Шварценберг, Карл Филипп цу

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Шварценберг, Карл»)
Перейти к: навигация, поиск
Карл Филипп цу Шварценберг
нем. Karl Philipp Fürst zu Schwarzenberg
Дата рождения

15 апреля 1771(1771-04-15)

Место рождения

Вена

Дата смерти

15 октября 1820(1820-10-15) (49 лет)

Место смерти

Лейпциг

Принадлежность

Австрия

Годы службы

1787 — 1817

Звание

фельдмаршал

Сражения/войны

Взятие Белграда,
Сражение при Жемаппе,
Сражение у Неервиндена,
Битва при Флерюсе,
Битва при Гогенлиндене,
Битва под Ульмом,
Ваграмская битва,
Сражение под Городечно,
Сражение при Дрездене,
Битва под Лейпцигом,
Сражение при Арси-сюр-Обе,
Взятие Парижа

Награды и премии

Карл I Фи́липп цу Шва́рценберг (нем. Karl Philipp zu Schwarzenberg; 15 апреля 1771 — 15 октября 1820) — князь Шварценберг, ландграф Клеттгау, граф Зульц, австрийский фельдмаршал и президент гофкригсрата1814 года). Главнокомандующий союзных войск, сражавшихся с Наполеоном I в Битве народов под Лейпцигом.





Биография

Ранние годы

Карл был сыном Иоганна Непомука I Шварценберга (нем.), принадлежавшего к древнему франконскому и богемскому роду Шварценбергов. Разветвлённый дворянский род Шварценбергов был известен с XII века, в 1670 году император Леопольд I возвёл Иоганна-Адольфа Шварценберга (фр.) в княжеское достоинство Священной Римской империи.

Шварценберг с 1788 года состоял на австрийской военной службе, имея звание младшего лейтенанта; участвовал в в 1788—1789 годах в турецкой кампании и в ряде сражений Войны первой коалиции вместе с Понятовским. После штурма Шабаца получил воинское звание капитана. Нёс службу в линейных подразделениях, затем при Главном штабе главнокомандующего фельдмаршала Лаудона. В 1790 году был повышен в звании до майора[1].

Революционные войны

Участвовал во Французских революционных войнах, отличился в битве при Кьеврене 1 мая 1792 года, в том же году — в битвах при Филиппсбурге и Эстрёфе, за которые получил звание подполковника и возглавил фрайкор (в будущем полк) галицких уланов. В 1794 году командовал авангардным кавалерийским эскадроном в составе войск принца Кобурга. Принимал участие в битвах при Неервиндене (18 марта 1793 года) и Фамаре (англ.) (23 мая 1793 года)[2][3]. Впоследствии отличился во время осады (англ.) Валансьена и 26 апреля 1794 года в битве (англ.) у Ле-Като-Камбрези, в которой возглавил атаку объединённых сил своего полка и 12 эскадронов тяжёлой английской кавалерии, решившую исход всего сражения. За это сражение прямо на поле боя получил кавалерский крест ордена Марии Терезии от императора Франца II[2][4]. В начале 1796 года был произведён в полковники с назначением командиром кирасирского полка Валлиша (нем.), стоявшего около Вены, но вскоре был переведён в кирасирский полк Цешвица, желая находиться в действующей армии. В период 1795—1796 годов находился в войсках Вурмзера и эрцгерцога Карла, участвовал в сражениях на Рейне и в Италии[5]. В 1796 году проявил храбрость в битве при Амберге (англ.), а затем Вюрцбурге (англ.). После победы в битве при Лимбурге (англ.) (16—19 сентября 1796 года) ему было присвоено звание генерал-майора[6]; по другим данным, это произошло ещё 10 августа 1796 года после Вюрцбурга. В 1797 году Шварценберг сражался на Рейне под началом эрцгерцога Карла, затем участвовал в осаде (англ.) Келя под началом фельдмаршал-лейтенанта фон Готце. Позже вновь воевал в Италии, затем при Мангейме[6]. В 1799 году командовал находившейся в авангарде дивизией в составе армии эрцгерцога Карла, воевал в Германии и Швейцарии. Во время битвы при Гейдельберге его войска успешно отразили натиск сил французского генерала Нея, после чего 3 сентября 1800 года он был повышен до звания фельдмаршал-лейтенантa. В конце того же года он возглавил 2-й уланский полк, названный с того времени в его честь. В неудачном для него сражении при Гогенлиндене с французской армией командовал дивизией и 1-й линией правого крыла армии; после разгрома обеспечивал прикрытие отступления австрийской армии за Энс.

В 1802 году его старший брат Иосиф II цу Шварценберг уступил ему как второму в очереди наследнику созданный ещё в 1703 году Фердинандом цу Шварценбергом Второй майорат и передал во владение замок Орлик. Впоследствии Карл Филипп расширил свои владения и приобрёл замки Залужаны, Збенице и Букованы[7].

Наполеоновские войны

В кампании того же года возглавлял дивизию в войсках генерала Мака, участвовал в битве при Ульме, командуя 14—15 октября 1805 года правым флангом австрийской армии. После того как генерал Мак капитулировал, Шварценберг вместе с несколькими полками кавалерии, насчитывавшими 6—8 тысяч человек, сумел вместе с эрцгерцогом Фердинандом Австрийским организованно отступить в чешские земли, где в том же году получил назначение вице-президентом Гофкригсрата. После подписания в 1807 году Тильзитского мира стал послом в Петербурге, вёл переговоры о поддержке Российской империей Австрии в случае войны с Францией. За 2 дня до битвы при Ваграме вернулся к военной службе. Во время этого сражения возглавлял атаки кавалерии на левом фланге австрийской армии после её отступления руководил действиями арьергарда. 26 сентября 1809 года получил повышение до генерала от кавалерии. В 1810 году, когда был подписан Шёнбруннский мир, стал послом Австрии в Париже и возглавил переговоры о браке Наполеона Бонапарта с австрийской эрцгерцогиней Марией Луизой Австрийской, дочерью императора Франца II. В ходе этих переговоров заслужил доверие со стороны Наполеона. Переговорам помешал начавшийся в австрийском посольстве пожар, в котором погибла сестра Марии Луизы, Полина фон Агенберг. По заключённому 14 марта 1812 года соглашению об альянсе Австрия предоставляла Великой армии Франции для начинавшейся войны вспомогательный корпус численностью порядка 30 тысяч человек, командование которым по личному желанию Наполеона было возложено на Шварценберга.

В ходе русской кампании князь привёл вспомогательный корпус в Люблин, форсировал Буг и остановился около Пинска; в июле 1812 года его войска находились на южном крыле армии Наполеона в районе Бреста. 12 августа после продвижения к Кобрину совместно с находившимся под командованием генерала Жана Ренье корпусом атаковал части русской 3-й армии под командованием генерала Тормасова, насчитывавшей около 18 тысяч человек, в районе между Городечно и Подубней, ограничившись при этом в основном артиллерийским обстрелом. В ходе кампании действия Шварценберга отличались большой осторожностью, поэтому ему удалось избежать крупных столкновений с русскими войсками. 18 сентября, когда с силами Тормасова соединилась Дунайская армия под командованием Павла Чичагова, Шварценберг был вынужден начать постепенное отступление за Буг. После поражения главных сил французов при Березине корпус Шварценберга отступил в ноябре в Белосток и в Краков, прикрывая отступление корпуса Ренье. 2 октября 1812 года, когда корпус Шварценберга успешно достиг Галиции, Наполеон добился у Франца II его повышения до фельдмаршала. Затем несколько месяцев бездействовал в Пултуске.

После перемирия с Россией Шварценберг прибыл 17 апреля 1813 года во Францию как австрийский посол, предприняв тщетную попытку посредничества в подписании мира между Россией и Францией. Эта миссия не увенчалась успехом, после чего он оставил Париж и принял командование войсками в Богемии. В конце июня 1813 года по наущению Меттерниха получил верховное командование над союзной армией против Наполеона. 12 сентября, когда Австрия официально присоединилась к антифранцузской коалиции, Шварценберг принял командование над дислоцированной в северной Чехии союзной Богемской армией численностью порядка 225—230 тысяч человек, лишь наполовину состоявшей из австрийцев. Другую её половину составляла русско-прусская армия под командованием Барклая-де-Толли; русских солдат в ней насчитывалось порядка 48 тысяч, начальником штаба при ней был лейтенант-фельдмаршал Йозеф Радецкий. Командование объединёнными силами трёх монархий было для Шварценберга весьма затруднительно, его действия часто оказывались парализованы противоречащими друг другу приказами.

После похода в Саксонию Богемская армия была 26 августа 1813 года побеждена наполеоновскими войсками в сражении при Дрездене, после чего был вынуждена отступить обратно в Богемию, к Рудным горам, где пребывала до начала октября. Незадолго до начала так называемой «Битвы народов» под Лейпцигом прусский король Фридрих Вильгельм III удостоил Шварценберга 8 октября ордена Чёрного орла. В состоявшейся 16—19 октября 1813 года под Лейпцигом битве Шварценберг непосредственно командовал войсками на южном фланге. Большая часть объединённых союзных войск ранее входила в состав его армии, а сам князь формально считался главнокомандующим. 16 октября его войска сошлись с силами Наполеона между Вахау и Либертволквицем, одержав 18 октября победу между Конневицем и Пробстхайдом и оттеснив основные силы противника к Лейпцигу. Поражение Наполеона в этой битве было сокрушительным. После битвы Шварценбергу был вручён российский орден Святого Георгия 1-го класса 8 (20) октября 1813 «за поражение Наполеона в трех дневном бою под Лейпцигом 4-го, 6-го и 7-го октября 1813 года». После этой победы, однако, Шварценберг действовал несколько нерешительно и не организовал эффективного преследования отступавших наполеоновских войск.

11 октября 1813 года был награждён орденом Св. Андрея Первозванного[8].

Во время кампании 1814 года Шварценберг продолжал действовать осторожно: в феврале он предпринял атаку на город Ножан, однако был отбит его гарнизоном, насчитывавшим 1200 человек. 17 февраля после нескольких окончившихся неудачей манёвров и полной потери инициативы, он решил просить перемирия. 18 февраля Наполеон одержал победу над армией кронпринца Вюртембергского в битве при Монтрё, потери союзников в которой исчислялись 6 тысячами человек и 15 орудиями. Шварценберг после этого отошёл к Труа, одновременно отдав приказ Блюхеру соединиться с ним в районе Мери-сюр-Сен.

Спустя сутки после состоявшегося объединения, во время военного совета 22 февраля Шварценберг, преувеличив в своей речи вражеские силы почти в три раза, постановил продолжать отступление. В тот же день он приказал вновь разделить Богемскую и Силезскую армии и лишь 26 февраля, оказавшись под давлением одновременно императора Александра I и короля Фридриха Вильгельма III, начал медленное наступление в районе Бар-сюр-Об, где одержал победу над Шарлем Удино. После захвата Наполеоном Реймса наступление на Сену Шварценбергом было сразу же оставлено, 17 марта войска по его приказу начали отходить к Труа. В сражении при сражение при Арси-сюр-Об он сумел правильно развернуть свои силы и в конце концов одержал победу, хотя первоначально терпел неудачу, а его нерасторопность во время отдачи приказов позволила противнику избежать полного уничтожения. 24 марта, вновь испытывая давление со стороны российского императора, Шварценберг начал наступление на Париж; 25 марта французские войска потерпели поражение в битве при Фер-Шампенуаз, а спустя три дня, 28 марта, обе армии союзников соединились под Парижем. Шварценберг во главе этих войск вступил во французскую столицу 31 марта 1814 года. Он был щедро награждён тремя одержавшими победу монархами и назначен Францем II на пост президента Гофкригсрата, военного совета Австрийской империи. 5 мая 1814 года Шварценберг ушёл с поста верховного главнокомандующего союзных войск и возвратился в своё имение в Богемии.

После возвращения Наполеона с изгнания на острове Эльба, в период так называемых Ста дней, Шварценберг вновь возглавил австрийские войска, в то время всё ещё стоявшие в Хайльбронне в районе Верхнего Рейна. Во главе армии численностью в 210 тысяч человек он выступил из Шварцвальда и начал переправу через Рейн, однако у Ле-Суффеля был остановлен небольшим отрядом генерала Ж. Раппа. Вскоре после этого Наполеон во второй раз отрёкся от французского престола, и, таким образом, войска Шварценберга в последней кампании против французского императора не сыграли никакой существенной роли. 17 июля он принял участие во втором вступлении союзных войск в Париж и после этого отбыл обратно в свои владения в Орлике.

Поздние годы

Здоровье Шварценберга ухудшилось после смерти его сестры Каролины. 13 января 1817 года он перенёс инсульт, после чего ушёл в отставку и некоторое время провёл на лечении в Карлсбаде. В последующие годы он всё больше страдал от паралича, в октябре 1820 года перенёс второй инсульт во время пребывания в Лейпциге, что привело к резкому ухудшению его состояния. 15 октября 1820 года Шварценберг скончался от последствий второго удара. Его тело было эскортировано до границы солдатами королевской саксонской армии, где его передали австрийским солдатам, доставившим тело покойного к фамильному кладбищу Шварценбергов в Виттингау. Австрийский император Франц I объявил в память об усопшем трёхдневный национальный траур. Позже саркофаг с его телом был похоронен в фамильной часовне Шварценбергов в замковом парке Орлика рядом с Кожли.

Дети

Награды

Напишите отзыв о статье "Шварценберг, Карл Филипп цу"

Примечания

  1. Wurzbach, 1877, p. 95.
  2. 1 2 [www.histoire-empire.org/persos/schwarzenberg/schwarzenberg.htm Charles Philippe Schwarzenberg. Feldmarschall (1771 - 1820)] (фр.). Histoire-Empire.Org. Проверено 24 ноября 2014.
  3. [www.napoleon-online.de/AU_Generale/html/schwarzenberg.html Feldmarschall Fürst von Schwarzenberg] (нем.). Napoleon-Online.De. Проверено 24 ноября 2014.
  4. Wurzbach, 1877, p. 96.
  5. Залесский, 2003.
  6. 1 2 Wurzbach, 1877, p. 97.
  7. Johann Gottfried Sommer. Das Königreich Böhmen, Bd. 9 Budweiser Kreis, 1840, S. 44
  8. Карабанов П. Ф. Списки замечательных лиц русских / [Доп.: П. В. Долгоруков]. — М.: Унив. тип., 1860. — 112 с. — (Из 1-й кн. «Чтений в О-ве истории и древностей рос. при Моск. ун-те. 1860»)

Литература

Ссылки

  • [wars175x.narod.ru/bgr_swr.html Фельдмаршал Шварценберг (1771—1820)]
  • [www.genstab.ru/oob_austr_1812.htm Австрийский корпус в Великой армии Наполеона. 1812]

Отрывок, характеризующий Шварценберг, Карл Филипп цу

Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.