Шахматов, Алексей Александрович

Алексей Александрович Шахматов
Место рождения:	Нарва, Российская империя
Место смерти:	Петроград, РСФСР
Научная сфера:	филология, история
Учёное звание:	академик СПбАН
Альма-матер:	Московский университет
Научный руководитель:	Ф. Ф. Фортунатов
Известные ученики:	С. Г. Бархударов В. В. Виноградов Г. К. Голоскевич С. П. Обнорский М. Д. Присёлков;

Алексе́й Алекса́ндрович Ша́хматов (5 (17) июня 1864, Нарва — 16 августа 1920, Петроград) — русский филолог, лингвист и историк, основоположник исторического изучения русского языка, древнерусского летописания и литературы, член Императорского православного палестинского общества.

Биография

Родился в дворянской семье. В 1874—1878 годах учился в гимназии Креймана (с I по IV класс), затем — в 4-й московской гимназии. Окончив гимназию с серебряной медалью, он в 1883 году поступил на историко-филологический факультет Московского университета. В 1884 году в «Исследованиях по русскому языку» опубликована первая его статья «Исследования о языке новгородских грамот XIII и XIV вв».

Ученик Ф. Ф. Фортунатова. Впервые замечен в серьёзных научных кругах после выступления во время защиты А. И. Соболевским его магистерской диссертации — о системе фонем праславянского языка. Шахматов выступил с убедительной критикой некоторых важных положений доклада, чем вызвал сильную неприязнь уже известного в ту пору научными трудами Соболевского. Напряжённые отношения учёных сохранялись до конца жизни Шахматова.

В 1887 защитил диссертацию на тему «О долготе и ударении в общеславянском языке», после окончания университета остался при нём и к 1890 стал приват-доцентом.

В 1890 году Алексей Александрович начал читать курс истории русского языка в Московском университете. Однако, едва приступив к преподавательской деятельности, А. А. Шахматов принял неожиданное для коллег-филологов решение оставить науку и уехать к родственникам в саратовскую деревню. Уже из Саратова в одном из писем Фортунатову Шахматов признаётся, что заинтересовался современным крестьянским управлением и теперь полагает всю свою душу в работе на благо окружающего его сельского населения.

1 июля 1891 года Шахматов официально вступил в должность начальника земской управы и в течение двух лет активно участвовал в хозяйственной жизни вверенного ему уезда. Во время эпидемии холеры весной 1892 года содействовал организации медицинской помощи, хлопотал о командировании в волость нескольких сестёр милосердия и фельдшеров.

В том же 1892 году А. А. Шахматов возобновил работу над магистерской диссертацией, а в 1893 году по приглашению председателя Отделения русского языка и словесности Петербургской Академии наук академика А. Ф. Бычкова принял звание адъюнкта Академии и вернулся к научной деятельности.

В 1894 году выдвинул свою работу «Исследования в области русской фонетики» на соискание степени магистра, однако ему была присуждена высшая степень доктора русского языка и словесности.

Первые научные разработки — в области диалектологии. Совершил две экспедиции в середине 1880-х гг. — в Архангельскую и Олонецкую губернии.

После смерти Я. К. Грота взял на себя составление первого нормативного словаря русского языка.

С 1894 года — адъюнкт Петербургской АН, с 1898 года — член Правления Академии наук, самый молодой за всю историю её существования (34 года), с 1899 года — действительный член АН. С 1901 года — действительный статский советник. С 1908 г. — приват-доцент, с 1910 года — профессор Петербургского университета.

С 1906 года — член Государственного совета от академической курии. Участвовал в подготовке реформы русской орфографии, осуществленной в 1917—1918. Член Сербской Академии наук (1904), доктор философии Пражского университета (1909), доктор философии Берлинского университета (1910), член-корреспондент Краковской Академии наук (1910), почётный член Витебской учёной архивной комиссии и др.

Умер от воспаления брюшины в Петрограде 16 августа 1920 года. Похоронен на Волковском кладбище.

После смерти учёного в 1925—1927 был издан его во многом нетрадиционный «Синтаксис русского языка», оказавший значительное влияние на развитие синтаксической теории в России. В нём Шахматов впервые сделал попытку выявить систему в огромном разнообразии синтаксических конструкций русского языка.

Об учёном его сестрой — Е. А. Шахматовой-Масальской — оставлены мемуары.

В честь учёного названа улица в Петергофе.

Научный вклад

После работ Шахматова любое исследование по истории Древней Руси опирается на его выводы. Учёный заложил основы древнерусской текстологии как науки.

Особенно большой вклад исследователь внёс в разработку текстологии древнерусского летописания, в частности — «Повести временных лет». Сличение различных редакций данного памятника позволило Шахматову прийти к выводу о том, что дошедший до нас текст по происхождению многослоен и имеет несколько стадий формирования. Логические нестыковки, текстовые вставки, разрывающие связный текст, отсутствующие в Новгородской Первой летописи, по мысли Шахматова, являются свидетельством существования гипотетического Начального свода, созданного приблизительно в 90-х гг. XI века. Например, в тексте Новгородской Первой летописи отсутствуют договоры Руси с греками X века, а также все прямые цитаты из греческой Хроники Георгия Амартола, которой пользовался составитель Повести временных лет. При дальнейшем изучении Начального свода А. А. Шахматов обнаружил другие логические несоответствия. Из этого делался вывод о том, что в основе Начального свода лежала какая-то летопись, составленная между 977 и 1044 гг. Её исследователь назвал Древнейшим сводом.

Под руководством Шахматова Отделение русского языка и словесности Императорской Академии наук стало центром отечественной филологии. По инициативе Шахматова Академия наук издала монографии, словари, материалы и исследования по кашубскому, полабскому, лужицкому, польскому, сербскому, словенскому языкам. В 1897 Шахматов возглавил работу над академическим словарем русского языка. Участвовал в подготовке реформы русской орфографии, осуществленной в 1917—1918.

Выводил восточнославянские языки от «общедревнерусского» языка, дезинтеграция которого была задержана интеграционными процессами, связанными с государственным единством в рамках Киевской Руси.

По украинскому языку

Алексей Шахматов — один из авторов работы «Украинскій народъ в его прошломъ и настоящемъ» (Украинский народ в его прошлом и настоящем) (1916), принимал участие в написании декларации Петербургской АН «Про отмену ограничений малорусского печатного слова» (1905—1906), автор подробных рецензий на грамматики украинского языка А. Крымского и С. Смаль-Стоцкого, словарь украинского языка Б. Гринченко.

Алексей Александрович с интересом и сочувствием относился к развитию украинской литературы и украинского языка, но скептически высказывался по отношению к стремлению деятелей «украинского движения» к отделению малорусской народности от единого русского народа, по российским этнографическим представлениям того времени подразделявшегося на белорусов, великороссов и малороссов.

Где же та русская народность, о которой мы говорили выше и которую хотели признать естественною носительницей и представительницей государственных интересов? Признаем ли мы такою русскою народностью только великорусскую? Не будет ли это признание тяжким преступлением против государства, созданного и выношенного всем русским племенем в его совокупности? Решение объявить «инородцами» малорусов и белорусов не умалит ли самое значение русской народности в нашем государстве, вводя его в сравнительно тесные пределы Московского государства XVI—XVII вв.?

— А. Шахматов. [www.rusk.ru/monitoring_smi/1999/09/01/o_gosudarstvennyh_zadachah_russkogo_naroda_v_svyazi_s_nacional_nymi_zadachami_plemen_naselyayuwih_rossiyu/ О государственных задачах русского народа в связи с национальными задачами племён, населяющих Россию.] «Московский журнал», 1999 г., № 9.

Шахматов, в отличие от других русских филологов — Соболевского, Флоринского, Ягича, Корша и др. видел причиной стремления части украинской интеллигенции к обособлению не идейные и политические аспекты, а реакцию на запретительные меры по отношению к украинскому языку.

Работы

• Исследование о языке новгородских грамот XIII и XIV века (1886)
• Исследование о Несторовой летописи (1890)
• О сочинениях преподобного Нестора (1890)
• Исследования в области русской фонетики (1893)
• Несколько слов о Несторовом Житии Феодосия (1896)
• Древнейшие редакции Повести временных лет (1897)
• Исходная точка летосчисления Повести временных лет (1897)
• Киевско-Печерский патерик и Печерская летопись (1897)
• О начальном Киевском летописном своде (1897)
• Хронология древнейших русских летописных сводов (1897)
• Отзыв о сочинении Eugen Scepkin «Zur Nestorfrage» (1898)
• Начальный Киевский летописный свод и его источники (1900)
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/21926-shahmatov-a-a-issledovanie-o-dvinskih-gramotah-xv-veka-spb-1903-issledovanie-po-russkomu-yazyku Исследование о Двинских грамотах XV века (1903)]
• Ермолинская летопись и Ростовский владычный свод (1904)
• Сказание о призвании варягов (1904)
• Корсунская легенда о крещении Владимира (1908)
• Один из источников летописного сказания о крещении Владимира (1908)
• Разыскания о древнейших русских летописных сводах (1908)
• Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись (1909)
• Мордовский этнографический сборник (1910)
• Заметка о составлении Радзивилловского списка летописи (1913)
• К вопросу о древнейших славяно-кельтских отношениях (1912)
• Несторова летопись (1913—1914)
• Нестор летописец (1914)
• Повесть временных лет (1916)
• Житие Антония и Печерская летопись
• Киевский Начальный свод 1095 г.
• Очерк современного литературного языка (1913)
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/16855-vyp-11-1-ocherk-drevneyshego-perioda-istorii-russkogo-yazyka-1915#page/1/mode/grid/zoom/1 Очерк древнейшего периода истории русского языка] (1915)
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/16637-shahmatov-a-a-vvedenie-v-kurs-istorii-russkogo-yazyka-ch-1-istoricheskiy-protsess-obrazovaniya-russkih-plemen-i-narechiy-pg-1916#page/1/mode/grid/zoom/1 Введение в курс истории русского языка (1916)]
• Отзыв о сочинении П. Л. Маштакова: «Списки рек Днепровского бассейна», составленный академиком А. А. Шахматовым. Петроград, 1916.
• Заметки по истории звуков лужицких языков (1917)
• Заметка об языке волжских болгар (1918)
• Синтаксис русского языка (1 т. — 1925; 2 т. — 1927)
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/22115-shahmatov-a-a-drevneyshie-sudby-russkogo-plemeni-pg-1919#page/1/mode/grid/zoom/1 Древнейшие судьбы русского племени (1919)]
• Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. — М.; Л.: 1938.

См. также

• Шамбинаго, Сергей Константинович — русский писатель, литературовед, фольклорист
• Волк-Леонович, Иосиф Васильевич — белорусский советский языковед
• Срезневский, Всеволод Измаилович — историк литературы, археограф, палеограф, библиограф, член-корреспондент АН СССР.

Литература

• Шахматов // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Макаров В. И., Коготкова Т. С. Алексей Александрович Шахматов (1864—1920) // Отечественные лексикографы: XVIII—XX века / Под ред. Г. А. Богатовой. — М.: Наука, 2000. — С. 187-218. — 512 с. — 1000 экз. — ISBN 5-02-011750-1.
• Макаров В. И. А. А. Шахматов. — М.: Просвещение, 1981. — 160 с. — (Люди науки). — 60 000 экз. (обл.)
• Макаров В. И. «Такого не бысть на Руси преже…»: Повесть об академике А. А. Шахматове. — СПб.: Алетейя, 2000. — 416 с. — 1200 экз. — ISBN 5-89329-191-1. (в пер.)

Ссылки

• [feb-web.ru/feb/person/person/feb/shaxmatov.htm?cmd=2&istext=1 Шахматов А. А.: Биография и библиография]
• [www.drevnyaya.ru/vyp/2008_3/conf-1.pdf А. Поппэ А. А. Шахматов и спорные начала русского летописания] // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 3 (33). С. 76-85.
• Сиренов А.В., Баринов Д.А. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/817.html Шахматов Алексей Александрович // Биографика СПбГУ]
• Работы Шахматова в Архиве Интернета:
  • [www.archive.org/details/izsliedovaniavo00shakgoog Исследования в области русской фонетики]
  • [www.archive.org/details/razyskaniiaodre01shakgoog Разыскания о древнейших русских летописных сводах]
  • [www.archive.org/details/predisloveknach00shakgoog Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись]

Отрывок, характеризующий Шахматов, Алексей Александрович

Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.