Шведская эмиграция в Соединённые Штаты

В ходе шведской эмиграции в Соединённые Штаты в XIX и в нач. XX вв., Швецию покинуло около 1,3 млн. шведов. Основными побудительными мотивами для переселенцев стали доступность свободных земель на Среднем Западе (на территории от Иллинойса до Монтаны), их высокое качество и низкая стоимость, а также достойная оплата труда на заводах и фабриках Чикаго, Миннеаполиса и многих более мелких городов. Америка отличалась от Европы низкими налогами и отсутствием государственной церкви и монархии. Внутри Швеции факторами, способствовавшими эмиграции, стали рост народонаселения и неурожаи в стране. Специфика данного процесса (т.н. «цепная миграция») заключалась в том, что эмигранты-«первопроходцы» снабжали полезной информацией и рекомендациями (нередко и деньгами на переезд) своих родных и друзей в Швеции.

Пик шведской эмиграции пришёлся на период 1870-1900 гг. Согласно переписи населения США 1890 года, число американцев шведского происхождения достигало 800.000 чел. Большинство иммигрантов становились классическими «пионерами прерий», расчищая и культивируя земли Великих Равнин, в то время как другие оседали в городах, в первую очередь, в Чикаго. Одинокие девушки, прибывшие из шведской провинции, нередко нанимались горничными. Многие «состоявшиеся» американцы шведского происхождения, посетившие родину в конце XIX века, в своих рассказах описывали различия в обычаях и нравах двух культур. Некоторые возвращались в Швецию с намерением провести здесь остаток дней, но меняли свои планы, столкнувшись с непривычными им порядками, которые вновь прибывшие принимали за «высокомерие аристократии», «грубость и невежество рабочего класса», дискриминацию женщин.

После спада в 1890-х, эмиграция вновь стала набирать обороты, породив тревожные настроения в шведском обществе. В 1907 г. в Швеции на коалиционной основе была учреждена Парламентская комиссия по вопросам эмиграции. Комиссия рекомендовала проведение социально-экономических реформ, чтобы уменьшить отток населения, «переняв у Америки всё лучшее». Вскоре началась реализация основных предложений комиссии, таких как всеобщее избирательное право (для мужчин), улучшение жилищных условий населения, развитие экономики, народного образования. Влияние принятых мер на эмиграцию оценить довольно сложно, поскольку уже через год после публикации последнего тома с отчётами комиссии началась Первая мировая (1914–1918), уменьшив «выездной поток» до размеров «ручейка». С середины 1920-х гг. массовая эмиграция из Швеции сошла на нет.

Предыстория: Шведско-Американская мечта

В 1638 году шведская Южная компания основала на р. Делавэр колонию, назвав её Новая Швеция. Небольшое, недавно основанное поселение в пору своего подъёма насчитывало не более 600 шведских и финских колонистов (Финляндия в то время являлась частью Швеции). В 1655 году колония была уступлена голландцам и вошла в состав их владения Новые Нидерланды. Тем не менее, потомки первых колонистов сохраняли свой язык до конца XX века. В память о Новой Швеции созданы Шведско-Американский Исторический музей в Филадельфии, Государственный парк Форт Кристина в Уилмингтоне (штат Делавэр) и Национальный исторический памятник Принтцхоф (Пенсильвания).

По мнению историка Х.А. Бартона, важнейшим последствием создания Новой Швеции стал огромный, стойкий интерес к Америке, который колония пробудила в шведском обществе. Америка воспринималась в качестве «флагмана» либерализма и гражданских свобод и стала идеалом для свободомыслящих шведов. Их восхищение Америкой было связано с представлениями о «золотом веке» Швеции и нордическими идеалами древности. По общему мнению, в Новом Свете шведы могли вновь обрести свои «вечные ценности», утраченные под влиянием извне. Подобные идеи служили основной пищей для шведской (а позднее — шведско-американской) дискуссии об Америке, хотя так называемые «вечные ценности» со временем менялись. В XVII и XVIII вв. шведы, выступавшие за бо́льшую свободу вероисповедания, видели в Америке образец для подражания. Акцент сместился с религии на политику в XIX веке, когда либерально настроенные представители шведского общества c восхищением наблюдали за развитием республики и гражданских свобод в США. В начале XX столетия Шведско-Американская мечта, наконец-то, обрела своё выражение в концепции «социального государства», ответственного за благополучие своих граждан.

Шведские дебаты об Америке до XIX века, большей частью, оставались в плоскости теории, поскольку очень немногие шведы в ту пору имели опыт жизни в Америке. Эмиграция была незаконной, а население рассматривалось в качестве «богатства нации». Однако, между 1750 и 1850 гг. численность населения Швеции удвоилась, тогда как темпы экономического развития страны были существенно ниже. Подобная диспропорция вызывала в обществе опасения перенаселения, основанные на влиятельной в то время теории Мальтуса. В 1830-е законы против эмиграции были отменены.

XIX век

Начало массовой европейской эмиграции: «спрос и предложение»

«Пионерами» крупномасштабной эмиграции из Европы в США в XIX веке выступили Великобритания, Ирландия и Германия, за которыми, после 1850 года, последовали государства Скандинавии и, в свою очередь, страны Центральной и Южной Европы. Исследование движущих сил столь массовой европейской эмиграции основано на сложных статистических методах. Одной из теорий, получивших широкое распространение, стал проведённый в 1926 году Х. Джеромом анализ так называемых «пушпульных факторов» (иначе — факторов «спроса и предложения») — побудительных мотивов эмиграции, действовавших со стороны США и Европы, соответственно. Джером обнаружил, что изменения в масштабах миграции в большей степени были сопряжены с экономической ситуацией в Америке, из чего сделал следующий вывод: «спрос» действовал сильнее «предложения». Заключения Джерома ныне поставлены под сомнение, но по-прежнему служат основой для многих работ по данной проблеме.

Пути развития эмиграции в Скандинавских странах существенно различались. Массовая эмиграция из региона началась в Норвегии и на протяжении всего века оставалась самой значительной в Европе. Швеция включилась в этот процесс в начале 1840-х гг., заняв в итоге третье место по числу переселенцев в США (после Ирландии и Норвегии). Гораздо меньшее развитие получила датская эмиграция, тогда как исландская характеризовалась поздним стартом, вскоре, впрочем, достигнув показателей, сопоставимых с норвежскими. Массовую эмиграцию из Финляндии, начавшуюся не ранее конца 1880-х, обычно рассматривают в рамках восточноевропейской волны.

Путешествие через Атлантику

Первые эмигранты из Европы добирались до Америки в трюмах торговых парусников. С наступлением эпохи пара, к концу 1860-х, возникла эффективная система трансатлантических пассажирских перевозок. Основу её составляли огромные океанские лайнеры, операторами которых выступали международные судоходные компании, такие, как Cunard Line, White Star Line и Inman Line. Скорость и пассажировместимость гигантских пароходов способствовали удешевлению билетов. Многие маршруты, обслуживаемые транспортными компаниями, начинались в шведских портах Стокгольма, Мальмё и Гётеборга; некоторые из них отличались сложностью и включали в себя переезд через море и путешествие по суше к очередному порту. К примеру, Северо-Германские транспортные агентства использовали регулярное пароходное сообщение между Стокгольмом и Любеком для переправы шведских эмигрантов в Германию, с последующей перевозкой их по железной дороге в Гамбург или Бремен. Здесь путешественники могли взять билет до британских Ливерпуля или Саутгемптона, служивших портами отправления для великих трансатлантических лайнеров. Впрочем, большинство шведских переселенцев предпочитали морской путь из Гётеборга в Кингстон-апон-Халл (Великобритания), откуда паровоз доставлял их в Ливерпуль.

К концу XIX века на службе у крупнейших пароходных компаний состояли агенты, вербовавшие эмигрантов в Швеции, и хорошо налаженная пропагандистская машина. Основная часть агитационных материалов, таких, как рекламные буклеты, листовки, производилась в США. Консервативные шведские элиты, напуганные оттоком из страны сельскохозяйственных рабочих, всё чаще обвиняли пароходства в подрывной деятельности. В Швеции XIX века обвинения транспортных компаний в повальной эмиграции стали одним из стереотипов, однако современные историки по-разному оценивают реальное значение подобных факторов. Brattne и Åkerman изучили рекламные кампании и снижение цен на билеты как возможную третью силу наряду со «спросом» и «предложением». Согласно выводам исследователей, ни реклама, ни ценообразование не оказывали на шведскую эмиграцию определяющего влияния. Хотя компании с неохотой открывают свои архивы, на основании доступных для изучения данных можно предположить, что цены на билеты упали в 1880-х гг., но в дальнейшем сохранялись на высоком уровне благодаря ценовой политике картелей. С другой стороны, Бартон отмечает, что стоимость путешествия через Атлантику резко подешевела между 1865 и 1890 гг., что подталкивало менее обеспеченных шведов к эмиграции. Исследования Brattne и Åkerman показали, что буклеты, рассылавшиеся агентами пароходств, не столько приукрашивали жизнь в Новом Свете, сколько описывали удобства и преимущества отдельно взятой компании. Американские реалии изображались, в целом, достоверно; общие советы эмигрантам давались сжато, но информативно.

Середина XIX столетия

Массовая шведская эмиграция началась с отъезда из Уппсальского университета выпускника последнего, Густава Унония (1810–1902), вместе с его женой, служанкой и двумя студентами. В 1841 году эта небольшая группа основала поселение, названное ими Новая Уппсала, на территории графства Уокиша (ныне штат Висконсин), и с энтузиазмом первопроходцев начала освоение девственных земель «в одной из прекраснейших долин, какую только мог предложить этот мир». Перебравшись в Чикаго, Уноний вскоре разочаровался в американской действительности, однако его восторженные отчёты о простой и достойной жизни пионера, опубликованные в либеральной газете Aftonbladet, уже обратили внимание шведов на запад.

Рост шведской эмиграции был обусловлен экономическими, политическими и религиозными причинами, которые, в первую очередь, затрагивали крестьянство. В Швеции рост населения и частые неурожаи лишь усугубляли ситуацию, при которой 3/4 населения кормилось за счёт крошечных земельных наделов. В особенно тяжёлом положении оказались жители Смоланда — провинции, ставшей «средоточием» эмиграции. В этом плане американский Средний Запад являл собой полную противоположность Смоланду, о чём в 1842 году сообщал Уноний: «[сей регион] более, чем любое другое место на Земле, похож на идеал, уготованный природой для счастья и удобства человека». В прериях Дикого Запада земли было в избытке; почвы были глинистыми, а участки находились в собственности правительства. С 1848 г. эти территории продавались скваттерам по $1,25 за акр ($28 за акр, или $69 за гектар, по состоянию на 2012 год), на основании Акта о преимущественном праве фермеров на покупку государственной земли (позднее заменён Законом о гомстедах). Недорогая и плодородная земля Иллинойса, Айовы, Миннесоты и Висконсина непреодолимо тянула к себе безземельных и разорённых европейских крестьян. Привлекала она и более удачливых фермеров.

Не менее притягательными оказались и политические свободы. Уровень грамотности шведских крестьян был одним из самых высоких в Европе; неудивительно, что сельскому населению Швеции стали известны радикальные идеи (равноправия и проч.), под знаменем которых прошли европейские революции 1848 года. Противоречия между шведским либерализмом и консервативным монархическим режимом ещё более пробуждали интерес к политике в среде обездоленных, многие из которых надеялись реализовать свои республиканские идеалы в США.

Представители независимых от государственной церкви христианских общин негодовали на отношение к ним со стороны религиозных властей. Конфликты между прихожанами Шведской лютеранской церкви и новыми церквями были наиболее взрывоопасными в сельской местности, где приверженцы вторых развили бурную деятельность, находясь, при этом, в поле зрения местных правоохранительных органов и пастора. До того, как в 1809 году негосударственные церкви получили определённые права, ограничение «незаконных» форм богослужения и вероисповедания часто заставляло целые «приходы» покидать страну, с целью создания собственных религиозных общин на чужбине. Крупнейшая из таких групп, состоявшая из последователей проповедника Эрика Янссона, основала в конце 1840-х гг. колонию Бишоп-Хилл (Иллинойс).

Первый шведский путеводитель для эмигрантов был опубликован в 1841 году, в год отплытия Унония; ещё девять подобных изданий вышли между 1849 и 1855 годами. Агенты компаний рекрутировали крупные группы шахтеров и лесорубов прямо в Швеции. Аналогичным образом вербовали и строителей для американских железных дорог (впервые — в 1854 году), например, для Illinois Central Railroad.

Представители шведского истеблишмента относились к эмиграции крайне негативно. Светскими и духовными властями она воспринималась как «отток рабочей силы» и как своеобразный «бунт» низших классов. В дневниках и воспоминаниях эмигрантов нередко можно встретить описание того, как местное духовенство «стращает» переселенцев «чужеземными еретиками». Консервативная печать обвиняла эмигрантов в отсутствии патриотизма и в «моральной неустойчивости»: «Нет работников более ленивых, безнравственных и равнодушных, чем те, которые перебираются в чужие края». Эмиграция осуждалась как безрассудная «мания» или помешательство, пробуждённое в невежественных массах иностранными агентами. В ответ либеральная пресса заявляла, что «лакеи монархизма» забыли упомянуть о бедственном положении в шведской деревне, как и об отсталости экономических и политических институтов Швеции. «Да, эмиграция, воистину, мания», — с сарказмом писала либеральная «Göteborgs Handels- och Sjöfartstidning», — «Навязчивое желание наесться досыта после работы, доводящей до истощения! Безумная идея прокормить себя и свою семью честным способом!»

Конец XIX века

Шведская иммиграция в США достигла своего пика в 1870-1900-х гг. Шведско-американская община, размер которой в 1865 году достигал 25.000 чел., увеличивалась с каждым годом. Согласно переписи населения США, к 1890 году численность американцев шведского происхождения составляла более 776.000 чел. Максимальной отметки шведская иммиграция в США достигла в 1869 и в 1887 гг. Большинство из новоприбывших поселились на севере страны. Основную их часть составляли крестьяне, вынужденные покинуть Швецию вследствие катастрофических неурожаев зерновых и устремившиеся в Америку в поисках дешёвой земли. Последнему в немалой степени способствовало принятие в 1862 году закона о гомстедах. Многие эмигранты становились пионерами, расчищая и возделывая девственную землю Среднего Запада и распространяя довоенные поселения дальше на запад, на территории Канзаса и Небраски.

См. также

• Эмигранты (фильм)

Источники

• Åkerman, Sune (1976). Theories and Methods of Migration Research, см. Runblom and Norman, From Sweden to America, 19–75.  (англ.)
• Åkerman, Kronborg and Nilsson (1977). [ej.lib.cbs.dk/index.php/assc/article/viewFile/2602/2596 Emigration, Family and Kinship].  (англ.)
• Andersson, Benny, and Ulvaeus, Björn. [www.duvemala.com/eng/ Kristina from Duvemåla] (musical).  (англ.)
• Barton, H. Arnold (1994). A Folk Divided: Homeland Swedes and Swedish Americans, 1840–1940. Uppsala: Acta Universitatis Upsaliensis.  (англ.)
• [factfinder2.census.gov/faces/nav/jsf/pages/index.xhtml American FactFinder], Перепись населения США (2000 г.).  (англ.)
• Beijbom, Ulf. [www.utvandrarnashus.se/eng/ Chicago, the Essence of the Promised Land] на сайте [www.utvandrarnashus.se/eng/ Swedish Emigrant Institute]. См. «History», затем «Chicago».  (англ.)
• Brattne, Berit, and Sune Åkerman (1976). The Importance of the Transport Sector for Mass Emigration, см. Runblom and Norman, From Sweden to America, 176–200.  (англ.)
• Cipolla, Carlo (1966). Literacy and Development in the West. Harmondsworth.  (англ.)
• Elovson, Harald (1930). Amerika i svensk litteratur 1750–1820. Lund.  (швед.)
• Glynn, Irial: [nbn-resolving.de/urn:nbn:de:0159-20110201190 Emigration Across the Atlantic: Irish, Italians and Swedes compared, 1800-1950 ], European History Online, Mainz: Institute of European History, 2011.  (англ.)
• Kälvemark, Ann-Sofie (1976). Swedish Emigration Policy in an International Perspective, 1840–1925, см. Runblom and Norman, From Sweden to America, 94–113.  (англ.)
• Norman, Hans (1976). The Causes of Emigration, см. Runblom and Norman, From Sweden to America, 149–164.  (англ.)
• Runblom, Harald, and Hans Norman (eds.) (1976). From Sweden to America: A History of the Migration. Minneapolis: University of Minnesota Press.  (англ.)
• Scott, Franklin D. (1965). Sweden's Constructive Opposition to Emigration, Journal of Modern History, Vol. 37, No. 3. (Sep., 1965), 307–335. [www.jstor.org/stable/1875405 на JSTOR]  (англ.)
• The [www.utvandrarnashus.se/eng/ Swedish Emigrant Institute].  (англ.)

Отрывок, характеризующий Шведская эмиграция в Соединённые Штаты

– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.