Шарлемань, Людвиг Иванович

Людвиг (Людовик) Иванович Шарлемань
Основные сведения
Страна	Российская империя Российская империя
Дата рождения	1784(1784)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	4 ноября (16 ноября) 1845(1845-11-16)
Место смерти	Санкт-Петербург
Работы и достижения
Работал в городах	Санкт-Петербург
Архитектурный стиль	ампир
Важнейшие постройки	Калинкинская больница и др.

Людвиг (Людовик) Ива́нович Шарлема́нь (Шарлемань 2-й; 1784 (1788?), Санкт-Петербург — 4 ноября (16 ноября) 1845, там же) — русский архитектор, мастер ампира, представитель художественной династии Шарлеманей, младший брат Иосифа Ивановича Шарлеманя (1-го).

Биография

Родился в Петербурге, в семье французского мастера живописи Жана Батиста Боде (Шарлеманя), приехавшего в Россию в 1777 году по приглашению Екатерины II. В 1797 году вместе со своими братьями (Иосифом, Иваном и Карлом) Людвиг поступил в Императорскую Академию художеств. Завершив обучение в 1806 году с золотой медалью 2-й степени, Шарлемань стал работать помощником архитекторов Л. Руска и А. А. Михайлова.

С 1820 года Л. И. Шарлемань работает архитектором Гоф-интендантской конторы, где занимается переделками и ремонтом в петербургских дворцах (Елагином, Зимнем, Таврическом и др.)

В 1823—1824 гг. Шарлемань построил Головинскую дачу (Выборгская наб., д.63), одно из лучших деревянных зданий в стиле ампир. По его проекту в 1826 году отлита чугунная решётка Летнего сада со стороны Мойки, а в 1827 там же сооружён Чайный домик, украшенный дорическими колоннами.

На Каменном острове Шарлемань строит Гауптвахту Каменноостровского дворца (1824, Каменноостровский пр., 77), в 1827—1829 гг. перестраивает Собственную Его Императорского Величества дачу (арх. Г. П. Пильников и К. И. Росси), названную впоследствии Старой, или Министерской (наб. Крестовки, 7). В 1836—1838 гг. рядом со старой дачей по проекту Шарлеманя было возведено здание Новой (Министерской) дачи (наб. Крестовки, 11).

В 1829—1832 годах по проекту Шарлеманя строится здание Смирительного работного дома (наб. р. Пряжки, 1, на втором-четвертом этажах которого находилась церковь св. Николая Чудотворца (не сохранилась). С 1872 года здесь находится больница для душевнобольных.

В 1828—1832 годах по проекту Шарлеманя строится здание Института благородных девиц в Полтаве (генеральный план разработал А. Штауберт).

В 1830—1833 годах в устье Фонтанки Шарлемань возводит здание Калинкинской больницы (наб. р. Фонтанки, 166).

В 1831—1834 гг. Шарлемань занимается строительством Александринского сиротского дома, куда в 1843 году из Царского Села был переведен Александровский Императорский лицей.

Вместе с архитектором П. И. Висконти разработал проект Свято-Троицкого кафедрального собора в Екатеринославе.

Людвиг Иванович Шарлемань умер от водянки в 1845 году и был похоронен на Волковском кладбище в Санкт-Петербурге.

Литература

• Антонов В. В. Братья Шарлемани // Зодчие Санкт-Петербурга, XIX — начало XX века. — СПб, 1998. — С. 219-224.
• Антонов В. В. Петербург. Новое о старом. — М.: Центрполиграф, 2010.

Ссылки

• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=135932 Биографическая справка в словаре Половцова]
• [www.realnest.com.ua/information/articles/1870 Архитекторы петербургских дворцов и… храмов Екатеринослава]
• [www.pershpektiva.ru/Person/General_Sh_page.htm Деятели Санкт-Петербурга]

Отрывок, характеризующий Шарлемань, Людвиг Иванович

Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.