Шварцкопф, Норман

Норман Шварцкопф
англ. Norman Schwarzkopf Jr.
Норман Шварцкопф
Прозвище	Stormin’ Norman
Дата рождения	22 августа 1934(1934-08-22)
Место рождения	Трентон, Нью-Джерси, США
Дата смерти	27 декабря 2012(2012-12-27) (78 лет)
Место смерти	Тампа, Флорида, США
Принадлежность	США США
Род войск	сухопутные войска
Годы службы	1965—1992
Звание
Сражения/войны	Война во Вьетнаме, операция «Urgent Fury», Война в Персидском заливе
Награды и премии
В отставке	c 1992 года

Но́рман Шва́рцкопф-младший (англ. Norman Schwarzkopf Jr.; 22 августа 1934, Трентон — 27 декабря 2012, Тампа) — американский военачальник, возглавлявший группировку Многонациональных сил во время войны в Персидском заливе в 1990—1991 годах, полный генерал (23 ноября 1988).

В 1991 году награждён высшей наградой США — Золотой медалью Конгресса.

Ранняя карьера

Норман Шварцкопф родился в Трентоне, Нью-Джерси, в семье суперинтенданта полиции штата, в своё время занимавшегося нашумевшим делом о похищении сына Чарльза Линдберга. Шварцкопф-старший был выпускником Вест-Пойнта и участником Первой и Второй мировых войн, дослужившимся до звания бригадного генерала; Шварцкопф-младший с детства мечтал о военной карьере.

После окончания Второй мировой войны отец Шварцкопфа помогал создавать полицию шаху Ирана, и семья переселилась на Средний Восток. В дальнейшем Шварцкопф учился в школах Ирана, Швейцарии, ФРГ и Италии, освоив за это время французский и немецкий языки. После школы он окончил военную академию Вэлли-Фордж, затем учился в Вест-Пойнте, окончив его в 1956 году. Службу он начал во 2-й воздушно-десантной боевой группе (Форт-Беннинг, Джорджия). В дальнейшем служил в 101-й воздушно-десантной дивизии и в 6-й пехотной дивизии, дислоцированной в ФРГ. Германию он покинул в 1961 году, за неделю до начала Берлинского кризиса. Два года он посещал университет в Южной Каролине, получив степень магистра по военной технике в области работы с управляемыми ракетами, и вернулся в Вест-Пойнт, на этот раз на преподавательскую работу.

Служба во Вьетнаме

В 1965 году, проработав преподавателем в Вест-Пойнте всего год, Шварцкопф попросил направить его во Вьетнам. Свой первый срок там (в 1965—1966 годах) он провел на посту советника в элитной южновьетнамской воздушно-десантной дивизии. Подразделение, в котором он служил советником, приняло участие в заключительном этапе сражения в долине Йа-Дранг осенью 1965 года, отрезав путь отхода разгромленных северовьетнамских подразделений возле лагеря американского спецназа Дук-Ко. В первый свой срок пребывания во Вьетнаме Шварцкопф получил несколько наград, одно ранение и стал майором.

Вернувшись из первой вьетнамской командировки, Шварцкопф отработал остающиеся ему на преподавательской должности два года. В июле 1968 года он женился на Бренде Холсингер (Holsinger). Получив звание подполковника, Шварцкопф вновь отправился во Вьетнам.

Свой второй срок в Юго-Восточной Азии (1969—1970) Норман Шварцкопф провел на посту командира батальона (1-й батальон 6-го пехотного полка 198-й легкопехотной бригады 23-й пехотной дивизии). Получил известность эпизод, когда его подразделение попало на минное поле на полуострове Батанган и не могло самостоятельно выбраться; Шварцкопф лично прибыл на место происшествия и принял руководство застрявшим подразделением. Он получил ранение, когда один из солдат наступил на мину, но вывел подразделение с минного поля. За два срока службы во Вьетнаме Шварцкопф был удостоен трех медалей «Серебряная звезда» и получил репутацию сурового командира, делающего все для сохранения жизней своих солдат. Он говорил им: «Когда вы сядете на самолет, летящий домой, если вашей последней мыслью обо мне будет „я ненавижу сукина сына“, то это прекрасно, потому что вы возвращаетесь домой живыми».

Вернувшегося с войны полковника армия направила на специальное задание — проводить разъяснительную работу среди гражданского населения относительно Вьетнамской войны. Работая на этой должности, Шварцкопф был поражен враждебностью общества по отношению к войне и американским военным. Он пришёл к выводу, что администрация США вступила в войну во Вьетнаме, не обеспечив себе общественной поддержки, не имея четких целей и стратегии победы. Некоторое время он раздумывал об уходе из армии, но в конце концов решил остаться, чтобы участвовать в строительстве, новых, полностью профессиональных вооруженных сил. Из своего общения с гражданскими Шварцкопф сделал вывод о важности общественной поддержки в будущих вооруженных конфликтах.

Карьерный рост

В 1970-х и начале 1980-х годов Шварцкопф занимал многочисленные должности, в том числе заместителя командира военной группировки США на Аляске, работал в Генеральном штабе армии, командовал бригадой в Форт-Льюис, штат Вашингтон, а также учился в Военном колледже армии США. В этот период он вновь побывал в Германии, где обеспечивал безопасность во время визита папы римского Иоанна Павла II в Майнц.

В июне 1983 года генерал-майор Шварцкопф был назначен командиром 24-й механизированной пехотной дивизии (Форт-Стюарт, Джорджия). Всего через четыре месяца после этого на маленьком карибском острове Гренада произошёл переворот, в результате которого у власти оказались местные революционеры прокубинской ориентации. Опасаясь превращения острова в кубинскую перевалочную базу для распространения революционных идей в Южной Америке, США через неделю после переворота совершили вооруженное вторжение на Гренаду. Операция «Urgent Fury» проходила в атмосфере спешки и с многочисленными накладками (главным образом из-за почти полного отсутствия разведданных о силах противника), но завершилась полным успехом. Шварцкопф был заместителем руководителя операции и командовал наземными силами, высадившимися на остров.

После операции на Гренаде Норман Шварцкопф работал в Пентагоне до 1986 года, когда получил звание генерал-лейтенанта и пост командира I корпуса в Форт-Льюис. Кульминация его армейской карьеры наступила в 1988 году: став полным генералом, он возглавил Центральное командование США (авиабаза Макдилл, Тампа, Флорида), ответственное за операции в неспокойном регионе между Африканским Рогом и Южной Азией. На этом посту ему пришлось на практике применить уроки Вьетнамской войны.

Война в Персидском заливе

2 августа 1990 года иракская армия вторглась в Кувейт и, сломив отчаянное сопротивление небольших кувейтских сил безопасности, оккупировала страну. Менее чем через неделю в Саудовскую Аравию начали прибывать американские войска для защиты страны от возможной агрессии Ирака. ООН потребовала от Ирака немедленно вывести войска из Кувейта. Поскольку Ирак не подчинился требованию, вместо этого объявив об аннексии Кувейта, 29 ноября 1990 года Совет Безопасности ООН принял резолюцию, разрешавшую войскам международной коалиции применение силы для прекращения оккупации страны. Коалиционные силы насчитывали в общей сложности около полумиллиона человек и состояли из воинских контингентов примерно 30 стран мира, наиболее значительными из которых являлись контингенты США, Великобритании, Франции, Египта, Сирии, Кувейта, Саудовской Аравии. Генерал Норман Шварцкопф был поставлен командующим американских и европейских подразделений, его сокомандующим был саудовский генерал Халед бин Султан, которому подчинялись подразделения из арабских и мусульманских стран.

План Швапцкопфа по освобождению Кувейта предусматривал проведение длительной воздушной кампании для уничтожения ВВС Ирака и нарушения снабжения иракских войск в Кувейте. 15 января 1991 года истёк срок ультиматума, предъявленного коалиционными силами Саддаму Хусейну. Операция «Буря в пустыне» началась ночью 17 января с нанесения массированных ракетно-бомбовых ударов по иракским стратегическим объектам военного и гражданского назначения. После войны Шварцкопф в интервью телеканалу NBC вспоминал:

Первые два дня воздушной кампании были величайшими в моей жизни. Я отчетливо понимал, что мы их сделали. Ко мне в штаб пришёл один из корпусных командиров и доложил, что он уже взял в плен 3200 иракцев. «И с каждой минутой, — сказал он, — их становится все больше и больше». «А какие потери у нас?» — спросил я. «Один раненый». Вот уж это была новость, так новость.

Беспрерывные бомбардировки продолжались пять недель; после первых двух недель ВВС Ирака полностью прекратили боевую деятельность. Когда западные политики и журналисты заговорили об угрозе затягивания военной операции на неопределенный срок, 24 февраля началась операция «Сабля пустыни» — наземное наступление сил коалиции. Шварцкопф нанес основной удар не на кувейтском направлении, где его ожидало иракское командование, подготовившее там статичную оборону, а западнее, в пустынном районе вдоль саудовско-иракской границы. Столица Кувейта была освобождена за двое суток; наступающие с запада войска коалиции подошли к Басре, практически окружив отходившие из Кувейта иракские силы. Утром 28 февраля Саддам Хусейн объявил о прекращении огня и принятии Ираком всех требований ООН. 3 марта Норман Шварцкопф и Халед бин Султан на захваченной иракской авиабазе Сафван подписали с представителями иракской стороны документы, регулирующие режим прекращения огня.

Известные цитаты

Во время войны Норман Шварцкопф часто выступал перед журналистами. Некоторые фразы генерала получили широкую известность:

Саддам Хуссейн ничего не понимает в стратегии и тактике, у него нет военного образования и он никогда не был ни генералом ни солдатом. В остальном же он выдающийся военный деятель.

Оригинальный текст (англ.)  

As far as Saddam Hussein being a great military strategist, he is neither a strategist, nor is he schooled in the operational art, nor is he a tactician, nor is he a general, nor is he a soldier. Other than that he's a great military man

Нам нужно уничтожить, - не атаковать, окружить или разгромить - а уничтожить республиканскую гвардию.

Оригинальный текст (англ.)  

We need to destroy - not attack, not damage, not surround. I want to destroy the Republican Guard

После войны

Вернувшись из Саудовской Аравии в США, Шварцкопф был встречен как герой. Торжественному приему способствовали минимальные потери американских и союзных войск в ходе войны (около 200 человек погибшими), военный триумф и то внимание, которое Шварцкопф уделял представителям средств массовой информации во время боевых действий. Журналисты прозвали его «неистовый Норман» (англ. Stormin’ Norman). Он был удостоен Президентской медали Свободы (одна из двух высших гражданских наград США), принят почётным рядовым 1-го класса во французский Иностранный легион, а британская королева посвятила его в рыцари. Когда журналисты спросили его, какой эпизод войны произвел на него самое большое впечатление, он ответил: «Все происходило по плану, неожиданностей не было. Но моя жена за время моего отсутствия научилась сама вызывать сантехника».

Тем не менее, Шварцкопф вызвал волну противоречивых откликов, когда заявил, что, по его мнению, войска коалиции должны были продолжать военную операцию после освобождения Кувейта, чтобы свергнуть режим Саддама Хусейна в Ираке. Многие считали, что это заявление, шедшее вразрез с позицией президента Дж. Буша, послужило причиной ухода генерала Шварцкопфа в отставку уже в августе 1991 года. Спор между Бушем и Шварцкопфом относительно войны с Ираком напомнил похожий спор между генералом Макартуром и президентом Трумэном относительно перспектив Корейской войны за сорок лет до этого. Администрация Буша имела определенные причины не продолжать боевые действия после освобождения Кувейта, в том числе и потому, что свержение режима Хусейна не было санкционировано ООН и могло вызвать распад международной коалиции.

После ухода в отставку Шварцкопф почти сразу написал мемуары в соавторстве с Питером Петром «Без героизма» (It Doesn’t Take a Hero), выпущенные в 1992 году. Вопреки многим прогнозам, он не пошёл в политику. Периодически он выступал военным аналитиком. Кроме того, он участвовал в кампании по привлечению внимания к проблеме рака простаты — болезни, которой он сам страдал и от которой успешно вылечился. Семья генерала Шварцкопфа живёт во Флориде (жена, две дочери (Синтия, Джессика) и сын (Кристиан).

Смерть

Шварцкопф умер 27 декабря 2012 года в городе Тампа (Флорида), где он жил после выхода на пенсию, в возрасте 78 лет от осложнений пневмонии.

См. также

• Война в заливе

Ссылки

• [www.achievement.org/autodoc/page/sch0bio-1 Биография Нормана Шварцкопфа] (англ.)

Отрывок, характеризующий Шварцкопф, Норман

– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.