Шахматная олимпиада 1984
Поделись знанием:
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
См. также: Женская шахматная олимпиада 1984
| XXVI Шахматная Олимпиада | |
|---|---|
| |
| Подробности | |
| Место проведения |  Греция, Салоники
|
| Страны-участницы | 87 |
| Количество шахматистов | 521 |
| Количество партий | 2464 |
| Церемония открытия | 18 ноября 1984 года |
| Открывал(а) | — |
| Церемония закрытия | 5 декабря 1984 года |
| Чемпион (женщины) | — |
26 шахматная олимпиада проходила с 18 ноября по 5 декабря 1984 года в Греции, городе Салоники.
В соревнованиях приняли участие 88 команд (Греция была представлена двумя командами). В турнире принял участие 521 шахматист, среди которых было 65 гроссмейстеров и 97 международных мастеров.
Было сыграно 2464 партии (Результаты 7-ми игр были отменены) по швейцарской системе в 14 туров.
Места определялись: 1. Количеством очков. → 2. Коэффициентом Бухгольца → 3. Количеством командных очков (КО).
Контроль времени: 40 ходов за 2 часа 30 минут, затем 1 час на следующие 16 ходов.
Итоговая таблица
- М — место в итоговой турнирной таблице
- Б — Коэффициент Бухгольца
- Очки — сумма набранных очков всеми шахматистами (1 за победу шахматиста, ½ за ничью, 0 — за поражение);
- КО — неофициальные командные очки (2 за победу команды, 1 — ничья, 0 — поражение).
- Жирным шрифтом набрано место соперника
- () — сумма набранных очков в матче всеми шахматистами.
- К — дополнительные команды.
| М | Команда | Очки | Б | КО | + | = | - | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 |  СССР
|
41 | 451.5 | 25 | 12 | 1 | 1 | 50 : (4) | 26 : (4) | 4 : (4) | 10 : (2½) | 2 : (2½) | 5 : (2½) | 8 : (3) | 25 : (2) | 3 : (1½) | 9 : (3) | 15 : (2½) | 7 : (3½) | 11 : (3½) | 6 : (2½) |
| 2 |  Англия
|
37 | 447.5 | 22 | 10 | 2 | 2 | 61 : (3½) | 27 : (2½) | 28 : (4) | 15 : (2½) | 1 : (1½) | 3 : (2½) | 17 : (2½) | 4 : (1½) | 10 : (2) | 5 : (2½) | 8 : (2) | 25 : (3½) | 26 : (3½) | 16 : (3) |
| 3 |  США
|
35 | 455.5 | 21 | 9 | 3 | 2 | 57 : (3½) | 12 : (2) | 36 : (3) | 16 : (2½) | 13 : (3) | 2 : (1½) | 5 : (2) | 11 : (3½) | 1 : (2½) | 4 : (2½) | 25 : (2½) | 8 : (3) | 6 : (1½) | 9 : (2) |
| 4 |  Венгрия
|
34½ | 450 | 20 | 8 | 4 | 2 | 35 : (4) | 49 : (3) | 1 : (0) | 52 : (4) | 25 : (2½) | 7 : (2½) | 15 : (2) | 2 : (2½) | 8 : (2) | 3 : (1½) | 27 : (3½) | 5 : (3) | 16 : (2) | 11 : (2) |
| 5 |  Румыния
|
33 | 459.5 | 18 | 7 | 4 | 3 | 59 : (4) | 41 : (3½) | 8 : (2) | 6 : (2½) | 10 : (2½) | 1 : (1½) | 3 : (2) | 15 : (2) | 7 : (2½) | 2 : (1½) | 9 : (3½) | 4 : (1) | 13 : (2½) | 12 : (2) |
| 6 |  ФРГ
|
32½ | 445 | 15 | 5 | 5 | 4 | 54 : (4) | 29 : (1½) | 43 : (4) | 5 : (1½) | 7 : (2) | 9 : (1) | 33 : (2) | 32 : (3½) | 17 : (2) | 16 : (2) | 12 : (2) | 15 : (3) | 3 : (2½) | 1 : (1½) |
| 7 |  Франция
|
32½ | 442 | 18 | 7 | 4 | 3 | 63 : (3) | 34 : (3½) | 29 : (3) | 25 : (2) | 6 : (2) | 4 : (1½) | 28 : (3) | 27 : (2) | 5 : (1½) | 17 : (2) | 10 : (3) | 1 : (½) | 22 : (3) | 8 : (2½) |
| 8 |  Югославия
|
32 | 457.5 | 18 | 7 | 4 | 3 | 44 : (3½) | 47 : (3½) | 5 : (2) | 13 : (2) | 9 : (2½) | 31 : (3) | 1 : (1) | 19 : (3) | 4 : (2) | 25 : (2½) | 2 : (2) | 3 : (1) | 10 : (2½) | 7 : (1½) |
| 9 |  Болгария
|
32 | 447.5 | 19 | 8 | 3 | 3 | 65 : (3½) | 22 : (3) | 16 : (2) | 12 : (2½) | 8 : (1½) | 6 : (3) | 11 : (2½) | 17 : (3) | 25 : (2) | 1 : (1) | 5 : (½) | 39 : (3) | 14 : (2½) | 3 : (2) |
| 10 |  Нидерланды
|
32 | 446 | 13 | 6 | 1 | 7 | 62 : (4) | 38 : (3½) | 33 : (3) | 1 : (1½) | 5 : (1½) | 15 : (1½) | 12 : (1½) | 24 : (3½) | 2 : (2) | 27 : (1½) | 7 : (1) | 20 : (3½) | 8 : (1½) | 19 : (2½) |
| 11 |  Куба
|
32 | 444.5 | 18 | 7 | 4 | 3 | 52 : (3) | 14 : (2) | 38 : (3) | 19 : (2) | 20 : (2) | 16 : (3½) | 9 : (1½) | 3 : (½) | 41 : (3) | 26 : (2½) | 28 : (3) | 17 : (3½) | 1 : (½) | 4 : (2) |
| 12 |  КНР
|
32 | 429 | 18 | 7 | 4 | 3 | 83 : (3½) | 3 : (2) | 42 : (3) | 9 : (1½) | 49 : (3½) | 17 : (½) | 10 : (2½) | 14 : (3) | 18 : (2½) | 15 : (1½) | 6 : (2) | 22 : (2) | 21 : (2½) | 5 : (2) |
| 13 |  Израиль
|
32 | 425.5 | 17 | 7 | 3 | 4 | 70 : (4) | 43 : (2½) | 20 : (2½) | 8 : (2) | 3 : (1) | 23 : (1½) | 14 : (2) | 22 : (1) | 38 : (3) | 56 : (3½) | 18 : (3) | 26 : (2) | 5 : (1½) | 17 : (2½) |
| 14 |  Аргентина
|
32 | 423.5 | 19 | 8 | 3 | 3 | 58 : (3½) | 11 : (2) | 15 : (0) | 47 : (3) | 48 : (3) | 42 : (3) | 13 : (2) | 12 : (1) | 24 : (3) | 19 : (2) | 30 : (2½) | 27 : (3) | 9 : (1½) | 21 : (2½) |
| 15 |  Исландия
|
31½ | 450 | 16 | 5 | 6 | 3 | 48 : (2) | 67 : (4) | 14 : (4) | 2 : (1½) | 17 : (2) | 10 : (2½) | 4 : (2) | 5 : (2) | 27 : (2) | 12 : (2½) | 1 : (1½) | 6 : (1) | 18 : (2) | 28 : (2½) |
| 16 |  Филиппины
|
31½ | 425 | 16 | 6 | 4 | 4 | 85 : (4) | 42 : (2½) | 9 : (2) | 3 : (1½) | 29 : (2) | 11 : (½) | 50 : (3) | 38 : (3) | 33 : (3) | 6 : (2) | 17 : (1½) | 46 : (3½) | 4 : (2) | 2 : (1) |
| 17 |  Чехословакия
|
31 | 435 | 17 | 7 | 3 | 4 | 51 : (2½) | 30 : (2½) | 22 : (2½) | 70 : (4) | 15 : (2) | 12 : (3½) | 2 : (1½) | 9 : (1) | 6 : (2) | 7 : (2) | 16 : (2½) | 11 : (½) | 41 : (3) | 13 : (1½) |
| 18 |  Дания
|
31 | 420.5 | 18 | 8 | 2 | 4 | 56 : (3) | 28 : (1½) | 26 : (1) | 43 : (3½) | 40 : (2) | 41 : (2½) | 29 : (2½) | 31 : (3) | 12 : (1½) | 22 : (2½) | 13 : (1) | 19 : (2½) | 15 : (2) | 27 : (2½) |
| 19 |  Бразилия
|
31 | 418.5 | 13 | 4 | 5 | 5 | 76 : (3½) | 25 : (2) | 24 : (3) | 11 : (2) | 31 : (1½) | 21 : (1½) | 51 : (4) | 8 : (1) | 28 : (2) | 14 : (2) | 39 : (2) | 18 : (1½) | 49 : (3½) | 10 : (1½) |
| 20 |  Канада
|
31 | 412 | 16 | 7 | 2 | 5 | 77 : (4) | 24 : (2½) | 13 : (1½) | 33 : (2) | 11 : (2) | 25 : (1) | 40 : (1) | 53 : (3) | 29 : (2½) | 39 : (1½) | 45 : (3½) | 10 : (½) | 46 : (3) | 41 : (3) |
| 21 |  Польша
|
30½ | 418 | 16 | 7 | 2 | 5 | 66 : (2½) | 23 : (2) | 47 : (3) | 32 : (2½) | 39 : (1) | 19 : (2½) | 24 : (1½) | 29 : (2½) | 40 : (2) | 34 : (3½) | 26 : (1½) | 28 : (3) | 12 : (1½) | 14 : (1½) |
| 22 |  Австралия
|
30½ | 416 | 14 | 5 | 4 | 5 | 71 : (3½) | 9 : (1) | 17 : (1½) | 48 : (1) | 61 : (3) | 45 : (3½) | 53 : (2) | 13 : (3) | 23 : (2) | 18 : (1½) | 29 : (3½) | 12 : (2) | 7 : (1) | 25 : (2) |
| 23 |  Чили
|
30½ | 412 | 17 | 7 | 3 | 4 | 68 : (3) | 21 : (2) | 41 : (3) | 31 : (1) | 34 : (3½) | 13 : (2½) | 25 : (½) | 30 : (2) | 22 : (2) | 32 : (1½) | 49 : (1½) | 42 : (3) | 38 : (2½) | 33 : (2½) |
| 24 |  Шотландия
|
30½ | 403 | 15 | 7 | 1 | 6 | 86 : (4) | 20 : (1½) | 19 : (1) | 61 : (3½) | 26 : (3) | 27 : (1½) | 21 : (2½) | 10 : (½) | 14 : (1) | 35 : (2½) | 33 : (1½) | 48 : (2) | 51 : (3½) | 39 : (2½) |
| 25 |  Швеция
|
30 | 454.5 | 13 | 4 | 5 | 5 | 46 : (4) | 19 : (2) | 40 : (3) | 7 : (2) | 4 : (1½) | 20 : (3) | 23 : (3½) | 1 : (2) | 9 : (2) | 8 : (1½) | 3 : (1½) | 2 : (½) | 27 : (1½) | 22 : (2) |
| 26 |  Колумбия
|
30 | 431 | 16 | 7 | 2 | 5 | 72 : (4) | 1 : (0) | 18 : (3) | 45 : (2½) | 24 : (1) | 62 : (3) | 39 : (2½) | 33 : (1½) | 47 : (4) | 11 : (1½) | 21 : (2½) | 13 : (2) | 2 : (½) | 30 : (2) |
| 27 |  Испания
|
30 | 430.5 | 16 | 7 | 2 | 5 | 80 : (3½) | 2 : (1½) | 32 : (1½) | 53 : (3½) | 33 : (2½) | 24 : (2½) | 38 : (3) | 7 : (2) | 15 : (2) | 10 : (2½) | 4 : (½) | 14 : (1) | 25 : (2½) | 18 : (1½) |
| 28 |  Италия
|
30 | 421 | 17 | 8 | 1 | 5 | 81 : (3½) | 18 : (2½) | 2 : (0) | 58 : (4) | 30 : (2½) | 39 : (2½) | 7 : (1) | 40 : (2½) | 19 : (2) | 49 : (3) | 11 : (1) | 21 : (1) | 35 : (3) | 15 : (1½) |
| 29 |  Индонезия
|
30 | 413 | 14 | 6 | 2 | 6 | 79 : (4) | 6 : (2½) | 7 : (1) | 39 : (2) | 16 : (2) | 30 : (2½) | 18 : (1½) | 21 : (1½) | 20 : (1½) | 57 : (3½) | 22 : (½) | 44 : (1) | 45 : (2½) | 61 : (4) |
| 30 |  Норвегия
|
30 | 411.5 | 15 | 6 | 3 | 5 | 53 : (2½) | 17 : (1½) | 56 : (3½) | 34 : (2½) | 28 : (1½) | 29 : (1½) | 49 : (2½) | 23 : (2) | 32 : (1½) | 44 : (3) | 14 : (1½) | 33 : (2) | 40 : (2½) | 26 : (2) |
| 31 | Греция
|
30 | 408 | 16 | 7 | 2 | 5 | 84 : (4) | 36 : (2) | 39 : (2) | 23 : (3) | 19 : (2½) | 8 : (1) | 32 : (1½) | 18 : (1) | 42 : (2½) | 40 : (2½) | 46 : (1) | 38 : (1½) | 34 : (3) | 43 : (2½) |
| 32 |  Португалия
|
30 | 407.5 | 18 | 7 | 4 | 3 | 67 : (2) | 48 : (3) | 27 : (2½) | 21 : (1½) | 42 : (2) | 56 : (3) | 31 : (2½) | 6 : (½) | 30 : (2½) | 23 : (2½) | 41 : (1½) | 49 : (2) | 39 : (2) | 40 : (2½) |
| 33 |  Индия
|
29½ | 420 | 15 | 6 | 3 | 5 | 60 : (4) | 45 : (3) | 10 : (1) | 20 : (2) | 27 : (1½) | 40 : (2½) | 6 : (2) | 26 : (2½) | 16 : (1) | 46 : (1½) | 24 : (2½) | 30 : (2) | 44 : (2½) | 23 : (1½) |
| 34 |  Турция
|
29½ | 396 | 15 | 7 | 1 | 6 | 55 : (3) | 7 : (½) | 74 : (4) | 30 : (1½) | 23 : (½) | 50 : (1½) | 62 : (3½) | 43 : (3) | 46 : (2) | 21 : (½) | 56 : (2½) | 58 : (2½) | 31 : (1) | 57 : (3½) |
| 35 |  ОАЭ
|
29½ | 389.5 | 12 | 6 | 0 | 8 | 4 : (0) | 78 : (3) | 48 : (1) | 64 : (3½) | 70 : (4) | 38 : (1) | 43 : (1½) | 56 : (1½) | 71 : (3) | 24 : (1½) | 68 : (4) | 41 : (1½) | 28 : (1) | 49 : (3) |
| 36 |  Уэльс
|
29½ | 382 | 12 | 5 | 2 | 7 | 87 : (4) | 31 : (2) | 3 : (1) | 49 : (½) | 51 : (1½) | 78 : (3½) | 46 : (1½) | 42 : (1) | 66 : (3) | 38 : (1½) | 58 : (1½) | 61 : (3) | 48 : (3½) | 44 : (2) |
| 37 |  Марокко
|
29½ | 364 | 17 | 8 | 1 | 5 | 40 : (0) | 64 : (2½) | 80 : (3) | 62 : (½) | 76 : (2) | 81 : (2½) | 58 : (1½) | 70 : (3½) | 48 : (½) | 65 : (2½) | 54 : (3) | 51 : (1) | 73 : (3) | 68 : (4) |
| 38 |  Австрия
|
29 | 416.5 | 14 | 6 | 2 | 6 | 69 : (4) | 10 : (½) | 11 : (1) | 54 : (4) | 41 : (2) | 35 : (3) | 27 : (1) | 16 : (1) | 13 : (1) | 36 : (2½) | 43 : (3) | 31 : (2½) | 23 : (1½) | 42 : (2) |
| 39 |  Финляндия
|
29 | 416 | 13 | 3 | 7 | 4 | 64 : (4) | 40 : (2) | 31 : (2) | 29 : (2) | 21 : (3) | 28 : (1½) | 26 : (1½) | 47 : (2) | 49 : (2) | 20 : (2½) | 19 : (2) | 9 : (1) | 32 : (2) | 24 : (1½) |
| 40 |  Бельгия
|
29 | 414.5 | 12 | 4 | 4 | 6 | 37 : (4) | 39 : (2) | 25 : (1) | 46 : (2½) | 18 : (2) | 33 : (1½) | 20 : (3) | 28 : (1½) | 21 : (2) | 31 : (1½) | 42 : (2) | 56 : (3) | 30 : (1½) | 32 : (1½) |
| 41 |  Албания
|
29 | 410 | 14 | 6 | 2 | 6 | 82 : (4) | 5 : (½) | 23 : (1) | 65 : (3½) | 38 : (2) | 18 : (1½) | 57 : (2) | 44 : (3) | 11 : (1) | 48 : (3½) | 32 : (2½) | 35 : (2½) | 17 : (1) | 20 : (1) |
| 42 |  Сингапур
|
29 | 407 | 14 | 5 | 4 | 5 | 74 : (4) | 16 : (1½) | 12 : (1) | 57 : (2½) | 32 : (2) | 14 : (1) | 48 : (2) | 36 : (3) | 31 : (1½) | 50 : (2½) | 40 : (2) | 23 : (1) | 58 : (3) | 38 : (2) |
| 43 |  Мексика
|
29 | 402 | 14 | 6 | 2 | 6 | 75 : (4) | 13 : (1½) | 6 : (0) | 18 : (½) | 60 : (4) | 57 : (2) | 35 : (2½) | 34 : (1) | 53 : (2) | 54 : (3) | 38 : (1) | 45 : (2½) | 50 : (3½) | 31 : (1½) |
| 44 |  Новая Зеландия
|
29 | 392 | 14 | 6 | 2 | 6 | 8 : (½) | 55 : (2) | 72 : (3½) | 63 : (1½) | 56 : (1) | 61 : (2½) | 59 : (3½) | 41 : (1) | 58 : (3½) | 30 : (1) | 47 : (2½) | 29 : (3) | 33 : (1½) | 36 : (2) |
| 45 | Греция 2К
|
29 | 379 | 13 | 5 | 3 | 6 | 88 : (4) | 33 : (1) | 49 : (2) | 26 : (1½) | 46 : (2) | 22 : (½) | 70 : (2½) | 63 : (3) | 57 : (2) | 51 : (3) | 20 : (½) | 43 : (1½) | 29 : (1½) | 71 : (4) |
| 46 |  Египет
|
28½ | 403 | 16 | 6 | 4 | 4 | 25 : (0) | 76 : (3½) | 66 : (3½) | 40 : (1½) | 45 : (2) | 49 : (2) | 36 : (2½) | 50 : (2½) | 34 : (2) | 33 : (2½) | 31 : (3) | 16 : (½) | 20 : (1) | 47 : (2) |
| 47 |  Доминиканская Республика
|
28½ | 396.5 | 14 | 5 | 4 | 5 | 73 : (4) | 8 : (½) | 21 : (1) | 14 : (1) | 68 : (4) | 48 : (2) | 52 : (3) | 39 : (2) | 26 : (0) | 53 : (2½) | 44 : (1½) | 57 : (2) | 62 : (3) | 46 : (2) |
| 48 |  Тунис
|
28 | 409.5 | 14 | 5 | 4 | 5 | 15 : (2) | 32 : (1) | 35 : (3) | 22 : (3) | 14 : (1) | 47 : (2) | 42 : (2) | 57 : (1½) | 37 : (3½) | 41 : (½) | 50 : (3) | 24 : (2) | 36 : (½) | 63 : (3) |
| 49 |  Швейцария
|
27½ | 412.5 | 12 | 4 | 4 | 6 | 78 : (4) | 4 : (1) | 45 : (2) | 36 : (3½) | 12 : (½) | 46 : (2) | 30 : (1½) | 71 : (4) | 39 : (2) | 28 : (1) | 23 : (2½) | 32 : (2) | 19 : (½) | 35 : (1) |
| 50 |  Малайзия
|
27½ | 401 | 14 | 6 | 2 | 6 | 1 : (0) | 58 : (2½) | 55 : (3) | 77 : (4) | 57 : (2) | 34 : (2½) | 16 : (1) | 46 : (1½) | 51 : (2) | 42 : (1½) | 48 : (1) | 59 : (3) | 43 : (½) | 67 : (3) |
| 51 |  Шри-Ланка
|
27½ | 392.5 | 15 | 6 | 3 | 5 | 17 : (1½) | 53 : (1) | 54 : (2) | 55 : (3½) | 36 : (2½) | 63 : (3) | 19 : (0) | 72 : (3) | 50 : (2) | 45 : (1) | 62 : (2) | 37 : (3) | 24 : (½) | 58 : (2½) |
| 52 |  Пуэрто-Рико
|
27½ | 380.5 | 15 | 7 | 1 | 6 | 11 : (1) | 63 : (2½) | 60 : (4) | 4 : (0) | 53 : (2½) | 71 : (2½) | 47 : (1) | 61 : (2½) | 56 : (½) | 62 : (1½) | 70 : (2) | 67 : (2½) | 55 : (1½) | 77 : (3½) |
| 53 |  Пакистан
|
27 | 388.5 | 12 | 4 | 4 | 6 | 30 : (1½) | 51 : (3) | 71 : (2½) | 27 : (½) | 52 : (1½) | 65 : (3½) | 22 : (2) | 20 : (1) | 43 : (2) | 47 : (1½) | 61 : (2) | 62 : (2) | 57 : (1) | 70 : (3) |
| 54 |  Гонконг
|
27 | 375.5 | 14 | 5 | 4 | 5 | 6 : (0) | 79 : (3) | 51 : (2) | 38 : (0) | 81 : (2) | 68 : (2) | 69 : (3½) | 66 : (1½) | 74 : (3½) | 43 : (1) | 37 : (1) | 64 : (3) | 70 : (2½) | 55 : (2) |
| 55 |  Ирак
|
27 | 367 | 13 | 4 | 5 | 5 | 34 : (1) | 44 : (2) | 50 : (1) | 51 : (½) | 64 : (2) | 77 : (3½) | 78 : (2) | 62 : (1) | 70 : (1) | 60 : (3) | 84 : (3½) | 63 : (2) | 52 : (2½) | 54 : (2) |
| 56 |  Ирландия
|
26½ | 395.5 | 12 | 5 | 2 | 7 | 18 : (1) | 81 : (3½) | 30 : (½) | 59 : (3) | 44 : (3) | 32 : (1) | 63 : (2) | 35 : (2½) | 52 : (3½) | 13 : (½) | 34 : (1½) | 40 : (1) | 68 : (1½) | 62 : (2) |
| 57 |  Парагвай
|
26½ | 392.5 | 14 | 4 | 6 | 4 | 3 : (½) | 80 : (2½) | 84 : (3½) | 42 : (1½) | 50 : (2) | 43 : (2) | 41 : (2) | 48 : (2½) | 45 : (2) | 29 : (½) | 63 : (2) | 47 : (2) | 53 : (3) | 34 : (½) |
| 58 |  Алжир
|
26½ | 384.5 | 12 | 6 | 0 | 8 | 14 : (½) | 50 : (1½) | 83 : (3) | 28 : (0) | 65 : (1) | 82 : (4) | 37 : (2½) | 78 : (3½) | 44 : (½) | 66 : (3½) | 36 : (2½) | 34 : (1½) | 42 : (1) | 51 : (1½) |
| 59 |  Кипр
|
26½ | 368.5 | 13 | 6 | 1 | 7 | 5 : (0) | 75 : (3½) | 61 : (1) | 56 : (1) | 72 : (2½) | 79 : (3) | 44 : (½) | 64 : (3) | 62 : (2) | 63 : (1) | 73 : (3½) | 50 : (1) | 67 : (1) | 82 : (3½) |
| 60 |  Уганда
|
26½ | 332.5 | 15 | 7 | 1 | 6 | 33 : (0) | 88 : (3½) | 52 : (0) | 75 : (3) | 43 : (0) | 64 : (0) | 87 : (3) | 69 : (2½) | 80 : (2) | 55 : (1) | 85 : (4) | 82 : (1½) | 79 : (3½) | 74 : (2½) |
| 61 |  Таиланд
|
26 | 389.5 | 12 | 5 | 2 | 7 | 2 : (½) | 83 : (3) | 59 : (3) | 24 : (½) | 22 : (1) | 44 : (1½) | 64 : (3) | 52 : (1½) | 72 : (3) | 68 : (2) | 53 : (2) | 36 : (1) | 78 : (4) | 29 : (0) |
| 62 |  Бангладеш
|
26 | 388.5 | 14 | 5 | 4 | 5 | 10 : (0) | 69 : (2½) | 68 : (2½) | 37 : (3½) | 63 : (1½) | 26 : (1) | 34 : (½) | 55 : (3) | 59 : (2) | 52 : (2½) | 51 : (2) | 53 : (2) | 47 : (1) | 56 : (2) |
| 63 |  Фареры
|
26 | 382.5 | 12 | 4 | 4 | 6 | 7 : (1) | 52 : (1½) | 67 : (3½) | 44 : (2½) | 62 : (2½) | 51 : (1) | 56 : (2) | 45 : (1) | 68 : (1) | 59 : (3) | 57 : (2) | 55 : (2) | 71 : (2) | 48 : (1) |
| 64 |  Андорра
|
26 | 370 | 12 | 5 | 2 | 7 | 39 : (0) | 37 : (1½) | 73 : (2½) | 35 : (½) | 55 : (2) | 60 : (4) | 61 : (1) | 59 : (1) | 79 : (1½) | 69 : (3½) | 65 : (2) | 54 : (1) | 76 : (2½) | 80 : (3) |
| 65 |  Мальта
|
26 | 364 | 13 | 6 | 1 | 7 | 9 : (½) | 71 : (1) | 78 : (2½) | 41 : (½) | 58 : (3) | 53 : (½) | 73 : (2½) | 79 : (2½) | 81 : (3) | 37 : (1½) | 64 : (2) | 70 : (1½) | 66 : (1½) | 84 : (3½) |
| 66 |  Ливия
|
26 | 362.5 | 14 | 5 | 4 | 5 | 21 : (1½) | 68 : (2) | 46 : (½) | 74 : (2) | 78 : (1) | 84 : (3½) | 71 : (2) | 54 : (2½) | 36 : (1) | 58 : (½) | 72 : (2) | 81 : (2½) | 65 : (2½) | 75 : (2½) |
| 67 |  Гондурас
|
26 | 355.5 | 12 | 4 | 4 | 6 | 32 : (2) | 15 : (0) | 63 : (½) | 85 : (3½) | 79 : (1½) | 72 : (1) | 83 : (2) | 80 : (2½) | 77 : (2) | 73 : (2) | 74 : (3½) | 52 : (1½) | 59 : (3) | 50 : (1) |
| 68 |  Люксембург
|
25½ | 373 | 15 | 6 | 3 | 5 | 23 : (1) | 66 : (2) | 62 : (1½) | 76 : (2½) | 47 : (0) | 54 : (2) | 81 : (2½) | 75 : (3½) | 63 : (3) | 61 : (2) | 35 : (0) | 79 : (3) | 56 : (2½) | 37 : (0) |
| 69 |  Бахрейн
|
25½ | 314 | 13 | 5 | 3 | 6 | 38 : (0) | 62 : (1½) | 76 : (½) | 88 : (3) | 84 : (2) | 80 : (2) | 54 : (½) | 60 : (1½) | 87 : (3) | 64 : (½) | 86 : (2½) | 72 : (2) | 85 : (3) | 83 : (3½) |
| 70 |  Зимбабве
|
25 | 383 | 12 | 5 | 2 | 7 | 13 : (0) | 82 : (4) | 77 : (4) | 17 : (0) | 35 : (0) | 76 : (3) | 45 : (1½) | 37 : (½) | 55 : (3) | 71 : (2) | 52 : (2) | 65 : (2½) | 54 : (1½) | 53 : (1) |
| 71 |  Тринидад и Тобаго
|
25 | 368 | 12 | 4 | 4 | 6 | 22 : (½) | 65 : (3) | 53 : (1½) | 84 : (2½) | 74 : (4) | 52 : (1½) | 66 : (2) | 49 : (0) | 35 : (1) | 70 : (2) | 79 : (2) | 78 : (3) | 63 : (2) | 45 : (0) |
| 72 |  Нигерия
|
25 | 355 | 12 | 5 | 2 | 7 | 26 : (0) | 73 : (2½) | 44 : (½) | 82 : (3) | 59 : (1½) | 67 : (3) | 75 : (3) | 51 : (1) | 61 : (1) | 79 : (1) | 66 : (2) | 69 : (2) | 80 : (1) | 86 : (3½) |
| 73 |  Суринам
|
25 | 346.5 | 10 | 3 | 4 | 7 | 47 : (0) | 72 : (1½) | 64 : (1½) | 81 : (1½) | 77 : (2) | 83 : (2) | 65 : (1½) | 82 : (3) | 78 : (2½) | 67 : (2) | 59 : (½) | 86 : (4) | 37 : (1) | 76 : (2) |
| 74 | Ливия
|
25 | 326 | 14 | 6 | 2 | 6 | 42 : (0) | 85 : (4) | 34 : (0) | 66 : (2) | 71 : (0) | 86 : (3) | 80 : (2) | 76 : (3) | 54 : (½) | 75 : (2½) | 67 : (½) | 88 : (3) | 87 : (3) | 60 : (1½) |
| 75 |  Кения
|
25 | 324.5 | 11 | 5 | 1 | 8 | 43 : (0) | 59 : (½) | 87 : (3) | 60 : (1) | 80 : (2) | 85 : (4) | 72 : (1) | 68 : (½) | 76 : (2½) | 74 : (1½) | 83 : (3) | 77 : (1) | 88 : (3½) | 66 : (1½) |
| 76 |  Иордания
|
24½ | 351.5 | 9 | 3 | 3 | 8 | 19 : (½) | 46 : (½) | 69 : (3½) | 68 : (1½) | 37 : (2) | 70 : (1) | 79 : (2) | 74 : (1) | 75 : (1½) | 86 : (3) | 82 : (1½) | 84 : (3) | 64 : (1½) | 73 : (2) |
| 77 |  Ямайка
|
24½ | 333 | 14 | 6 | 2 | 6 | 20 : (0) | 86 : (4) | 70 : (0) | 50 : (0) | 73 : (2) | 55 : (½) | 85 : (2½) | 88 : (4) | 67 : (2) | 81 : (2½) | 78 : (1) | 75 : (3) | 82 : (2½) | 52 : (½) |
| 78 |  Ангола
|
24 | 355.5 | 11 | 5 | 1 | 8 | 49 : (0) | 35 : (1) | 65 : (1½) | 83 : (4) | 66 : (3) | 36 : (½) | 55 : (2) | 58 : (½) | 73 : (1½) | 80 : (3½) | 77 : (3) | 71 : (1) | 61 : (0) | 85 : (2½) |
| 79 |  Джерси —  Гернси
|
24 | 352 | 13 | 5 | 3 | 6 | 29 : (0) | 54 : (1) | 81 : (2) | 80 : (2½) | 67 : (2½) | 59 : (1) | 76 : (2) | 65 : (1½) | 64 : (2½) | 72 : (3) | 71 : (2) | 68 : (1) | 60 : (½) | 87 : (2½) |
| 80 |  Виргинские Острова (Великобритания)
|
24 | 342 | 9 | 2 | 5 | 7 | 27 : (½) | 57 : (1½) | 37 : (1) | 79 : (1½) | 75 : (2) | 69 : (2) | 74 : (2) | 67 : (1½) | 60 : (2) | 78 : (½) | 88 : (2) | 87 : (3½) | 72 : (3) | 64 : (1) |
| 81 |  Папуа — Новая Гвинея
|
24 | 331.5 | 10 | 4 | 2 | 8 | 28 : (½) | 56 : (½) | 79 : (2) | 73 : (2½) | 54 : (2) | 37 : (1½) | 68 : (1½) | 83 : (3) | 65 : (1) | 77 : (1½) | 87 : (2½) | 66 : (1½) | 86 : (1) | 88 : (3) |
| 82 |  Япония
|
23½ | 317 | 14 | 7 | 0 | 7 | 41 : (0) | 70 : (0) | 86 : (3) | 72 : (1) | 87 : (3½) | 58 : (0) | 84 : (2½) | 73 : (1) | 88 : (3) | 85 : (2½) | 76 : (2½) | 60 : (2½) | 77 : (1½) | 59 : (½) |
| 83 |  Виргинские Острова (США)
|
21½ | 318.5 | 8 | 2 | 4 | 8 | 12 : (½) | 61 : (1) | 58 : (1) | 78 : (0) | 88 : (4) | 73 : (2) | 67 : (2) | 81 : (1) | 86 : (1½) | 87 : (2) | 75 : (1) | 85 : (3) | 84 : (2) | 69 : (½) |
| 84 |  Монако
|
21 | 319 | 8 | 3 | 2 | 9 | 31 : (0) | 87 : (3) | 57 : (½) | 71 : (1½) | 69 : (2) | 66 : (½) | 82 : (1½) | 86 : (2½) | 85 : (1½) | 88 : (4) | 55 : (½) | 76 : (1) | 83 : (2) | 65 : (½) |
| 85 |  Бермуды
|
17½ | 320 | 7 | 3 | 1 | 10 | 16 : (0) | 74 : (0) | 88 : (2½) | 67 : (½) | 86 : (2) | 75 : (0) | 77 : (1½) | 87 : (3½) | 84 : (2½) | 82 : (1½) | 60 : (0) | 83 : (1) | 69 : (1) | 78 : (1½) |
| 86 |  Мали
|
17 | 316.5 | 6 | 2 | 2 | 10 | 24 : (0) | 77 : (0) | 82 : (1) | 87 : (2) | 85 : (2) | 74 : (1) | 88 : (1) | 84 : (1½) | 83 : (2½) | 76 : (1) | 69 : (1½) | 73 : (0) | 81 : (3) | 72 : (½) |
| 87 |  Сан-Марино
|
16 | 317 | 4 | 1 | 2 | 11 | 36 : (0) | 84 : (1) | 75 : (1) | 86 : (2) | 82 : (½) | 88 : (2½) | 60 : (1) | 85 : (½) | 69 : (1) | 83 : (2) | 81 : (1½) | 80 : (½) | 74 : (1) | 79 : (1½) |
| 88 |  ООП
|
13 | 320 | 3 | 1 | 1 | 12 | 45 : (0) | 60 : (½) | 85 : (1½) | 69 : (1) | 83 : (0) | 87 : (1½) | 86 : (3) | 77 : (0) | 82 : (1) | 84 : (0) | 80 : (2) | 74 : (1) | 75 : (½) | 81 : (1) |
Индивидуальные результаты
- Перфоманс-рейтинг: Джон Нанн 2868
- Доска 1: Крэйг Ван Тилбьюри 9½ / 11 = 86,4 %
- Доска 2: Джон Нанн 10 / 11 = 90,9 %
- Доска 3: Рафаэль Ваганян 8½ / 10 = 85,0 %
- Доска 4: Прича Синпраюн (Pricha Sinprayoon) 8 / 10 = 80,0 %
- 1-я резервная: Dewperkash Gajadin, Йожеф Пинтер, Javier Ochoa de Echagüen, and Джонатан Местел 7 / 9 = 77,8 %
- 2-я резервная: Gorden Comben и Marios Schinis 7½ / 10 = 75,0 %
Напишите отзыв о статье "Шахматная олимпиада 1984"
Ссылки
- [www.olimpbase.org/ OlimpBase]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Шахматная олимпиада 1984
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
