Шахмурад

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Шахмурад
узб. Shohmurod ibn Doniyolbiy
эмир Бухарского ханства
1785 — 1800
Коронация: 1785, Бухара и Самарканд
Предшественник: Даниялбий
Преемник: Хайдар
 
Рождение: 1749(1749)
Бухара
Смерть: 1800(1800)
Бухара
Род: мангыты
Отец: Даниялбий
Дети: Хайдар (17701826)

Диннасир 1780

Шахмурад (узб. Shohmurod ibn Doniyolbiy; 1749—1800) — третий правитель из узбекской династии мангытов в Бухарском эмирате в 1785—1800 годах.





Биография

Шахмурад родился в 1749 году в семье представителя узбекской аристократии Даниялбия (17581785). Он был старшим из его одиннадцати сыновей. Шахмурад был любимым сыном отца, который ласково называл его Бегиджан.

Его политическая деятельность началась ещё при жизни Даниялбия. Вначале он был наместником в Кермине, затем в Карши. Под влиянием своего духовного наставника Шейх Сафара Шахмурад серьёзно вдался в суфийское учение. Он запирался в мечети и занимался религиозной медитацией. Отказ от богатства, оставленного ему в наследство отцом, он мотивировал тем, что оно получено насилием. Тем не менее, в 1780—1781 гг. он был назначен правителем Самарканда и приложил много усилий к восстановлению города. За скромный образ жизни народ прозвал его Эмиром Масумом, что означало безгрешный эмир.[1]

Внутренняя политика

Первым серьёзным мероприятием Шахмурада стал разгром шахрисябзского правителя Нияза Али, который пытался захватить Бухару, воспользовавшись смертью Даниялбия. Шахмураду даже удалось отнять у него часть территории, которой тот ранее владел. С этого момента Шахмурад считался официальным правителем государства. В первый же год царствования Шахмурад провел денежную реформу, в результате которой появилась новая монетная система с совершенно иным типом монет. Монета приобрела почти что светский характер, причем это произошло в государстве, насквозь проникнутом влиянием духовенства. Шахмурад выпускал монеты в честь покойного отца Данияла. На его монетах впервые появился титул «эмир». По свидетельству Мирзы Шамса Бухари, Шахмурад не допускал, чтобы имя его упоминалось на хутбе или изображалось на монете на том основании, как говорил он, что «мы не царского рода, предки наши простые узбеки».[2]

Шахмурад упразднил роскошный двор, а вместо него учредил зал суда, где заседали сорок судей, под непосредственным руководством Шахмурада. Согласно одним сведениям, суд заседал по понедельникам и пятницам. Каждый судья имел на руках книги, написанные Шахмурадом. Можно предположить, что это были книги по юриспруденции. Труды Шахмурада до наших дней не дошли. Никто независимо от его политического и экономического положения не имел права не прийти в зал суда если был вызван туда. Присутствовали как высокие чины, так и рабы. Таким образом, амир Шахмурад провел судебную реформу. Шахмурад отменил многие налоги, кроме налогов с иностранных товаров, джизьи и закята.

Старшего сына Хайдара Шахмурад назначил правителем Карши, а 3-й сын — Мухаммад Хусейн стал править Самаркандом. Шахмурад смог возродить за 2-3 года запустевшие в годы междоусобиц медресе Бухары и Самарканда.

Ахмад Дониш в своей книге «История мангытской династии» приводит следующий любопытный эпизод из жизни эмира.

Однажды на Регистан Бухары принесли свежие дыни. Но у него не было денег, чтобы купить одну дыню. Тогда, он, не задумываясь, снял свой кулах[3] и сказал слуге: «Отнести продавцу дынь, и что он затем даст, то и принеси». Этот кулах был изорван, прогнил от пота. Расползшаяся на отдельные ниточки ткань из неё вылезала наружу. Продавец дынь понял, что кулах [принадлежит] эмиру. Дал одну дыню. Эмир своей рукой разрезал на куски и раздал собеседникам, а сам даже не притронулся.[4]

Внешняя политика

Под данным Малькольма, всеобщее почитание узбеками Шахмурада позволило ему совершить ряд успешных походов. Армия его состояла в основном из кавалерии, и с её помощью он подчинил все сепаратистские владения. Шахмурад сам стоял во главе армии во время своих походов и был одет в бедные одежды представителя религиозного класса.

Он поддерживал строгую дисциплину в армии. Армию во время походов сопровождали муллы, которые были посредниками при переговорах с населением территорий, куда совершался поход.

В 1788 году Шахмурад вернул земли Чор-вилоята (Андхой, Шиберган, Сары-пуль, Ахча), которые в 1752 году были захвачены Ахмадшахом. Эти области до 1845 года находились под влиянием мангытов. В 1793 году Шахмурад, воспользовавшись смертью Темур шаха захватил Балх, а в самом конце века присоединил его к своим владениям.

Шахмурад совершил походы на Ура-тюбе, Ходжент, Хавас, Заамин, Ям и насильственно переселил часть их населения в Самарканд и основал там 24 отдельных квартала (гузара) с мечетями.[5]

Шахмурад поддерживал тесные взаимоотношения с Османской империей и несколько раз отправлял в Стамбул послов.

Шахмурад скончался 30 ноября 1800 года и был похоронен на кладбище Ишан Имло в Бухаре, рядом с могилами почитавшихся им суфийских наставников — Хаджи Хабибуллы и шейха Мухаммад Сафара.[1] К сожалению, его могила как и все кладбище было разрушено большевиками в 1930-х годах.

Преемником Шахмурада стал его старший сын эмир Хайдар.

Напишите отзыв о статье "Шахмурад"

Литература

  • Материалы по истории туркмен и Туркмении. Т.2. М.-Л., 1938.
  • Мирза Абдалазим Сами «Тарих-и салатин-и мангитийа» дар ас-салтана-и Бухараи шариф. Перевод Л. М. Епифановой. М.,1962.
  • О некоторых событиях в Бухаре, Хоканде и Кашгаре, Записки Мирзы-Шемса Бухари, изданный в тексте, с переводом и примечаниями, В. В. Григорьевым. Казань,1861.
  • Трактат Ахмада Дониша «История мангытской династии». Перевод, предисловие и примечания И. А. Наджафовой. Душанбе,1967
  • Абдураимов М. А. Очерки аграрных отношений в Бухарском ханстве в 16 — первой половине 19 века. Т.1. Т., 1966.
  • Андреев М. С. К прошлому Бухары. // Айни С. Воспоминания М.-Л.,1960
  • Семенов А. А. Надпись на могильной плите Бухарского эмира Шах Мурад Масума 1200—1215/1785-1800 гг. // Эпиграфика Востока. Вып.7. М.-Л., 1953
  • Malcolm John. The history of Persia, from the most early period to the present time containing an account of the religion, government, usages and character of the inhabitants of that kingdom. Volume 2. London, 1815,р.248-255

Примечания

  1. 1 2 Анке фон Кюгельген, Легитимизация среднеазиатской династии мангитов в произведениях их историков (XVIII—XIX вв.). Алматы: Дайк пресс, 2004
  2. О некоторых событиях в Бухаре, Хоканде и Кашгаре, Записки Мирзы-Шемса Бухари, изданный в тексте, с переводом и примечаниями, В. В. Григорьевым. Казань,1861
  3. Кулах — головной убор особой продолговатой формы, иногда имеет значение символа власти. Примечание переводчика
  4. Ахмад Дониш. История мангитской династии. Душанбе. Дониш. 1967. стр. стр. 33
  5. Файзиев А. Ф., История Самарканда в первой половине XIX века. Самарканд. 1992

Отрывок, характеризующий Шахмурад

– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.