Шахматная олимпиада 1980
Поделись знанием:
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
См. также: Женская шахматная олимпиада 1980
| XXIV Шахматная Олимпиада | |
|---|---|
| |
| Подробности | |
| Место проведения |  Мальта, Валлетта
|
| Страны-участницы | 81 |
| Церемония открытия | 20 ноября 1980 года |
| Открывал(а) | — |
| Церемония закрытия | 6 декабря 1980 года |
| Чемпион (женщины) | — |
24 шахматная олимпиада проходила с 20 ноября по 6 декабря 1980 года в столице Мальты, в городе Валлетта.
Несмотря на то, что шахматная федерация Мальты невелика (около 200 членов) и не имеет особых шахматных традиций, ФИДЕ была вынуждена принять предложение Мальты в виду отсутствия других претендентов.
Содержание
Организация
Шахматной федерации Мальты (председатель Ж. Писсано-Росси) пришлось решать довольно сложные организационные задачи, поскольку на Мальте были побиты рекорды по количеству как мужских, так и женских команд. В этом ей помогали федерации многих стран: Англия предоставила шахматный реквизит, технического руководителя, редакционную группу спецбюллетня, а также несколько судей во главе с Гарри Голомбеком. Довольно большую группу судей прислали федерации Югославии, СССР, Венгрии, Австрии и других стран. Многочисленный судейский корпус возглавил на XXIV Олимпиаде Лотар Шмид (ФРГ). Его заместителями на мужском турнире были Лев Абрамов (СССР), Гарри Голомбек и Владислав Литмаиович (Польша).
Соревнования проводились в Средиземноморском конференц-зале, модернизированном здании, ранее госпитале рыцарей Мальтийского ордена. Игровое помещение — боковой вестибюль и галерея, длина которой 180 метров и ширина около 12 метров. С обеих сторон у стен были расставлены 227 шахматных столиков, трехметровый коридор в центре был отведен для зрителей. Были оборудованы вычислительный центр и пресс-центр, аккредитовано около 500 журналистов. Регулярно, на следующий день после тура, выпускался бюллетень соревнования. В культурном центре XXIV Олимпиады по традиции была организована выставка-продажа шахматной литературы.
Шахматисты разместились в гостиницах разных маленьких поселений по всему острову. Не решенной была проблема транспорта, который соединял игровой зал с местом проживания участников. Имели место частые опоздания целых команд и отдельных участников на туры и утреннее доигрывание, длительные ожидания транспорта после окончания тура. Некоторые команды вынуждены были отказаться от услуг организаторов по размещению и за свой счет поселиться в дорогих, но удобных гостиницах.
Составы
Советская команда выступала полностью гроссмейстерским составом, возглавляемым чемпионом мира Анатолием Карповым. По пять гроссмейстеров было в составах команд Венгрии и Югославии, по четыре — у Англии, США и Чехословакии. В составах многих команд не было прославленных олимпийских ветеранов. В команде СССР не выступали Петросян и Спасский, у югославов не играли Глигорич и Матанович (он выполнял функции капитана команды), у американцев не было Кавалека, Роберта Бирна и Уолтера Брауна.
Полностью омоложенным составом играли команды Исландии (исключение — президент ФИДЕ Фридрик Олафссон, сыгравший на XXIV Олимпиаде три партии), Англии, Швеции и других стран. За команду Виргинских островов (США) на 2-й доске играл 10-летний Ярецкий, самый молодой участник в истории олимпиад.
Регламент
20 ноября на совещании капитанов команд главный судья объявил регламент соревнования: мужской и женский турниры будут проводиться в 14 туров при трех выходных днях. Туры играли с 15 до 20 часов, затем после двухчасового перерыва с 22-й до 24-й[чего?] проводилось первое доигрывание незаконченных партий. Утром с 09:30 до 11:30 — второе доигрывание. В 11:00 уже были известны результаты жеребьевки пар очередного тура. Основой для жеребьевки, по традиции, был список команд, составленный в уменьшающемся порядке среднего рейтинга Эло основных участников команд. Жеребьёвка проводилась компьютером системой контрольных пар. Вот как выглядели средние рейтинги сильнейших команд (в скобках указано место, которое заняла команда на XXIV Олимпиаде):
- СССР — 2666 (1);
- Венгрия — 2593 (2);
- Югославия −2541 (3);
- Голландия — 2533 (10);
- Чехословакия — 2530 (5);
- Англия — 2520 (6);
- США — 2519 (4);
- Румыния — 2503 (11);
- Израиль — 2474 (8);
- Швеция — 2473 (12);
- Болгария — 2470 (19);
- Куба — 2468 (13).
Жеребьевка 1-го тура проводилась для 80 команд. Команды из верхней половины списка встречались с командами нижней половины. Так, команда СССР играла с Венесуэлой, венгерская сборная — с Шотландией и т. д.
Турнирная таблица
Главным фаворитом турнира была сборная СССР. Высоко оценивались шансы венгров, обладателей золотых наград Олимпиады-78 в Буэнос-Айресе. На третье место претендовали югославы и англичане — бронзовые призеры чемпионата Европы 1980 года. В результате сборные СССР и Венгрии показали одинаковый результат. Единственный раз за всю историю олимпиад победитель определён по таблице коэффициентов Бухгольца.
- М — место в итоговой турнирной таблице
- Очки — сумма набранных очков всеми шахматистами (1 за победу шахматиста, ? за ничью, 0 — за поражение);
- КО — неофициальные командные очки (2 за победу команды, 1 — ничья, 0 — поражение).
- Жирным шрифтом набрано место соперника
- () — сумма набранных очков в матче всеми шахматистами.
| М | Команда | Очки | Б | КО | + | = | - | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 |  СССР
|
39 | 450 | 25 | 11 | 3 | 0 | 28 : (2½) | 27 : (3½) | 21 : (3½) | 3 : (2½) | 19 : (2) | 10 : (3) | 2 : (2) | 6 : (2½) | 5 : (2) | 23 : (3½) | 4 : (2½) | 14 : (3½) | 11 : (2½) | 16 : (3½) |
| 2 |  Венгрия
|
39 | 448 | 24 | 10 | 4 | 0 | 51 : (4) | 24 : (3½) | 12 : (3) | 8 : (2½) | 4 : (3) | 6 : (2½) | 1 : (2) | 3 : (2) | 20 : (3½) | 10 : (2) | 5 : (2) | 11 : (3) | 19 : (2½) | 23 : (3½) |
| 3 |  Югославия
|
35 | 448 | 21 | 8 | 5 | 1 | 58 : (3½) | 49 : (3½) | 19 : (2½) | 1 : (1½) | 15 : (2½) | 4 : (3) | 12 : (3) | 2 : (2) | 6 : (2½) | 5 : (2) | 10 : (2) | 23 : (3) | 14 : (2) | 11 : (2) |
| 4 |  США
|
34 | 448 | 17 | 7 | 3 | 4 | 44 : (4) | 36 : (2) | 37 : (3½) | 13 : (3) | 2 : (1) | 3 : (1) | 15 : (2½) | 7 : (1½) | 51 : (3½) | 14 : (2) | 1 : (1½) | 22 : (4) | 5 : (2) | 6 : (2½) |
| 5 |  Чехословакия
|
33 | 455 | 19 | 7 | 5 | 2 | 41 : (3) | 17 : (3) | 15 : (1½) | 31 : (3) | 7 : (3) | 32 : (3) | 6 : (1½) | 12 : (2½) | 1 : (2) | 3 : (2) | 2 : (2) | 19 : (2½) | 4 : (2) | 10 : (2) |
| 6 |  Англия
|
32½ | 453 | 17 | 7 | 3 | 4 | 48 : (4) | 45 : (2) | 36 : (3) | 7 : (3) | 8 : (2½) | 2 : (1½) | 5 : (2½) | 1 : (1½) | 3 : (1½) | 20 : (3) | 19 : (2) | 10 : (2½) | 12 : (2) | 4 : (1½) |
| 7 |  Польша
|
32½ | 424 | 18 | 7 | 4 | 3 | 65 : (4) | 33 : (2½) | 31 : (3) | 6 : (1) | 5 : (1) | 46 : (2) | 40 : (3½) | 4 : (2½) | 11 : (1) | 16 : (2) | 34 : (2) | 13 : (3) | 15 : (2) | 19 : (3) |
| 8 |  Израиль
|
32 | 439 | 16 | 7 | 2 | 5 | 47 : (4) | 9 : (3) | 14 : (3) | 2 : (1½) | 6 : (1½) | 15 : (2) | 19 : (1½) | 17 : (2) | 32 : (3) | 13 : (2½) | 11 : (1) | 16 : (1½) | 24 : (3) | 12 : (2½) |
| 9 |  Канада
|
32 | 411 | 15 | 6 | 3 | 5 | 72 : (3½) | 8 : (1) | 24 : (1½) | 42 : (4) | 35 : (3) | 26 : (3) | 20 : (1) | 10 : (1½) | 25 : (1½) | 31 : (2) | 51 : (2) | 32 : (2) | 33 : (3½) | 14 : (2½) |
| 10 |  Нидерланды
|
31½ | 450 | 17 | 7 | 3 | 4 | 40 : (2½) | 16 : (1½) | 44 : (2½) | 43 : (4) | 11 : (2½) | 1 : (1) | 25 : (3) | 9 : (2½) | 12 : (3) | 2 : (2) | 3 : (2) | 6 : (1½) | 23 : (1½) | 5 : (2) |
| 11 |  Румыния
|
31½ | 438 | 18 | 7 | 4 | 3 | 63b : (2)[1] | 59 : (3½) | 34 : (2½) | 39 : (2½) | 10 : (1½) | 21 : (2) | 24 : (2½) | 32 : (2½) | 7 : (3) | 19 : (2) | 8 : (3) | 2 : (1) | 1 : (1½) | 3 : (2) |
| 12 |  Швеция
|
31½ | 434 | 15 | 6 | 3 | 5 | 57 : (3½) | 56 : (4) | 2 : (1) | 26 : (3) | 20 : (3) | 19 : (3) | 3 : (1) | 5 : (1½) | 10 : (1) | 34 : (2) | 22 : (2) | 38 : (3) | 6 : (2) | 8 : (1½) |
| 13 |  Куба
|
31½ | 425 | 16 | 8 | 0 | 6 | 30 : (3½) | 21 : (2½) | 45 : (3) | 4 : (1) | 17 : (1½) | 22 : (2½) | 34 : (3) | 38 : (3) | 19 : (1½) | 8 : (1½) | 16 : (1½) | 7 : (1) | 51 : (3) | 26 : (3) |
| 14 |  Аргентина
|
31 | 439 | 16 | 6 | 4 | 4 | 61 : (4) | 18 : (3½) | 8 : (1) | 20 : (1) | 39 : (2½) | 25 : (2) | 35 : (2) | 22 : (3) | 17 : (2½) | 4 : (2) | 15 : (3½) | 1 : (½) | 3 : (2) | 9 : (1½) |
| 15 |  Филиппины
|
31 | 431 | 15 | 6 | 3 | 5 | 53 : (3) | 22 : (3) | 5 : (2½) | 32 : (3) | 3 : (1½) | 8 : (2) | 4 : (1½) | 23 : (1½) | 26 : (1½) | 46 : (4) | 14 : (½) | 36 : (3) | 7 : (2) | 20 : (2) |
| 16 |  Дания
|
31 | 428 | 19 | 7 | 5 | 2 | 52 : (3) | 10 : (2½) | 35 : (2) | 17 : (1½) | 47 : (3) | 34 : (2) | 33 : (2) | 24 : (2½) | 38 : (2) | 7 : (2) | 13 : (2½) | 8 : (2½) | 25 : (3) | 1 : (½) |
| 17 |  Франция
|
31 | 415 | 17 | 7 | 3 | 4 | 73 : (3½) | 5 : (1) | 27 : (3) | 16 : (2½) | 13 : (2½) | 20 : (½) | 45 : (3½) | 8 : (2) | 14 : (1½) | 51 : (1½) | 24 : (2) | 37 : (2½) | 31 : (2) | 34 : (3) |
| 18 |  Уэльс
|
31 | 395 | 14 | 6 | 2 | 6 | 80 : (4) | 14 : (½) | 25 : (1½) | 21 : (1) | 28 : (1½) | 64 : (3) | 49 : (3½) | 39 : (2) | 24 : (1½) | 45 : (3) | 38 : (1½) | 44 : (3½) | 20 : (2) | 31 : (2½) |
| 19 |  Болгария
|
30½ | 454 | 14 | 5 | 4 | 5 | 43 : (4) | 46 : (3½) | 3 : (1½) | 23 : (3½) | 1 : (2) | 12 : (1) | 8 : (2½) | 20 : (2) | 13 : (2½) | 11 : (2) | 6 : (2) | 5 : (1½) | 2 : (1½) | 7 : (1) |
| 20 |  Финляндия
|
30½ | 431 | 16 | 5 | 6 | 3 | 75 : (3) | 25 : (2) | 33 : (3½) | 14 : (3) | 12 : (1) | 17 : (3½) | 9 : (3) | 19 : (2) | 2 : (½) | 6 : (1) | 36 : (2) | 26 : (2) | 18 : (2) | 15 : (2) |
| 21 |  Австрия
|
30½ | 414 | 16 | 7 | 2 | 5 | 78 : (4) | 13 : (1½) | 1 : (½) | 18 : (3) | 36 : (2½) | 11 : (2) | 46 : (2½) | 35 : (1) | 31 : (1½) | 44 : (3) | 33 : (1½) | 27 : (2½) | 38 : (3) | 25 : (2) |
| 22 |  Италия
|
30½ | 409 | 16 | 7 | 2 | 5 | 74 : (4) | 15 : (1) | 40 : (2½) | 48 : (2½) | 26 : (1½) | 13 : (1½) | 56 : (3) | 14 : (1) | 45 : (2½) | 35 : (4) | 12 : (2) | 4 : (0) | 32 : (2) | 41 : (3) |
| 23 |  Исландия
|
30 | 435 | 18 | 8 | 2 | 4 | 54 : (3½) | 38 : (3½) | 26 : (2) | 19 : (½) | 46 : (2½) | 24 : (2½) | 51 : (2) | 15 : (2½) | 35 : (3½) | 1 : (½) | 25 : (3) | 3 : (1) | 10 : (2½) | 2 : (½) |
| 24 |  Норвегия
|
30 | 422 | 15 | 6 | 3 | 5 | 79 : (4) | 2 : (½) | 9 : (2½) | 40 : (2) | 31 : (3½) | 23 : (1½) | 11 : (1½) | 16 : (1½) | 18 : (2½) | 33 : (2) | 17 : (2) | 39 : (3) | 8 : (1) | 32 : (2½) |
| 25 |  ФРГ
|
30 | 420 | 17 | 7 | 3 | 4 | 42 : (3) | 20 : (2) | 18 : (2½) | 35 : (1½) | 51 : (3) | 14 : (2) | 10 : (1) | 37 : (3½) | 9 : (2½) | 26 : (2½) | 23 : (1) | 34 : (2½) | 16 : (1) | 21 : (2) |
| 26 |  Испания
|
30 | 417 | 16 | 7 | 2 | 5 | 62 : (4) | 29 : (3) | 23 : (2) | 12 : (1) | 22 : (2½) | 9 : (1) | 39 : (3) | 51 : (1½) | 15 : (2½) | 25 : (1½) | 31 : (2½) | 20 : (2) | 34 : (2½) | 13 : (1) |
| 27 |  Греция
|
30 | 403 | 14 | 6 | 2 | 6 | 76 : (3½) | 1 : (½) | 17 : (1) | 54 : (3) | 33 : (1½) | 29 : (1½) | 30 : (2½) | 56 : (2) | 42 : (2) | 41 : (2½) | 59 : (3½) | 21 : (1½) | 45 : (1½) | 51 : (3½) |
| 28 |  Венесуэла
|
30 | 400 | 15 | 6 | 3 | 5 | 1 : (1½) | 42 : (1½) | 62 : (2) | 59 : (2) | 18 : (2½) | 58 : (2½) | 57 : (1½) | 44 : (2) | 50 : (3½) | 32 : (1½) | 39 : (1) | 43 : (2½) | 49 : (3½) | 36 : (2½) |
| 29 |  Бразилия
|
30 | 397 | 16 | 7 | 2 | 5 | 68 : (3½) | 26 : (1) | 41 : (2½) | 46 : (1) | 30 : (1½) | 27 : (2½) | 47 : (3) | 34 : (1) | 58 : (3) | 39 : (2½) | 32 : (2) | 33 : (1½) | 37 : (2) | 45 : (3) |
| 30 |  Сирия
|
30 | 395 | 16 | 7 | 2 | 5 | 13 : (½) | 50 : (2) | 63b : (3½) | 33 : (1½) | 29 : (2½) | 45 : (1) | 27 : (1½) | 62 : (2½) | 43 : (2½) | 54 : (3½) | 37 : (1½) | 35 : (2) | 56 : (3) | 42 : (2½) |
| 31 |  Швейцария
|
29½ | 414 | 15 | 6 | 3 | 5 | 67 : (4) | 35 : (2½) | 7 : (1) | 5 : (1) | 24 : (½) | 60 : (3½) | 44 : (3) | 33 : (2) | 21 : (2½) | 9 : (2) | 26 : (1½) | 51 : (2½) | 17 : (2) | 18 : (1½) |
| 32 |  Колумбия
|
29 | 419 | 13 | 4 | 5 | 5 | 66 : (4) | 34 : (2½) | 39 : (2) | 15 : (1) | 45 : (4) | 5 : (1) | 38 : (2) | 11 : (1½) | 8 : (1) | 28 : (2½) | 29 : (2) | 9 : (2) | 22 : (2) | 24 : (1½) |
| 33 |  Албания
|
29 | 416 | 16 | 6 | 4 | 4 | 71 : (3½) | 7 : (1½) | 20 : (½) | 30 : (2½) | 27 : (2½) | 43 : (3½) | 16 : (2) | 31 : (2) | 36 : (1½) | 24 : (2) | 21 : (2½) | 29 : (2½) | 9 : (½) | 38 : (2) |
| 34 |  Австралия
|
29 | 411 | 12 | 4 | 4 | 6 | 77 : (3½) | 32 : (1½) | 11 : (1½) | 61 : (3) | 44 : (2) | 16 : (2) | 13 : (1) | 29 : (3) | 57 : (3½) | 12 : (2) | 7 : (2) | 25 : (1½) | 26 : (1½) | 17 : (1) |
| 35 |  Индия
|
29 | 410 | 16 | 6 | 4 | 4 | 69 : (4) | 31 : (1½) | 16 : (2) | 25 : (2½) | 9 : (1) | 57 : (3) | 14 : (2) | 21 : (3) | 23 : (½) | 22 : (0) | 47 : (3) | 30 : (2) | 39 : (2½) | 37 : (2) |
| 36 |  Чили
|
29 | 409 | 14 | 5 | 4 | 5 | 63 : (4) | 4 : (2) | 6 : (1) | 51 : (2) | 21 : (1½) | 40 : (1) | 59 : (3½) | 46 : (2½) | 33 : (2½) | 38 : (2) | 20 : (2) | 15 : (1) | 42 : (2½) | 28 : (1½) |
| 37 |  Мексика
|
29 | 396 | 17 | 7 | 3 | 4 | 60 : (2½) | 63b : (3½) | 4 : (½) | 47 : (2) | 57 : (1½) | 48 : (3) | 41 : (2½) | 25 : (½) | 56 : (2½) | 59 : (2½) | 30 : (2½) | 17 : (1½) | 29 : (2) | 35 : (2) |
| 38 |  КНР
|
28½ | 412 | 14 | 5 | 4 | 5 | 50 : (4) | 23 : (½) | 46 : (1½) | 41 : (2½) | 48 : (3½) | 44 : (3) | 32 : (2) | 13 : (1) | 16 : (2) | 36 : (2) | 18 : (2½) | 12 : (1) | 21 : (1) | 33 : (2) |
| 39 |  Португалия
|
28½ | 406 | 14 | 6 | 2 | 6 | 59 : (2½) | 60 : (3½) | 32 : (2) | 11 : (1½) | 14 : (1½) | 47 : (2½) | 26 : (1) | 18 : (2) | 41 : (2½) | 29 : (1½) | 28 : (3) | 24 : (1) | 35 : (1½) | 48 : (2½) |
| 40 |  Бельгия
|
28½ | 395 | 14 | 5 | 4 | 5 | 10 : (1½) | 52 : (3½) | 22 : (1½) | 24 : (2) | 56 : (2) | 36 : (3) | 7 : (½) | 45 : (½) | 60 : (3) | 57 : (2) | 43 : (2) | 49 : (2½) | 48 : (1) | 61 : (3½) |
| 41 |  Ирландия
|
28½ | 392 | 11 | 5 | 1 | 8 | 5 : (1) | 73 : (3½) | 29 : (1½) | 38 : (1½) | 53 : (3) | 56 : (1½) | 37 : (1½) | 69 : (3) | 39 : (1½) | 27 : (1½) | 61 : (3) | 42 : (2) | 46 : (3) | 22 : (1) |
| 42 |  Таиланд
|
28½ | 390 | 14 | 5 | 4 | 5 | 25 : (1) | 28 : (2½) | 67 : (3) | 9 : (0) | 59 : (2) | 53 : (2) | 73 : (4) | 57 : (1½) | 27 : (2) | 56 : (3) | 45 : (2½) | 41 : (2) | 36 : (1½) | 30 : (1½) |
| 43 |  Пакистан
|
28½ | 373 | 15 | 6 | 3 | 5 | 19 : (0) | 81 : (4) | 58 : (2½) | 10 : (0) | 74 : (4) | 33 : (½) | 52 : (2) | 48 : (2) | 30 : (1½) | 71 : (3) | 40 : (2) | 28 : (1½) | 57 : (2½) | 56 : (3) |
| 44 |  Доминиканская Республика
|
28 | 399 | 13 | 5 | 3 | 6 | 4 : (0) | 76 : (4) | 10 : (1½) | 62 : (4) | 34 : (2) | 38 : (1) | 31 : (1) | 28 : (2) | 48 : (3) | 21 : (1) | 58 : (3) | 18 : (½) | 59 : (3) | 46 : (2) |
| 45 |  Индонезия
|
28 | 398 | 13 | 6 | 1 | 7 | 81 : (4) | 6 : (2) | 13 : (1) | 56 : (3) | 32 : (0) | 30 : (3) | 17 : (½) | 40 : (3½) | 22 : (1½) | 18 : (1) | 42 : (1½) | 62 : (3½) | 27 : (2½) | 29 : (1) |
| 46 |  Монголия
|
27½ | 403 | 13 | 5 | 3 | 6 | 70 : (4) | 19 : (½) | 38 : (2½) | 29 : (3) | 23 : (1½) | 7 : (2) | 21 : (1½) | 36 : (1½) | 47 : (3) | 15 : (0) | 57 : (3) | 56 : (2) | 41 : (1) | 44 : (2) |
| 47 |  Парагвай
|
27½ | 387 | 12 | 5 | 2 | 7 | 8 : (0) | 66 : (4) | 72 : (3½) | 37 : (2) | 16 : (1) | 39 : (1½) | 29 : (1) | 52 : (3½) | 46 : (1) | 58 : (2) | 35 : (1) | 59 : (1½) | 55 : (3) | 53 : (2½) |
| 48 |  Турция
|
27½ | 385 | 13 | 5 | 3 | 6 | 6 : (0) | 79 : (4) | 54 : (3) | 22 : (1½) | 38 : (½) | 37 : (1) | 61 : (3½) | 43 : (2) | 44 : (1) | 49 : (2) | 60 : (2) | 58 : (2½) | 40 : (3) | 39 : (1½) |
| 49 |  Малайзия
|
27½ | 378 | 15 | 6 | 3 | 5 | 64 : (3½) | 3 : (½) | 56 : (0) | 60 : (2) | 54 : (2½) | 71 : (3) | 18 : (½) | 61 : (2) | 69 : (2½) | 48 : (2) | 63 : (3) | 40 : (1½) | 28 : (½) | 72 : (4) |
| 50 |  Тринидад и Тобаго
|
27½ | 371 | 17 | 7 | 3 | 4 | 38 : (0) | 30 : (2) | 52 : (2½) | 72 : (3) | 61 : (3) | 51 : (0) | 62 : (2½) | 59 : (2) | 28 : (½) | 60 : (1½) | 64 : (3) | 67 : (3) | 58 : (2) | 57 : (2½) |
| 51 |  Шотландия
|
27 | 424 | 13 | 5 | 3 | 6 | 2 : (0) | 69 : (3½) | 64 : (4) | 36 : (2) | 25 : (1) | 50 : (4) | 23 : (2) | 26 : (2½) | 4 : (½) | 17 : (2½) | 9 : (2) | 31 : (1½) | 13 : (1) | 27 : (½) |
| 52 |  Япония
|
27 | 373 | 15 | 7 | 1 | 6 | 16 : (1) | 40 : (½) | 50 : (1½) | 66 : (3) | 63 : (1½) | 65 : (3½) | 43 : (2) | 47 : (½) | 55 : (2½) | 53 : (½) | 70 : (2½) | 63b : (2½) | 62 : (3) | 59 : (2½) |
| 53 |  Гайана
|
26½ | 369 | 13 | 6 | 1 | 7 | 15 : (1) | 74 : (2½) | 61 : (1) | 67 : (3) | 41 : (1) | 42 : (2) | 58 : (1) | 63 : (1) | 77 : (3½) | 52 : (3½) | 56 : (½) | 54 : (2½) | 60 : (2½) | 47 : (1½) |
| 54 |  Люксембург
|
26½ | 369 | 12 | 5 | 2 | 7 | 23 : (½) | 78 : (3½) | 48 : (1) | 27 : (1) | 49 : (1½) | 55 : (4) | 69 : (2) | 58 : (1) | 63 : (2½) | 30 : (½) | 63b : (2) | 53 : (1½) | 71 : (3) | 60 : (2½) |
| 55 |  Алжир
|
26½ | 351 | 14 | 6 | 2 | 6 | 56 : (½) | 64 : (1) | 68 : (1½) | 76 : (2½) | 67 : (2½) | 54 : (0) | 65 : (2½) | 75 : (3) | 52 : (1½) | 74 : (2) | 69 : (2) | 66 : (3) | 47 : (1) | 73 : (3½) |
| 56 |  Новая Зеландия
|
26 | 401 | 11 | 4 | 3 | 7 | 55 : (3½) | 12 : (0) | 49 : (4) | 45 : (1) | 40 : (2) | 41 : (2½) | 22 : (1) | 27 : (2) | 37 : (1½) | 42 : (1) | 53 : (3½) | 46 : (2) | 30 : (1) | 43 : (1) |
| 57 |  Ливия
|
26 | 390 | 14 | 6 | 2 | 6 | 12 : (½) | 65 : (2) | 71 : (3½) | 58 : (2½) | 37 : (2½) | 35 : (1) | 28 : (2½) | 42 : (2½) | 34 : (½) | 40 : (2) | 46 : (1) | 63 : (2½) | 43 : (1½) | 50 : (1½) |
| 58 |  Тунис
|
26 | 388 | 10 | 3 | 4 | 7 | 3 : (½) | 75 : (3½) | 43 : (1½) | 57 : (1½) | 60 : (2) | 28 : (1½) | 53 : (3) | 54 : (3) | 29 : (1) | 47 : (2) | 44 : (1) | 48 : (1½) | 50 : (2) | 63 : (2) |
| 59 |  Египет
|
25½ | 391 | 11 | 4 | 3 | 7 | 39 : (1½) | 11 : (½) | 63 : (3) | 28 : (2) | 42 : (2) | 62 : (3) | 36 : (½) | 50 : (2) | 73 : (4) | 37 : (1½) | 27 : (½) | 47 : (2½) | 44 : (1) | 52 : (1½) |
| 60 |  ОАЭ
|
25½ | 379 | 13 | 5 | 3 | 6 | 37 : (1½) | 39 : (½) | 65 : (3) | 49 : (2) | 58 : (2) | 31 : (½) | 63 : (2½) | 64 : (2½) | 40 : (1) | 50 : (2½) | 48 : (2) | 61 : (2½) | 53 : (1½) | 54 : (1½) |
| 61 | Мальта
|
25½ | 377 | 13 | 6 | 1 | 7 | 14 : (0) | 70 : (3½) | 53 : (3) | 34 : (1) | 50 : (1) | 63 : (2½) | 48 : (½) | 49 : (2) | 63b : (3) | 67 : (3) | 41 : (1) | 60 : (1½) | 69 : (3) | 40 : (½) |
| 62 |  Зимбабве
|
25½ | 370 | 11 | 5 | 1 | 8 | 26 : (0) | 68 : (3½) | 28 : (2) | 44 : (0) | 77 : (4) | 59 : (1) | 50 : (1½) | 30 : (1½) | 67 : (1) | 73 : (3½) | 74 : (3) | 45 : (½) | 52 : (1) | 71 : (3) |
| 63 |  Пуэрто-Рико
|
25½ | 357 | 11 | 4 | 3 | 7 | 36 : (0) | 71 : (2) | 59 : (1) | 78 : (3) | 52 : (2½) | 61 : (1½) | 60 : (1½) | 53 : (3) | 54 : (1½) | 69 : (3) | 49 : (1) | 57 : (1½) | 72 : (2) | 58 : (2) |
| 63b | Мальта 2К
|
25½ | 356 | 14 | 5 | 4 | 5 | 11 : (2) | 37 : (½) | 30 : (½) | 73 : (2) | 72 : (1) | 79 : (3) | 71 : (2½) | 74 : (2½) | 61 : (1) | 70 : (2½) | 54 : (2) | 52 : (1½) | 77 : (2½) | 66 : (2) |
| 64 |  Ямайка
|
25½ | 349 | 14 | 6 | 2 | 6 | 49 : (½) | 55 : (3) | 51 : (0) | 79 : (3) | 69 : (2) | 18 : (1) | 72 : (2½) | 60 : (1½) | 71 : (1) | 68 : (2½) | 50 : (1) | 73 : (2) | 78 : (2½) | 74 : (3) |
| 65 |  Виргинские Острова (США)
|
25½ | 333 | 15 | 7 | 1 | 6 | 7 : (0) | 57 : (2) | 60 : (1) | 75 : (1½) | 68 : (2½) | 52 : (½) | 55 : (1½) | 81 : (2½) | 79 : (2½) | 66 : (2½) | 72 : (1) | 74 : (2½) | 80 : (3) | 69 : (2½) |
| 66 |  Гонконг
|
25 | 349 | 14 | 5 | 4 | 5 | 32 : (0) | 47 : (0) | 70 : (2½) | 52 : (1) | 76 : (2) | 78 : (2½) | 68 : (2) | 77 : (2) | 72 : (2½) | 65 : (1½) | 75 : (3) | 55 : (1) | 67 : (3) | 63b : (2) |
| 67 |  Гернси
|
25 | 345 | 11 | 5 | 1 | 8 | 31 : (0) | 80 : (3½) | 42 : (1) | 53 : (1) | 55 : (1½) | 74 : (1½) | 76 : (2½) | 72 : (2½) | 62 : (3) | 61 : (1) | 71 : (2) | 50 : (1) | 66 : (1) | 79 : (3½) |
| 68 |  Иордания
|
25 | 324 | 10 | 4 | 2 | 8 | 29 : (½) | 62 : (½) | 55 : (2½) | 71 : (1) | 65 : (1½) | 76 : (2) | 66 : (2) | 73 : (½) | 81 : (3½) | 64 : (1½) | 80 : (3) | 69 : (1) | 79 : (1½) | 78 : (4) |
| 69 |  Кипр
|
24½ | 356 | 10 | 3 | 4 | 7 | 35 : (0) | 51 : (½) | 76 : (2) | 80 : (4) | 64 : (2) | 72 : (3) | 54 : (2) | 41 : (1) | 49 : (1½) | 63 : (1) | 55 : (2) | 68 : (3) | 61 : (1) | 65 : (1½) |
| 70 |  Кения
|
24½ | 319 | 9 | 3 | 3 | 8 | 46 : (0) | 61 : (½) | 66 : (1½) | 81 : (1½) | 78 : (2) | 80 : (3½) | 74 : (2) | 71 : (1) | 76 : (3) | 63b : (1½) | 52 : (1½) | 79 : (3) | 73 : (1½) | 75 : (2) |
| 71 |  Нигерия
|
23½ | 361 | 10 | 3 | 4 | 7 | 33 : (½) | 63 : (2) | 57 : (½) | 68 : (3) | 75 : (2) | 49 : (1) | 63b : (1½) | 70 : (3) | 64 : (3) | 43 : (1) | 67 : (2) | 72 : (2) | 54 : (1) | 62 : (1) |
| 72 |  Фареры
|
23½ | 355 | 10 | 4 | 2 | 8 | 9 : (½) | 77 : (3) | 47 : (½) | 50 : (1) | 63b : (3) | 69 : (1) | 64 : (1½) | 67 : (1½) | 66 : (1½) | 80 : (3) | 65 : (3) | 71 : (2) | 63 : (2) | 49 : (0) |
| 73 |  Андорра
|
23½ | 346 | 12 | 5 | 2 | 7 | 17 : (½) | 41 : (½) | 77 : (1½) | 63b : (2) | 79 : (3) | 75 : (3) | 42 : (0) | 68 : (3½) | 59 : (0) | 62 : (½) | 81 : (4) | 64 : (2) | 70 : (2½) | 55 : (½) |
| 74 | Ливия
|
23½ | 344 | 12 | 5 | 2 | 7 | 22 : (0) | 53 : (1½) | 75 : (2½) | 77 : (2½) | 43 : (0) | 67 : (2½) | 70 : (2) | 63b : (1½) | 78 : (2½) | 55 : (2) | 62 : (1) | 65 : (1½) | 81 : (3) | 64 : (1) |
| 75 |  Виргинские Острова (Великобритания)
|
23½ | 326 | 10 | 3 | 4 | 7 | 20 : (1) | 58 : (½) | 74 : (1½) | 65 : (2½) | 71 : (2) | 73 : (1) | 77 : (2) | 55 : (1) | 80 : (1½) | 78 : (3) | 66 : (1) | 81 : (2½) | 76 : (2) | 70 : (2) |
| 76 |  Бермуды
|
23 | 326 | 9 | 1 | 7 | 6 | 27 : (½) | 44 : (0) | 69 : (2) | 55 : (1½) | 66 : (2) | 68 : (2) | 67 : (1½) | 80 : (2) | 70 : (1) | 81 : (2) | 79 : (2) | 78 : (1½) | 75 : (2) | 77 : (3) |
| 77 |  Заир
|
23 | 320 | 11 | 4 | 3 | 7 | 34 : (½) | 72 : (1) | 73 : (2½) | 74 : (1½) | 62 : (0) | 81 : (3) | 75 : (2) | 66 : (2) | 53 : (½) | 79 : (2½) | 78 : (2) | 80 : (3) | 63b : (1½) | 76 : (1) |
| 78 |  Монако
|
20½ | 326 | 8 | 3 | 2 | 9 | 21 : (0) | 54 : (½) | 80 : (2½) | 63 : (1) | 70 : (2) | 66 : (1½) | 81 : (3) | 79 : (1½) | 74 : (1½) | 75 : (1) | 77 : (2) | 76 : (2½) | 64 : (1½) | 68 : (0) |
| 79 |  Папуа — Новая Гвинея
|
19½ | 330 | 7 | 3 | 1 | 10 | 24 : (0) | 48 : (0) | 81 : (4) | 64 : (1) | 73 : (1) | 63b : (1) | 80 : (1) | 78 : (2½) | 65 : (1½) | 77 : (1½) | 76 : (2) | 70 : (1) | 68 : (2½) | 67 : (½) |
| 80 |  Уганда
|
17½ | 302 | 7 | 3 | 1 | 9 | 18 : (0) | 67 : (½) | 78 : (1½) | 69 : (0) | 81 : (3½) | 70 : (½) | 79 : (3) | 76 : (2) | 75 : (2½) | 72 : (1) | 68 : (1) | 77 : (1) | 65 : (1) | N : (0)[2] |
| 81 |  Ангола
|
13½ | 306 | 5 | 1 | 1 | 11 | 45 : (0) | 43 : (0) | 79 : (0) | 70 : (2½) | 80 : (½) | 77 : (1) | 78 : (1) | 65 : (1½) | 68 : (½) | 76 : (2) | 73 : (0) | 75 : (1½) | 74 : (1) | N : (2)[3] |
Индивидуальные результаты
- Доска 1: Уильям Хук 11½ / 14 = 82,1 %
- Доска 2: Юрьё Рантанен 9½ / 13 = 73,1 %
- Доска 3: Хосе Феликс Вильярреал (исп. José Félix Villarreal) 9 / 11 = 81,8 %
- Доска 4: Иштван Чом 7 / 9 = 77,8 %
- 1-я резервная: Юрий Балашов (7½/10) and Бьёрн Тиллер (Bjørn Tiller) (6/8) = 75,0 %
- 2-я резервная: Предраг Николич 6½ / 8 = 81,3 %
Напишите отзыв о статье "Шахматная олимпиада 1980"
Примечания
Источники
- Святослав Ю. Р. Из истории шахматных олимпиад. — Киев: Здоровье, 1983. — 240 с.
- [www.olimpbase.org/ OlimpBase]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Шахматная олимпиада 1980
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
