Шведская Ингерманландия
Поделись знанием:
К:Появились в 1583 годуК:Появились в 1617 годуК:Исчезли в 1595 годуК:Исчезли в 1721 году
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
| Шведская Ингерманландия | |||||||||
| швед. Svenska Ingermanland | |||||||||
| владение Швеции | |||||||||
| |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||||
 Прибалтийские провинции Швеции в 17 веке. | |||||||||
| Столица | с 1642 — Ниен с 1654 — Нарва | ||||||||
| Язык(и) | Шведский, Финский, Ижорский, Водский языки | ||||||||
| Религия | Лютеранство, Православие | ||||||||
| Население | — 1644 ок. 15,000 | ||||||||
| История | - Завоевано Швецией 1583 — Передано России 18 мая 1595 — Столбовский мир 17 февраля 1617 — Великая Северная война 1700—1721 — Завоевано Россией 1708 — Ништадтский договор 30 августа 1721 | ||||||||
Шве́дская Ингерманла́ндия или Шве́дская И́нгрия (швед. Svenska Ingermanland, в русскоязычных источниках может именоваться Ижорской землёй[1][2][3]) — владение Швеции эпохи великодержавия, существовавшее с 1583 (Плюсское перемирие) по 1595 (Тявзинский мир) годы, а затем с 1617 по 1721 годы, после чего эта территория вошла в состав Российской империи по Ништадтскому миру.
Содержание
История
Швеция впервые заняла Ингерманландию в ходе Ливонской войны 1558—1583 годов. Присоединение к Швеции шло в несколько этапов. Северная и центральная части Ингерманландии были завоёваны королём Юханом III в 1581 году. Полностью Ингерманландия перешла под контроль Швеции после заключения Плюсского перемирия 1583 года. Русское государство сохранило за собой лишь узкий выход к морю в устье Невы от реки Стрелки до реки Сестры. Под власть Швеции отошли города Ям, Копорье, Ивангород, Нарва, при этом территориальные уступки в тексте перемирия зафиксированы не были.
В 1590 году военные действия возобновились. Русское царство вернуло себе контроль над Ингерманландией после заключения Тявзинского мирного договора 1595 года, завершившего русско-шведскую войну 1590—1595 годов, однако данный договор не был ратифицирован русской стороной до заключения в 1609 году в Выборге нового соглашения со Швецией, так называемого Выборгского трактата[4][5][6].
Ингерманландия вновь стала шведской по Столбовскому миру 1617 года, завершившему шведскую интервенцию 1610—1617 годов. Она включала в себя бассейн реки Невы, ограниченный Финским заливом, рекой Нарва, Чудским озером и Ладожским озером. На северо-востоке она граничила по реке Сестра с Кексгольмским лёном.
Швеция рассматривала эту территорию как буферную зону, предотвращавшую возможную атаку России на Карельский перешеек и шведскую Финляндию, а также местом высылки для шведских ссыльных. Эта территория оставалась малонаселённой: в 1664 году там жило всего 15 000 человек.
Шведские попытки распространения лютеранства встречали сопротивление православного населения. Несмотря на то, что принятие лютеранства освобождало новообращённых от податей, число перешедших в новую веру было невелико; в основном рост числа лютеран шёл за счёт крестьян переселяемых из провинции Эуряпяя, а позднее — провинции Саво. Часть земель Ингерманландии была роздана шведским землевладельцам — дворянам и государственным чиновникам, которые переселяли собственных крепостных и ремесленников лютеранского вероисповедания.
Крупнейшим торговым центром территории был Ниен, который в 1642—1651 гг. некоторое время был и административным центром. В 1656 году город сильно пострадал во время русско-шведской войны, и местопребыванием генерал-губернатора вновь стала Нарва в Шведской Эстонии.
В начале XVIII века территория Ингерманландии была отвоёвана Россией во время Северной войны. В 1703 году на этой территории был основан Санкт-Петербург — новая столица Российской империи.
Список генерал-губернаторов Ингерманландии
- Иоганн Бенгтсон Шютте (1629—1634) — генерал-губернатор Лифляндии, Ингерманландии и Карелии
- Бенгт Бенгтсон Оксеншерна (1634—1642) — генерал-губернатор Лифляндии и Ингерманландии
- Эрик Юлленшерна (1642—1651)
- Эрик Стенбок (1651—1654)
- барон Густав Эвертсон Горн аф Мариенборг (1654—1659)
- Симон Грундель Хельмфельдт (1659—1666 и 1668—1673)
- Яков Иоганн Таубе (1666—1668, 1673—1681)
- Мартин Шульц (1681—1682)
- Ханс фон Ферзен (1682—1683)
- граф Йеран Сперлинг (1683—1691)
- Отто Вильгельм фон Ферзен (1691—1698)
- граф Отто Веллинг (1698—1703?) — генерал от кавалерии и командующий шведской армии в Лифляндии и Ингерманландии
Список суперинтендантов Нарвы и Ингерманландии
- Генрих Шталь (1641—1657)
- Иоганн Рудбек-младший (1658—1663)
- Петр Броммиус (1663—1664)
- Саломон Матье (1664—1665)
- Абрахам Таувониус (1666—1672)
- Эрик Альбогиус (1673—1678)
- Петр Бонг (1678—1681)
- Иоганн Гезеллий-младший (1681—1688)
- Яков Ланге (1688—1700)
- Николай Бергиус (1700—1701)
- Иоганн Рунгиус (1701—1704)
См. также
Напишите отзыв о статье "Шведская Ингерманландия"
Литература
- Гиппинг А.И. Введение в историю Санкт-Петербурга, или Нева и Ниеншанц. Перевод и вступительная статья акад. А.С. Лаппо-Данилевского (1909, Санкт-Петербург). — СПб.: Российский архив, 2003. — С. 472. — ISBN 5-89566-045-4.
- Carl Gabriel von Bonsdorff. Nyen och Nyenskans: Historisk skildring. — Helsingfors, 1891. — (Acta Societatis scientarum Fennicae, XVIII).
- Kyösti Väänänen. Herdaminne för Ingermanland. — Helsingfors/Borgå, 1987. — Т. I: Lutherska stiftsstyrelsen, församlingarnas prästerskap och skollärare i Ingermanland under svenska tiden. — ISBN 951-9018-28-X.
- Georg Luther. Herdaminne för Ingermanland. — Helsingfors, 2000. — Т. II: De finska och svenska församlingarna och deras prästerskap 1704-1940. — ISBN 951-583-052-4.
- Сауло Кепсу. Петербург до Петербурга: История устья Невы до основания Петербурга. — СПб., 1995. — ISBN 5-8015-0077-4.
Примечания
- ↑ Гадзяцкий С. С. Борьба русских людей Ижорской земли в XVII веке против иноземного владычества // Исторические записки. — АН СССР. — М, 1945. — Т. 16. — 234-255 с.
- ↑ [www.aroundspb.ru/uploads/book1500/piscovye_knigi_izhorskoy_zemli.pdf Писцовыя книги Ижорской земли. 1618-1623]. — С-Пб: Императорская Академия наук, 1859. — Т. 1.
- ↑ Шаскольский И. П. Материалы по истории Ижорской земли и Корельского уезда XVII века в Государственном архиве Финляндии // Вспомогательные исторические дисциплины. — 1979. — Т. 11. — С. 113-134.
- ↑ [refdb.ru/look/2730885-pall.html проф. Возгрин В. Е. История шведской империи]
- ↑ [www.hrono.ru/organ/ukaz_p/1583pluss.php Историческая энциклопедия. Плюсское перемирие.]
- ↑ [www.kirjazh.spb.ru/biblio/pohleb/pohleb4.htm Похлёбкин В. В. Русско-шведские войны и миры XVI века]
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Шведская Ингерманландия
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
