Нишабури Ахмад ибн Хусейн ибн Ахмад Хузаи.
• Абу-ль-Хасан Махъяр Дайлами ибн Марзавейх.
• Кази Абу Мансур Мухаммад ибн Аби Наср Укбари Муаддиль Багдади.

Поэтическая стезя

Поэтический дар пробудился в Шарифе ар-Рази ещё в детстве, когда ему было 10 лет. Диван сейида Рази состоит из 16 300 стихотворений, и он пользовался необычайной популярностью уже при его жизни.

Буидский визирь Ирана, Сахиб ибн Аббад, будучи выдающимся писателем и любителем книг, был тонким ценителем поэзии Шарифа ар-Рази и однажды приказал сделать полную копию его дивана лично для себя, а поэт, в свою очередь, сочинял в честь визиря касыды.

Шариф ар-Рази состоял в переписке с выдающимися поэтами своего времени, которые высоко ценили его литературный слог и произведения. Данная переписка сохранилась и издана в виде трёхтомника.

Обстоятельства смерти

Шариф ар-Рази умер в месяц мухаррам 404 или 406 года хиджры в возрасте 45 или 47 лет. Похоронный намаз по нему читал визирь Абу Галиб Фухр аль-Мульк.

Основные труды

Нахдж аль-балага

«Нахдж аль-балага» («Путь красноречия») — главный труд Шарифа ар-Рази, это сборник проповедей, писем и мудрых изречений первого имама шиитов Али ибн Абу Талиба. Как отмечал сам Шариф ар-Рази, его изначальный план был более амбициозным: по аналогии с «Путём красноречия», он хотел составить аналогичные сборники проповедей, писем и наставлений остальных одиннадцати имамов шиитского ислама.

По признанию Шарифа ар-Рази, этот сборник не является всеобъемлющей энциклопедией хадисов от имама Али ибн Абу Талиба. Кроме того, он не сосредотачивался на определении достоверности этих текстов, сконцентрировавшись на образцах красноречия. В частности, изъяном данного сборника с точки зрения науки о хадисах (илм аль-хадис) изначально было отсутствие иснадов к хадисам, приведённым в «Нахдж аль-балага».

Однако в дальнейшем шиитские учёные проверили цепочки передатчиков всех этих хадисов и с помощью методов, принятых в шариатских науках, восстановили иснады большинства из них, подтвердив их аутентичность и достоверность сборника. В частности, Халликан Ирбили (ум. 1282 г. н. э.) досконально исследовал данный вопрос в своём труде «Вафиат аль-айан». Самым же полным исследованием по вопросу об аутентичности «Нахдж аль-балага» является труд «Масаил Нахдж аль-балага ва санидух» за авторством Сеййида аль-Хусейни, восстановившего подавляющее большинство инсадов. Впрочем, некоторые отдельно взятые тексты были признаны им слабыми, или же ему вообще не удалось найти их в иных шиитских книгах. В частности, это касается хутбы № 226, цепочка передатчиков к которой не была обнаружена.

С другой стороны, здесь важно учитывать одну особенность шиитского подхода к хадисоведению (илм аль-хадис): ни один сборник не признаётся шиитскими учёными стопроцентно достоверным, и, с другой стороны, наличие в каком-либо своде недостоверных хадисов не является поводом для выбраковки всего свода и исключения его из числа «канонических» — статус каждого конкретного хадиса рассматривается по отдельности. Тем более, что даже те включённые в «Нахдж аль-балага» тексты, которые не удалось обнаружить в иных шиитских источниках, вполне могут претендовать на аутентичность, учитывая, что шиитские книги на протяжении истории целенаправленно уничтожались религиозно-политическими противниками шиитов — тем более, что некоторые хадисы могли передаваться через несколько цепочек передатчиков, и слабая из них могла сохраниться, а сильная — быть утерянной.

«Нахдж аль-балага» является важнейшим достоверным источником для шиитов. Что касается суннитов, то многие из них также высоко ценят эту книгу, являющуюся выдащимся памятником арабской словесности и изучаемую в школах арабских стран на уроках литературы в качестве образца красноречия и отточенного стиля.

Талхис аль-байан фи маджазат аль-Кур’ан

Шариф ар-Рази много занимался исследованиями в области арабской риторики и лингвистики, которые суммировал в своём труде «Талхис аль-байан фи маджазат аль-Кур’ан», посвящённом кораническим метафорам. Это исследование, представлявшее собой не экзегетику, а филологический трактат, было эксклюзивным для своего времени. Книга долгое время сохранялась в сугубо рукописном варианте и была издана в печатном виде лишь в 1950 г.

Хакаик ат-та’виль фи муташабих ат-танзиль

Это эзотерическое толкование Корана, по своему объёму превосходящее знаменитый тафсир Абу Джафара ат-Табари. В этом экзегетическом труде Шариф ар-Рази сконцентрировался на комментариях к иносказательным (муташабиха) аятам Корана. Это толкование было расценено современниками Шарифа ар-Рази как уникальное.

Маджазат аль-асар ан-набавиййя

Ещё одной важной работой Шарифа ар-Рази является книга «Маджазат аль-асар ан-набавиййя», в которой Шариф ар-Рази собрал наглядные примеры красноречия пророка Мухаммеда, собрав 361 его изречение с метафорическим подтекстом. Данная книга была написана уже после главного труда его жизни — «Нахдж аль-балага», ибо в труде «Маджазат аль-асар ан-набавиййя» он часто ссылается на «Путь красноречия», однако до создания «Талхис аль-байан». Работа «Маджазат аль-асар ан-набавиййя» неоднократно издавалась в Египте, Ираке и Иране.

Хасаис аль-Аимма

В этой книге Шариф ар-Рази повествует о личностных качествах двенадцати имамов шиитского ислама, об их жизненном пути, наставлениях и исторических обстоятельствах, в которых они жили. Аналогичный труд под названием «Хасаис Амир аль-Му’минин Али ибн Аби Талиб, алейхи-с-салам» Шариф ар-Рази специально посвятил личности первого имама шиитов Али ибн Абу Талиба.

Ссылки

• [english.tebyan.net/newindex.aspx?pid=69875 The Compiler Of Nahjul-balagha: Syed Razi]
• [www.youtube.com/watch?v=OPLWiLYoL2E#t=68 О достоверности «Нахдж аль-балага» и её хадисов].
• [www.al-huda.com/NB%20INTRODUCTION.htm Nahjul Balagha]

Отрывок, характеризующий Шариф Рази

Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]