Шахматисты (картина Ретча)

Фридрих Август Мориц Ретч

Шахматисты. 1830-е годы

нем. Die Schachspieler

Дерево, масло. 32,3 × 39 см

Частное собрание, С 1999 года точное местонахождение неизвестно

К:Картины 1830 года

Шахматисты (нем. Die Schachspieler) — картина немецкого художника-академиста Фридриха Августа Морица Ретча (или Ретцша, нем. Friedrich Moritz August Retzsch, 1779—1857). Необычный сюжет картины вызывает пристальный интерес искусствоведов, шахматистов, карикатуристов, политически ангажированных средств массовой информации, богословов.

История создания и судьба картины

Художник рисовал и писал в духе старой классической школы. Когда возник кружок назарейцев, то Ретч выступил их идейным противником. Картина «Шахматисты», как и другие его работы, выдержана в академическом стиле. Техника — масло по дереву. Размер — 32,3 х 39 сантиметров. Приобретена королевой Испании Изабеллой II (1833—1904). Позже находилась в коллекции некоего господина Шаппюи, а с 1898 года — в коллекции Е. Константина в Париже. Картина была выставлена на аукцион Christie’s 7 октября 1999 года (Лондон, Кинг-стрит, лот 6) по цене 112 239 долларов. Картина была продана некоему частному коллекционеру и после этого следы её затерялись. Существуют многочисленные копии данной картины II половины XIX века.

Также существует офорт художника, созданный в 1831 году в Лейпциге (издательство Ernst Fleischer). Название отпечатано на трёх европейских языках — «Die Schachspieler — Les joueurs d’échecs — The Chess Players». Размер — 28 x 36,3 x 0,2 сантиметров. Наиболее известен отпечаток офорта, находящийся в коллекции музея Метрополитен. Инвентарный номер — 35.65.7. Однако шахматный коллекционер Джон Крумиллер пишет об отпечатке 1837 года, сделанном в Бостоне, как о самом раннем (13,5 на 9,75 сантиметров) В его случае название офорта иное — «The Game of Life or The Chess-Players» («Игра на жизнь в шахматы»).

Художник был очарован «Фаустом» Иоганна Вольфганга фон Гёте, выполнил большое количество иллюстраций к этой книге, но (по мнению большинства искусствоведов) книга Гёте присутствует на картине «Игроки в шахматы» только в скрытом виде, а не иллюстрирует её напрямую. Однако, анализируя «Шахматистов» Ретча, греческий искусствовед Николас Сфикас пишет о Мефистофеле, играющем с Фаустом на его душу, на этой картине.

• Retzsch.jpg

  Мориц Ретч. Автопортрет

• Die Schachspieler - Les joueurs d'échecs - The Chess Players.jpg

  Мориц Ретч. Шахматисты, 1831 (офорт)

• Die Schachspieler - Les joueurs d'échecs - The Chess Players1.png

  Мориц Ретч. Шахматисты, 1831 (офорт, деталь )

Характеристика картины

Шахматная доска помещается непосредственно на крышке богато украшенного саркофага, что не оставляет зрителю никаких сомнений в отношении этого поединка. Над саркофагом простирается свод, арка которого образована двумя ящерицами в форме монстров с деформированными головами, опирающимися в своём сползании с потолка по колоннам на когтистые лапы. Герои картины: Дьявол, юноша (его противник в шахматной партии) и его ангел-хранитель. Трон-кресло Дьявола украшает зловещая голова рычащего льва, его лапа опирается на человеческий череп, намекая на вероятный результат партии. В головной убор Дьявола вдето криво стоящее перо из хвоста петуха. Дьявол с древних времён является олицетворением хитрости и злобы. Шахматные фигуры сами представляют борьбу Добра и Зла. Чёрный король, в мантии и шапке своего хозяина, призывает свои фигуры к атаке. Неверие — фигура, непосредственно стоящая перед королём, попирает крест. Другие фигуры чёрных олицетворяют: Сладострастие (женщина с обнажённой грудью, в правой руке держащая кубок), Праздность (большая свинья); Гнев, Гордость, (с павлиньим хвостом); Ложь (с головой, как у кошки; одна рука на груди, как бы заверяя в своей искренности, в то время как другая скрывает кинжал за её спиной), Алчность (и зависть одновременно, сгорбленная и худая, грызущая свою собственную руку)…. Усиливает мрачность ситуации паук на переднем плане, карабкающийся на поверхность саркофага.

Среди фигур молодого человека Король в широком одеянии и крыльями на плечах — знак бессмертия души. Ферзь — Религия, самый мощный из всех защитников; благородная, величественная женщина с крыльями ангела; одна её рука вытянута, словно предоставляя защиту, а другой рукой она держит крест, эмблему веры. Среди других фигур: Надежда, опирающаяся на якорь и с нетерпением наклонившаяся вперед, как будто в ожидании, Истина, держащая факел и щит, стоящая рядом с Надеждой, Мир, с пальмовой ветвью в руке, Смирение, погружённое в молитву, Невинность (голый ребёнок, наивный и простодушный).

Современница художника некая миссис Джеймисон, посетившая его студию в Дрездене в 1833 году, писала о фигуре ангела-хранителя на картине:

«Он [художник] сказал, что его часто преследовали меланхолия и мрачные предчувствия… и он решил создать для себя Ангела, который будет улыбаться ему с небес»

— Mrs Jameson. Visits and sketches at home and abroad

.

Художественный критик в 1837 году так описывал картину:

«Падший ангел, который „был человекоубийца от начала“, облачён в мантию с широкими складками; одной рукой он поддерживает подбородок, словно задумавшись о продолжении партии, а в другой держит белую фигуру, только что снятую с доски, хитро поглядывая на своего противника. Молодой человек подпирает голову рукой, как бы опасаясь надвигающейся катастрофы и желая предотвратить её. Между этими двумя фигурами за столом стоит гений-хранитель, он тревожен из-за бедственного положения, в котором оказался юноша».

— Der Schachspieler von Moritz Retzsch. Das Pfennig-Magazin für Verbreitung gemeinnütziger Kenntnisse

Пол Морфи и «Шахматисты» Ретча

	a	b	c	d	e	f	g	h
8									8
7									7
6									6
5									5
4									4
3									3
2									2
1									1
	a	b	c	d	e	f	g	h

Реконструкция позиции на картине Чарльзом Гилбергом

	a	b	c	d	e	f	g	h
8									8
7									7
6									6
5									5
4									4
3									3
2									2
1									1
	a	b	c	d	e	f	g	h

Реконструкция позиции на картине, принадлежащая Михаэлю Гёллеру

Существует достаточно известная легенда о знаменитом американском шахматисте Поле Морфи, который, рассматривая запечатлённую на этом изображении шахматную позицию в течение короткого времени, нашел способ для молодого человека вырваться из ловушки своего противника.

Впервые анекдот о Поле Морфи появился в журнале Columbia Chess Chronicle, датированном 18 августа 1888 года (Том III, № 7—8) за инициалами «G. R. F.» (впоследствии выяснилось, что за инициалами скрывается некий Гилберт Р. Фрит). Местом действия публикация называет дом некоего респектабельного «Mr. H», датирует это событие временем, когда Морфи посетил город Ричмонд в штате Виргиния. Впоследствии выяснилось, что под гостеприимным Mr. H. скрывался преподобный Р. Р. Харрисон. В этом случае события могли происходить осенью 1861 года. Изображение рассматривали присутствующие, когда Морфи был брошен вызов одним из гостей: «даже Вы, мистер Морфи, не сможете спасти эту партию». Морфи ответил: «Давайте расставим фигуры и попробуем!». Позиция была расставлена, присутствующие собрались вокруг Морфи. К удивлению окружающих молодой человек был «спасен» благодаря мастерству Пола Морфи. Анекдот указывает (в отличие от многих современных версий), что для этого потребовался один, но чрезвычайно неожиданный ход.

Вскоре в Columbia Chess Chronicle появилось возражение, подписанное «Дейтон»: автор утверждал, что в его коллекции также находится данный офорт. Он выражал сомнение по поводу рассказанной «G. R. F.» истории, так как его офорт не обеспечивает достаточной информации о точном размещении фигур на шахматной доске.

Письмо Дейтона редактору привело к публикации небольшой статьи некоего «F. G. J.» на странице 93 номера от 15 сентября 1888 года Columbia Chess Chronicle. Автор её предполагал, что офорт, который принадлежит Дейтону просто более низкого качества печати и поэтому не может показать шахматные фигуры так же ясно, как копия картины преподобного Харрисона. Номер за номером выступали противники и сторонники легенды. Присоединился к обсуждению и сам преподобный Р. Р. Гаррисон, уточнивший, что события в его доме действительно происходили, но не в 1868 (в ходе спора постоянно появлялась эта ошибочная дата события), а в 1861 году. Уточнил он, что рассматривалась именно литография (так он именовал офорт художника), а не репродукция картины Ретча. Он настаивал, что реконструкция позиции принадлежала ему самому, а Морфи только согласился с этой реконструкцией, исходя из неё он играл против тех присутствующих, которые выразили желание продолжить партию за Дьявола.

Собственную попытку реконструировать позицию предпринял известный шахматный композитор Чарльз Гилберг (англ. Charles А. Gilberg, 1835—1898) в номере от 22 сентября 1888 года (Том III, № 12). Вскоре он был подвергнут резкой критике за чрезмерно свободное обращение с оригиналом — подлинным изображением позиции на картине и офорте. Другая попытка реконструкции принадлежит современному шахматисту-любителю и шахматному публицисту Михаэлю Гёллеру (англ. Michael Goeller). По его мнению, партия должна была бы развиваться так:

1. Ф:d4+ Кd5; 2. Лh8+ Крd7 [2… Крe7! 3. Лh7+ Крd6 4. Лh6+ Kрe7! 5. Лh7+ Kрd6 6. Лh6+ и вечный шах]; 3. Сa4+ Кc6; 4. Лh7+ Kрc8; 5. Л:c7+ [5. С:c6 Л:h7 6. С:d5 Лh2+; 7. Kрd1 Сc7; 8. Сc6 Kрb8; 9. Фe3 Лg8; 10. Сd5 Лf8; 11. Сf7 и позиция неясна] 5… Kр: c7; 6. Фc4 Сf4+; 7. Kрe2 b5; 8. С:b5 Кc3+; 9. Ф:c3 Л:b5; 10. Ф:a3, ничья

— Goeller, Michael. Paul Morphy vs. Mephistopheles

Картина в истории искусства

	a	b	c	d	e	f	g	h
8									8
7									7
6									6
5									5
4									4
3									3
2									2
1									1
	a	b	c	d	e	f	g	h

Реконструкция позиции на гравюре 1865 года, сделанная Родольфо Поцци

Существует значительное количество копий картины Морица Ретча, созданных во II половине XIX века. На протяжении XIX века появились многочисленные гравюры, выполненные в различных техниках, детально копирующие этот офорт, но художник уже не имел к ним отношения. 6 мая 1837 года репродукция одной из версий офорта была напечатана в Saturday Magazine, в этой версии работа Ретча получила широкую известность в США.

Оригинальную версию картины представляет вариант с циферблатом часов, вмонтированным в верхнюю часть рамы, где доктор Фауст играет в шахматы на его душу с Мефистофелем. В этом варианте 1900 года глаза Мефистофеля приводятся в движение с помощью особого механизма. Эта картина находится в частной коллекции Томаса Томсена.

В середине XIX века, на пике своей карьеры в качестве скульптора Энтони У. Джонс (англ. Anthony W. Jones) создал работу «Игра на жизнь» (англ. «The Game of Life»), которая рассматривается критиками как его лучший бронзовый барельеф — скульптура молодого человека, играющего в шахматы с Дьяволом на свою душу, за которыми наблюдает грустный, но прекрасный ангел. Этот барельеф основан на картине Фридриха Августа Морица Ретцша.

Наиболее оригинальной версией данной картины является опубликованная в американском политическом журнале «Harper’s Weekly» от 3 июня 1865 года карикатура. Называлась она «Шах и мат», имела подзаголовком «Слегка изменённая „Игра на жизнь“ Ретча». Подпись под карикатурой — «A. L. Carrol fecit». Оригинальность этого варианта состоит в параллели с кровавым конфликтом в истории Соединенных Штатов — Гражданской войной 1861—1865 между Севером и Югом. Справа изображён Дядя Сэм — персонифицированный образ Соединённых Штатов Америки, который играет белыми фигурами; слева — Дьявол, представляющий Джефферсона Дэвиса, главу мятежной Конфедерации. Рядом с ним британский Лев, символизирующий в данном случае симпатии Великобритании к Югу. Две ладьи Дэвиса, уже вышедшие из игры, изображены с развевающимися белыми флагами (знак капитуляции) и надписями «Саванна» и «Ричмонд» (где были одержаны победы армии США). Белый ферзь размахивает флагом освобождения, на котором нанесено название округа Колумбия. Белые пешки изображены как рядовые идущие в атаку. Белые потеряли несколько фигур, три из них, голые и истощенные, находятся на краю стола, что указывает на безжалостность конфедератов к пленным.

У чёрных остаётся только один король (ему уже поставлен мат белым слоном, стоящим на g2), которому придано сходство с командующим армией Юга Робертом Эдвардом Ли. Среди белых фигур выделяются портретные изображения генерала Улисса Гранта, генералов Уильяма Текумсе Шермана, Филипа Шеридана. Дядя Сэм «спокоен, его лицо выражает триумф», а Дэвис потрясён, растерян и кусает пальцы. Ангел в этом варианте является олицетворением Свободы, на его голове — фригийский колпак, ставший символом Великой французской революции.

• Paul Morphy standing New York 1859.jpg

  Пол Морфи в 1859 году. Фотография

• Faust und Mephisto beim Schachspiel 19Jh.jpg

  Неизвестный художник. Фауст и Мефистофель играют в шахматы. Авторская версия картины Фридриха Августа Морица Ретцша, II половина XIX века

• Anthony W. Jones.jpg

  Энтони У. Джонс. Игра на жизнь, середина XIX века

• Harper's Weekly.jpg

  Harper's Weekly. 3 июня 1865. A. Л. Кэррол. Игра на жизнь

• Harper's Weekly1.jpg

  Harper's Weekly. 3 июня 1865. A. Л. Кэррол. Игра на жизнь (деталь)

См. также другие картины на сюжет игры в шахматы с силами Зла

• Портрет доктора де С., играющего в шахматы со смертью
• Партия Паоло Бои против Дьявола
• Смерть, играющая в шахматы
• Шахматы в живописи

Примечания

Шахматы   США   Германия   Живопись

Отрывок, характеризующий Шахматисты (картина Ретча)

Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.