Шахуджи

Шахуджи маратх. छत्रपती शाहूराजे भोसले<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Чхатрапати Маратхи
1707 — 1749
Предшественник:	Тарабай
Преемник:	Раджарам II
Вероисповедание:	Индуизм
Рождение:	1682(1682)
Смерть:	1749(1749)
Род:	Бхонсле
Отец:	Самбхаджи

Шахуджи (1682—1749) — пятый правитель государства маратхов.

Биография

Шахуджи был сыном Самбхаджи — второго правителя маратхов. В 1689 году крепость Райгад, где скрывался 7-летний Шахуджи, была взята моголами, и он попал в плен. Вскоре его отец попал в могольскую засаду и был казнён мучительной смертью.

С 7 до 25 лет Шахуджи рос в плену. За это время умер великий могол Аурангзеб, а сменивший его на троне Бахадур Шах I согласился освободить Шахуджи и поддержать его претензии на главенство над маратхами (продолжавшими в то время воевать с моголами), если тот признает себя могольским вассалом.

Шахуджи согласился, и в результате оказался противником Тарабай, правившей в то время маратхами от имени своего малолетнего сына Шиваджи II. В итоге Шахуджи победил: в 1709 году он захватил столицу маратхов город Сатара, а Тарабай с сыном изгнал в Колхапур. Так оформились две династические линии рода Бхонсле — в Сатаре и в Колхапуре.

Тем временем губернаторы могольского Декана приходили и уходили; одни предпочитали Тарабай, другие — Шахуджи. Безысходность принесла хроническую анархию, пока в 1713 году Шахуджи не начал прислушиваться к советам Баладжи. За то, что в 1714 году Баладжи заручился поддержкой для Шахуджи маратхского адмирала Канходжи Ангрии, который был главной опорой фракции Тарабай, он был награждён титулом «пешва». Положение Шахуджи стало немедленно улучшаться.

В 1716 году между маратхами и братьями Сеидами, которые стояли за спиной могольских императоров, начались переговоры, направленные на окончание 30-летней войны моголов с маратхами. Шахуджи обязался снаряжать войска для имперской армии и платить дань, а взамен потребовал фирман, гарантирующий ему независимость в родной Маратхе, а также права на сбор «маратхской четвертины» на территории Гуджарата, Малвы и ещё шести провинций могольского Декана (то есть включая территории прежних Биджапурского и Голкондского султанатов, ранее поддерживавших маратхов, но завоёванных Аурангзебом). Несмотря на то, что Сеид Хусейн Али-хан согласился на эти условия, император Фарук Сийяр, понимая, что подобный фирман фактически лишит моголов власти в этом регионе, категорически их отверг. Однако Сеид Хусейн Али-хан решил лично оказать давление на ход переговоров, пешва Баладжи был готов его поддержать, и в 1719 году пешва и молодой Сеид двинулись к Дели во главе объединённой армии маратхов и моголов. В результате последовавшего дворцового переворота Фарук Сийяра сменил на троне Рафи уд-Даула, который одобрил договор с маратхами.

При последующих пешвах эта система продолжила распространение: армии маратхов уходили во все стороны и грабили определённую территорию, претендуя не на земли, а на постоянный процент с доходов. Таким образом на индийском субконтиненте возникала маратхская система власти, параллельная могольской, однако при этом командующие отдельными армиями постепенно становились независимыми, и маратхское государство стало превращаться в конфедерацию. Несмотря на свой высокий титул «чхатрапати», Шахуджи постепенно становился властителем не всей территории маратхов, а лишь района Сатара. В 1731 году между ветвями рода Бхонсле был подписан договор, в соответствии с которым за потомками Раджарама закреплялось княжество Колхапур, а за потомками Шахуджи — княжество Сатара.

У Шахуджи было четыре жены. После его смерти трон унаследовал приёмный сын Раджарам II, однако ещё живая к тому времени Тарабай отказалась признавать его чхатрапати всех маратхов, так как он не был кровным потомком Шиваджи, и считала его лишь раджой Сатара. Однако к тому времени титул «чхатрапати» стал лишь номинальным, а реальная власть над маратхами сосредоточилась в руках пешв.

Источники

• Джон Кей. «История Индии» — Москва: ООО «Издательство АСТ», 2011. ISBN 978-5-17-070521-4.

Отрывок, характеризующий Шахуджи

Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.