Шведский потоп

Шведский потоп
Основной конфликт: Восстание Хмельницкого, Русско-польская война 1654—1667, Северная война 1655—1660
Территория Речи Посполитой, занятая Швецией и Россией в ноябре 1655 года
Дата	1655−1660
Место	Европа
Причина	ослабление Речи Посполитой, усиление России
Итог	территориальные уступки Речи Посполитой Швеции и России, существенное ослабление Польши
Противники
Речь Посполитая Союзники: Крымское ханство Русское царство Русское царство (1656−1658) Дания-Норвегия Австрия Венгрия Бранденбург-Пруссия (с ноября 1657) Голландская республика Швеция Русское царство Русское царство (1654—1656) Союзники: Войско Запорожское (1657) Великое княжество Литовское Бранденбург-Пруссия (1656—1657) Семиградье Молдавское княжество Валахия
Командующие
Ян II Казимир Ваза Станислав Потоцкий Станислав Лянцкоронский Стефан Чарнецкий Карл X Густав Магнус Делагарди Арвид Виттенберг Густав Левенгаупт Густав Стенбок Карл Густав Врангель
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Шве́дский пото́п, также Кровавый Потоп, Шведская Погибель (польск. Potop Szwedzki) — вторжение шведов в Речь Посполитую (Польшу) в 1655−1660 годах, причинившее этому государству огромный урон. Обусловило заключение Виленского перемирия в Русско-польской войне 1654−1667 годов и совместную борьбу враждующих сторон против грозящей гегемонии шведов. Формально закончился после перемирия в Оливе.

Предыстория и причины конфликта

После отречения королевы Кристины (6 июня 1654), осенью 1654 года шведское правительство пришло к выводу, что оно не может далее пассивно наблюдать за развитием успеха русских войск в Речи Посполитой в ходе русско-польской войны, и шведское государство должно вмешаться, но вопрос о форме вмешательства оставался открытым.

В декабре 1654 года состоялось заседание шведского риксрода, где было принято решение вмешаться в происходящие события. Одновременно, с целью воспрепятствования дальнейшему укреплению России, члены риксрода отдавали предпочтение заключению союза с ослабленным Польско-литовским государством. По мнению шведских правящих кругов, для заключения союза польский король Ян II Казимир Ваза должен был отказаться от притязаний на Ливонию, согласиться на шведский протекторат над Курляндией и на уступки в Королевской Пруссии — это обеспечивало бы превращение Балтийского моря в «шведское озеро», что предоставляло Швеции полный контроль над торговлей в регионе.

В результате рассмотрения вопроса было принято решение о начале войны, и назначено время — весна 1655 года. Положительное влияние на такое решение оказывали вести о том, что часть магнатов Речи Посполитой ищут «защиты» у иностранных правителей. В Великом княжестве Литовском часть магнатов уже к концу 1654 года вступила в переговоры со Швецией о «протекции». В выступлениях некоторых членов риксрода проявилась готовность такую «протекцию» оказать.

Однако, в Речи Посполитой категорическим противником союза со Швецией оказался король Ян Казимир. В январе 1655 года под давлением сенаторов королю пришлось отправить в Швецию своего представителя, но полномочий для заключения союза король ему не предоставил. Наоборот, посланец короля выступил с требованием компенсаций Яну Казимиру за отказ от его прав на шведский трон. Позднее шведский король Карл X Густав даже написал царю Алексею Михайловичу, что польский король «ищет… только нашему королевскому величеству всякие шкоды и убытки чинить».

Одновременно Швеция не могла не обратить внимание на создавшееся положение на русско-польских фронтах. Попытки литовских гетманов вернуть занятые русскими войсками земли зимой-весной 1655 года не привели к положительному результату. В это время шведский посланник Удде Эдла доставил в Стокгольм послание от царя Алексея Михайловича, в котором указывалось, что царь отдал приказ зимовать своим войскам в Вязьме, для того, чтобы весной начать наступление на коронные города Речи Посполитой. В связи с этим, для Швеции возникала срочная необходимость, не вступая в открытое противостояние с Россией, воспрепятствовать развитию её успехов и поставить под свой контроль стратегически важные для Швеции территории.

В начале 1655 года усилилась активность разных кругов польско-литовской знати по поиску «защиты» у иностранных правителей. В 1655 году магнаты и шляхта Великой Польши обратились с просьбой о защите к бранденбургскому курфюрсту, а бранденбургский агент в Варшаве сообщал, что примас и ряд сенаторов готовы видеть курфюрста на польском троне.

Весной 1655 года в активные переговоры со Швецией вступил великий гетман литовский Януш Радзивилл. Во время переговоров поднимался вопрос о избрании шведского короля на трон Польши. К лету 1655 года переговоры с шведскими властями начал и виленский епископ Юрий Тышкевич. Всё это помогало создать впечатление, что серьёзной войны не будет, а обескровленная Речь Посполитая сама примет шведский протекторат.

К лету 1655 года был готов план предстоящей кампании. Удар планировалось нанести с двух сторон. На западе армия фельдмаршала Арвида Виттенберга должна была из шведской Померании начать наступление на земли Великой Польши. Другим направлением должны были стать земли Великого княжества Литовского и польской Ливонии. Первой целью на этом направлении был захват Динабурга, который был одним из главных центров польской Ливонии и контролировал пути на Ригу. Такая необходимость объяснялась выходом русских войск к Западной Двине. Для шведских интересов в регионе возникла необходимость не допустить занятия этого города русскими войсками. После взятия Динабурга предписывалось выслать войска для взятия Браслава. Новый генерал-губернатор шведской Ливонии граф Магнус Делагарди должен был занять весь север Великого княжества Литовского с городами Биржи и Ковно, особое внимание уделялось занятию Жемайтии, что обеспечивало приближение шведских границ к Восточной Пруссии. Делагарди получил права на заключение договора с гетманом Радзивиллом и должен был разместить шведские гарнизоны во всех стратегически важных пунктах.

Ход войны

1655 год

Завоевание шведами Великой Польши

21 июля первая шведская армия (14  400 человек) фельдмаршала А. Виттенберга, выступившая из Щецина ещё 5 июля, пересекла польскую границу под Чаплинком и двинулась на Великопольшу. Вместе с фельдмаршалом находился бывший коронный канцлер Иероним Радзеёвский.

К тому времени польское правительство спешно собрало под Уйсцем (к северу от Познани) 17-тысячное великопольское ополчение («посполитое рушение»). Во главе польского войска находились великий подскарбий коронный Богуслав Лещинский, познанский воевода Криштоф Опалинский и воевода калишский Анджей Кароль Грудзинский.

24 июля армия А. Виттенберга захватила переправы через Нотец, полностью блокировав поляков под Уйсцем. 25 июля великопольское ополчение, попавшее в окружение и подвергшееся артиллерийскому обстрелу, капитулировало. Шведское командование вместе с бывшим канцлером обратились к собранному польским правительством посполитому рушению Великой Польши с предложением начать переговоры, что было встречено ликованием и ружейным и артиллерийским салютом. Согласно подписанному соглашению магнаты и шляхта Великой Польши признавали шведского короля своим протектором и передавали в его распоряжение все королевские владения и доходы. Воевода познаньский К. Опалинский и воевода калишский А. Грудзинский вступили в секретные переговоры и заключили сепаратный договор со шведским командованием. Великопольша (Познанское и Калишское воеводства) перешла под власть шведского короля.

После капитуляции великопольское «посполитое» ополчение было распущено по домам. Шведская армия без боя открыла себе дорогу вглубь Польши. 31 июля А. Виттенберг без сопротивления занял город Познань. Польские магнаты и шляхта, недовольные правлением своего короля Яна Казимира, начали переходить на сторону шведского короля. Из Познани А. Виттенберг с первой шведской армией двинулся под Сьроду, где расположился лагерем, ожидая прибытия своего короля.

Боевые действия в Великом княжестве Литовском

В начале июля русские войска сосредоточились в Минске и двинулись к столице княжества Вильно. Великий гетман литовский Януш Радзивилл и виленский епископ Ежи Тышкевич срочно направили своих гонцов к шведам. 26 июля к Магнусу Делагарди прибыли посланцы от гетмана, епископа и панов рады, которые просили скорее послать войска в Биржи и Вильно.

29-30 июля через Западную Двину стали переправляться шведские войска под командованием фельдмаршала Г. Левенгаупта. 1 августа Г. Левенгаупт получил приказ занять все земли княжества, которые ещё не контролировали русские войска. Главная ставка шведов должна была разместиться в крепости Радзивиллов на границе с Курляндией, откуда шведские войска должны были выступить на Биржи и Ковно. Биржи сдались шведской армии без боя, но с выполнением другой части плана возникли проблемы: русские войска форсированным маршем захватили Вильно, 6 августа — Ковно. Шведы сосредоточились на укреплении своих позиций на двинском пути. Отряд капитана Уленброка занял Браслав, Икажно и Друю.

Завоевание Карлом X Густавом всей Польши

Отплыв из Стокгольма, Карл Х Густав вместе с войском 19 июля высадился в померанском порту Вольгаст, 10 августа двинулся к польской границе во главе второй армии (12  400 человек) и 14 августа под Тучней пересек польскую границу. В Рогозно шведский король был встречен познанским и калишским воеводами, по просьбе которых он должен был утвердить польско-шведский договор под Уйсцем.

В Польше Карл X Густав разделил свою армию: сам король с частью армии двинулся на Конин и Коло, а генерал Густав Отто Стенбок с другой частью наступал на Уйсте и Гнезно. В Коло Карл X Густав и Г. Стенбок должны были соединиться.

17 августа сторону Швеции приняло Серадзское воеводство с воеводой Яном Конецпольским.

18 августа 1655 года король Польши Ян II Казимир с гвардией выступил из Варшавы в Ленчицу. Здесь стояло польское войско под командованием польного коронного гетмана Станислава Лянцкоронского, а в Ловиче начало собираться шляхетское ополчение из Куявии и ленчицкой земли. Под Ленчицей и Ловичем было собрано польское 10-тысячное войско.

24 августа под Конином Карл X Густав соединился с первой шведской армией А. Виттенберга. 25 августа объединённая шведская армия двинулась маршем из Конина на Коло. Здесь с Карлом Х Густавом объединился Г. Стенбок со своим корпусом. 27 августа под Коло шведская армия (25 тысяч человек) переправилась через реку Варту и 31 августа двинулась на Варшаву. 1 сентября Карл X Густав прибыл в Кутно, где узнал о том, что Ян II Казимир собрал большие силы под Пятком, и двинулся против польской армии.

2 сентября в битве под Соботой шведская армия под предводительством короля Карла Х Густава, Г. Стенбока и Магнуса Делагарди нанесла поражение польско-шляхетскому войску. В сражении отличилась польская кавалерия великого коронного хорунжего Александра Конецпольского, действовавшая на стороне шведов. Польский король Ян II Казимир с небольшими силами вынужден был отступить вглубь страны. 4 сентября шведы заняли Лович. Карл X Густав с главными силами двинулся на Варшаву, выслав в погоню за отступающим польским войском восьмитысячный шведский корпус фельдмаршала А. Виттенберга. Ян II Казимир с 12-тысячным войском оставил Варшаву и двинулся на Вольбуж.

8 сентября шведский король Карл X Густав без сопротивления вступил в Варшаву, фактическую столицу Речи Посполитой, но уже 11 сентября оставил город и продолжил своё наступление в глубь Польши. В Варшаве шведский король оставил большой гарнизон во главе с Бенедиктом Оксешерной, а под столицей остался шведский корпус Г. Стенбока. Ян II Казимир с польским войском, преследуемый шведским авангардом, отступал в Краков.

9 сентября каштелян киевский Стефан Чарнецкий разгромил в бою под Иновлодзем шведский отряд (500 рейтар), входивший в состав авангарда А. Виттенберга. Шведы потеряли убитыми двести человек. В ответ А. Виттенберг захватил и разорил польские города Иновлодзь, Джевицу, Одживул, а 12 сентября после короткой осады взял Опочно. Шведский король, получив донесение о концентрации военных сил противника под Вольбужем, с главными силами двинулся вслед за А. Виттенбергом.

15 сентября Ян II Казимир с войском прибыл в Жарнув. Под его командованием было около 11 тысяч человек (6900 регулярного войска и 3−4 тысячи посполитого рушения). 16 сентября в сражении под Жарнувом шведская армия (10−11 тысяч человек) под командованием Г. Стенбока и Магнуса Делагарди наголову разгромила польское войско короля Яна II Казимира, который стал спешно отступать в Краков. В сражении поляки потеряли убитыми около тысячи человек. После поражения большая часть посполитого рушения разошлась по домам. Под Рушенице шведы разбили остатки польского ополчения. С остатками разбитого войска Ян II Казимир отступил через Влощову, Жарновец на Краков. Отступление короля прикрывал со своими отрядами польный коронный гетман Станислав Лянцкоронский.

19 сентября 1655 года Ян II Казимир прибыл в Краков. 25 сентября он вместе с женой и небольшой свитой сановников выехал из Кракова в сторону границы с Австрией. Среди них были примас Польши Анджей Лещинский, епископ краковский Петр Гебицкий, епископ познанский князь Флориан Чарторыйский, епископ вармийский Вацлав Лещинский, воевода познаньский Ян Лещинский, великий коронный канцлер Стефан Корыцинский и коронный подканцлер Анджей Тшебицкий. Ян II Казимир уехал через Войнич, Новый Вислич и Новый Сонч в Силезию, которая входила в состав владений Габсбургов. Перед своим отъездом король Ян II Казимир назначил каштеляна киевского Стефана Чарнецкого командиром польского гарнизона (2200 солдат и 2300 местных жителей) в Кракове.

В тот же день, 25 сентября, Краков осадила шведская армия (13−14 тысяч человек) под личным предводительством короля Карла Х Густава. Шведы полностью окружили город и стали обстреливать его из осадной артиллерии. Несмотря на значительное численное превосходство противника, С. Чарнецкий во главе небольшого гарнизона почти месяц отважно оборонялся.

29 сентября великий коронный гетман Станислав «Ревера» Потоцкий был разбит в битве под Городком объединенной русско-казацкой армией под командованием боярина Василия Шереметева и гетмана Войска Запорожского Богдана Хмельницкого.

Польный коронный гетман Станислав Лянцкоронский, прикрывая бегство Яна Казимира, с небольшим польским войском двинулся из Кракова под Тарнов, где объединился с хоругвями Станислава Потоцкого. Карл Густав поручил продолжать осаду Кракова А. Виттенбергу и, оставив ему восемь тысяч солдат, с главными силами двинулся против С. Лянцкоронского.

В конце сентября 1655 года шведский флот под командованием адмирала и фельдмаршала Карла Густава Врангеля вошёл в Гданьский залив. Шведский десант высадился на берегу, захватил польский город Хель и двинулся на Пуцк. Однако отряды воеводы мальборкского Якуба Вейхера и шляхетское ополчение поморских поветов отбили шведов. В это же время новая шведская армия под командованием генерала Генрика Горна вторглась из Померании в Королевскую Пруссию и захватила города Быдгощ, Члухов и Тухоля, затем двинулась на Пуцк, однако шведский десант к тому времени был уже отбит. Генрих Горн с армией двинулся на юг, чтобы соединиться с главными силами под руководством короля Карла Х Густава.

20−30 сентября шведский корпус Г. Стенбока (8500 человек), оставленный Карлом X Густавом в районе Варшавы, разбил в боях под Новым Двором мазовецкое шляхетское ополчение под командованием воеводы плоцкого Яна Красинского (8 тысяч человек). После этого Мазовия вынуждена была подчиниться власти короля Швеции.

3 октября в битве под Войничем шведская армия (5700 человек) Карла Х Густава наголову разбила польско-шляхетское войско (6660 человек) Станислава Лянцкоронского. Сам С. Лянцкоронский едва не погиб. Остатки польского войска отступили в Тарнув, где сдались шведскому королю. На службу к королю Швеции Карлу Х Густаву добровольно перешли польские магнаты Александр Конецпольский, Дмитрий Ежи Вишневецкий и Ян Собеский вместе со своими надворными командами.

6 октября шведский король Карл Х Густав со своей армией вернулся под Краков. 17 октября Стефан Чарнецкий, заключив выгодное для поляков перемирие со шведским королём Карлом Х Густавом, капитулировал и сдал город. 19 октября С. Чарнецкий с небольшим польским отрядом (1800 человек) покинул Краков, в который вступили шведские войска. В тот же день Станислав Лянцкоронский с остатками своей дивизии присягнул на верность Швеции.

21 октября воеводства Краковское, Сандомирское, Киевское, Русское, Волынское, Любельское и Белзское признали верховную власть шведского короля. 28 октября великий коронный гетман и воевода киевский Станислав «Ревера» Потоцкий с остатками польского войска под Гродеком принес присягу на верность королю Швеции Карлу Х Густаву.

Таким образом, в течение четырёх месяцев шведская армия под командованием шведского короля Карла Х Густава, нанеся несколько поражений польской армии, оккупировала всю территорию коренной Польши (Великую Польшу, Мазовию и Малопольшу). Шведские военные гарнизоны были размещены во всех крупных и важнейших польских городах и замках (Познань, Калиш, Гнезно, Варшава, Краков, Брест-Куявский, Ленчица, Серадз, Иновроцлав, Рава, Плоцк, Люблин, Сандомир и др.). Большинство польских магнатов и шляхты признавало власть шведского короля Карла Х Густава. Вельможи Александр Конецпольский, Ян Собеский и Дмитрий Ежи Вишневецкий вместе со своими надворными отрядами перешли на службу к шведскому королю и приняли участие в покорении отчизны. Успехи шведской армии на территории Польши определялись в капитулянтской позиции польских магнатов и части шляхты, признавших власть шведского короля Карла Х Густава.

30 октября 1655 года король Карл Х Густав с главными силами шведской армии оставил Краков и двинулся в поход на польскую Пруссию. Вместе со шведским королём выступила пятитысячная польская армия Александра Конецпольского. В Кракове Карл Х Густав поставил шведский гарнизон под командованием генерала Пауля Вирца. Шведским губернатором Малой Польши был назначен фельдмаршал Арвид Виттенберг.

Осенью 1655 года шведский король Карл Х Густав с войсками выступил на Королевскую Пруссию, которая отказывалась добровольно покоряться власти Швеции. Воевода поморский Якуб Вейхер сохранил верность польскому королю Яну II Казимиру Вазе. По приказу Карла Х Густава 9-тысячная шведская армия под командованием Магнуса Делагарди двинулась из Литвы в Пруссию.

29 сентября Магнус Делагарди переправился через Неман под Велюоной и вторгся в Восточную Пруссию. Бранденбургский курфюрст и герцог Пруссии Фридрих Вильгельм I Гогенцоллерн, вассал Речи Посполитой, 12 ноября 1655 года в Рынске заключил оборонный союз с Польшей и обязался отправить на помощь польским воеводам в Пруссию четырнадцатитысячную армию.

15 ноября король Карл Х Густав со шведской армией и союзными польскими отрядами прибыл в Варшаву. Генерал Роберт Дуглас с 9-тысячным шведским войском был отправлен королём в Сандомир, чтобы принять присягу на верность от коронных войск под командованием великого коронного гетмана Станислава Потоцкого.

18 ноября трехтысячный шведский корпус генерал-лейтенанта Бурхарда Миллера (Берхарда Мюллера) осадил Ясногорский католический монастырь в Ченстохове. Под командованием Миллера было тысяча шведов и две тысячи поляков, причем последние отказались участвовать в осаде. Ясногорский монастырь отважно защищали сто семьдесят жолнеров, двадцать шляхтичей и семьдесят монахов, которые смогли отбить все шведские приступы.

19 ноября шведский корпус Густава Стенбока, двигавшийся впереди основных сил короля Карла Х Густава, взял Червинск, затем Бродницу. 26 ноября Г. Стенбок осадил крупный польский город Торунь, который капитулировал 2 декабря. Здесь с Г. Стенбоком объединился Карл Х Густав. Между тем бранденбургские полки сосредоточились под Квыдзыном, Илавой и Пасленком, защищая рубежи Восточной Пруссии. Г. Стенбок с корпусом двинулся в Вармию и осадил крепости Грудзендз и Эльблонг.

22 декабря Эльблонг сдался шведам.

Усиление польского сопротивления

16 декабря великий коронный гетман Станислав «Ревера» Потоцкий из Сокаля призвал население подняться на всенародную борьбу против шведского владычества.

27 декабря Бурхард Миллер вынужден был снять осаду с Ченстоховы. Героическая оборона поляками Ясногорского монастыря вынудила шведов отступить и послужила примером для всей Речи Посполитой. В декабре в Краковском Подгорье вспыхнуло крестьянское восстание против гнета шведских оккупантов, которое вскоре распространилось на всю Малую Польшу. Ещё в конце сентября партизанские отряды польских холопов сражались со шведами под Мысленицей на Краковщине. 7 декабря 1655 года в Подгорье повстанческие отряды под руководством Габриэля Войниловича разбили шведский отряд в бою под Кросно. 13 декабря польские повстанцы взяли город Новый Сонч, выбив оттуда шведов. Другие шведские отряды были разбиты под Живецем. Партизаны выбили шведов из замков Ланцкороны и Пилицы.

Первым организатором восстания в Краковском воеводстве стал староста новокорцинский Франтишек Дембицкий. После взятия Велички и Вишница повстанческий отряд Франтишека Дембицкого двинулся на Краков, но был из-за неосторожности наголову разбит шведским гарнизоном Пауля Вирца. Шведские отряды были изгнаны из Бялы и Освенцима.

В Великой Польше также началась партизанская борьба против шведских оккупантов. 4 октября 1655 года староста бабиморский Криштоф Жегоцкий вместе с отрядом горожан разбил небольшой шведский гарнизон и отбил город Косьцян под Познанью. Вскоре в Великопольшу вступил воевода подляшский Ян Петр Опалинский, который возглавил вооруженную борьбу против шведских захватчиков.

29 декабря в Тышковцах великий коронный гетман Станислав Потоцкий и польный коронный гетман Станислав Лянцкоронский организовали шляхетскую конфедерацию против шведского короля.

31 декабря Тышковецкая конфедерация выпустила по всей Польше универсал о начале вооруженной борьбы против шведского господства. Польские конфедераты неоднократно отправляли своих гонцов в Силезию, призывая изгнанного короля Яна Казимира вернуться на свою родину, чтобы возглавить борьбу против шведских захватчиков.

1656 год

Вступление Бранденбурга в войну на стороне Швеции

В январе 1656 года шведский король Карл Х Густав, получив сообщения о возвращении на родину Яна Казимира Вазы и начале восстания в Малопольше, во главе семитысячной шведской армии двинулся из Пруссии в свой второй поход на Польшу. 3 января сдались польские города Тчев, Гнев и Староград. Почти все польские замки в Королевской Пруссии добровольно признали верховную власть шведского короля. Продолжали держаться только Гданьск, Пак и Мальборк. Курфюрст бранденбургский Фридрих Вильгельм, вассал Речи Посполитой, собрав свою армию и объединившись с отрядами польских воеводств Пруссии, во главе 15-тысячного союзного войска встретил шведско-польские войска на границах Речи Посполитой и Пруссии. В шведском нападении на Пруссию принимали участие польские хоругви Александра Конецпольского, Дмитрия Ежи Вишневецкого и Яна Собеского. Курфюрст бранденбургский Фридрих Вильгельм потерпел поражение и вынужден был начать мирные переговоры со шведским королём Карлом Х. Три шведские армии вторглись в Пруссию и подошли к окрестностям Кенигсберга.

17 января в Кенигсберге шведский король Карл Х Густав и бранденбургский маркграф Фридрих Вильгельм заключили друг с другом военно-политический союз, по условию которого Пруссия признала над собой верховную власть Швеции и должна была участвовать в войне против Речи Посполитой. Прусский герцог и бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм обязался предоставить своему сюзерену, королю Швеции Карлу Х Густаву, вспомогательный бранденбургский корпус (1500 человек). После подписания трактата в Кенигсберге Карл Х Густав прервал осаду Гданьска и двинулся на юг, чтобы подавить народное восстание в Малопольше в самом зародыше. В польской Пруссии был оставлен корпус генерала Г. Стенбока, который продолжал осаждать Мариенбург (Мальборк). Шведская армия сосредоточилась в Ловиче, откуда двинулась в глубь Польши.

30 января вторая шведская армия под руководством Магнуса Делагарди выступила из Пруссии в Жемайтию.

Действия новой польской армии

В это время польский король Ян II Казимир зимой 1656 года вернулся из австрийской Силезии в Польшу. 1 января он прибыл в Любомль, 15-16 января находился в Ланьцуте, а 10 февраля прибыл во Львов. Львов стал центром формирования и концентрации польско-шляхетского войска. На сторону Яна Казимира перешли со своими военными отрядами великий коронный гетман Станислав Потоцкий, польный коронный гетман Станислав Лянцкоронский, великий коронный маршал Ежи Себастьян Любомирский и другие польские магнаты и воеводы. Под Львовом начали собираться шляхетские ополчения Любельского, Белзского и Волынского воеводств. Ян Казимир Ваза назначил прославленного полководца Стефана Чарнецкого главнокомандующим польской армии. Из-под Львова в краковское и сандомирское воеводства были отправлены военные отряды под предводительством Стефана Чарнецкого и Габриэля Войниловича, чтобы поднимать шляхту и простое население на восстание против иноземных захватчиков. В Малой Польше польские повстанцы стали разбивать и уничтожать небольшие отряды шведских драгун. На военном совете в Кросно и Ланцуте польский король Ян Казимир постановил собирать польские войска под Львовом.

17 января Ян Казимир Ваза приказал воеводе витебскому Павлу Яну Сапеге, стоявшему с литовским войском в Бресте, прибыть в Сандомир, чтобы соединиться с польской армией. В Краковское воеводство отправлен был полковник Габриэль Войнилович с двумя полками, который разбил несколько мелких отрядов шведов и освободил город Визниж, а в конце января подошёл к Кракову.

1 февраля С. Чарнецкий с отрядом конницы и драгун (2500 человек) переправился через Вислу и отправился в Сандомирское воеводство, чтобы поднимать местную шляхту и население на борьбу против шведских оккупантов. При появлении дивизии С. Чарнецкого сандомирская шляхта создала конфедерацию и объявила о сборе посполитого рушения.

19 февраля 1656 года в битве под Голомбом шведская армия (7500-8000 шведской кавалерии и 3000 польских войск) под командованием Карла Х Густава разбила польскую дивизию (2640 человек) С. Чарнецкого. Поляки потеряли убитыми около 180 человек, шведы — 100−200 человек. После поражения С. Чарнецкий отступил на Консковолю и Куров.

Густав Стенбок занял 24 февраля город Мариенбург (Мальборк), но в руках польского гарнизона пока ещё оставался городской замок.

21 февраля 1656 года Карл Х Густав захватил Люблин и оставил в нём шведский гарнизон. Из Люблина Карл Х Густав во главе шведской армии выступил на Замостье, требуя его капитуляции. Великий коронный подчаший и староста калушский Ян Замойский, владелец Замостья, наотрез отказался сдаваться шведской армии. 25 февраля шведская кавалерия под руководством генерала Роберта Дугласа подошла под Замостье, а 27 февраля туда прибыл сам король Карл Х Густав вместе с главными силами. Карл Х Густав не хотел тратить время на осаду хорошо укрепленной крепости и продолжил марш на Львов. 1 марта шведский король снял осаду с Замостья и двинулся против польского короля. Идя от Замостья на Томашов, шведы разоряли и жгли владения Яна Замойского.

На службе у шведского короля находились польские войска (3 тысячи человек) под командованием Александра Конецпольского, Дмитрия Ежи Вишневецкого и Яна Собеского, находившиеся в Мазовии. Однако в ночь с 23 на 24 февраля все польские хоругви сложили с себя присягу шведскому королю и перешли на сторону польского короля. Трехтысячное польско-шляхетское войско под командованием великого коронного хорунжего Александра Конецпольского, разбивая шведские отряды, двинулось из Мазовии на Львов, где присоединилось к Яну Казимиру. 6 марта во Львов также прибыл каштелян киевский Стефан Чарнецкий с шеститысячной дивизией. Во Львове также собиралось польско-шляхетское ополчение. Великий коронный маршал Ежи Себастьян Любомирский собрал под Ланцутом большие силы, которые состояли, в основном, из польских крестьян, обещая им награду и освобождения от крепостничества.

В начале марта в Львов прибыл передовой литовский корпус (2000−2500 человек) под командованием польного писаря литовского князя Александра Полубинского, отправленный Павлом Сапегой. Сам великий гетман литовский и воевода виленский Павел Сапега с литовским войском (6−8 тысяч человек) двигался маршем через Подляшье на помощь польским войскам. В первой половине марта 1656 года под Львовом уже было собрано 22−24-тысячное польское войско, состоящее из шляхетского ополчения и добровольцев. По приказу короля Яна II Казимира С. Чарнецкий с шеститысячной дивизией выступил навстречу шведской армии и начал тревожить противника, совершая внезапные и дерзкие нападения на отдельные шведские отряды.

Но ещё 3 марта под Бельжецем шведский король Карл Х Густав изменил свой план и вместо Львова двинулся на Ярослав. Вскоре он получил сведения о том, что польский король смог собрать под своим командованием 22—24 тысячи человек, а Великий гетман литовский и воевода виленский Павел Сапега во главе литовского войска двигался на Львов на помощь польско-шляхетской армии. Тогда Карл Х Густав отвел шведскую армию за реку Сан и 11 марта занял Ярослав, разбив польские хоругви Ежи Себастьяна Любомирского, которые обороняли переправу через Сан.

Шведский король дважды пытался захватить соседний Перемышль, но был разбит. 15 марта в битве под Ярославом польские полки С. Чарнецкого нанесли серьёзный урон шведской армии.

В тот же день, 15 марта шляхта в Познаньском и Калишском воеводствах создала свою конфедерацию для борьбы против шведов.

19 марта под Ланцутом Стефан Чарнецкий и великий коронный маршал Ежи Себастьян Любомирский объединили свои дивизии и решили блокировать шведскую армию под Ярославом. 22 марта Карл Х Густав со своей армией вдоль рек Сана и Вислы выступил маршем на Варшаву. Ян II Казимир выслал в погоню за шведской армией польские полки С. Чарнецкого и А. Конецпольского. Ежи Себастьян Любомирский со своей дивизией двинулся под Сандомир, чтобы выбить оттуда шведский гарнизон. 28 марта в бою под Ниском С. Чарнецкий нанес немалый урон шведской армии, а 29 марта великий литовский гетман Павел Сапега с литовским войском расположился на реке Сан.

30 марта шведский король с армией дошёл до Вислы и попытался переправиться на левый берег под Сандомиром, но город был уже взят полками под командованием Ежи-Себастьяна Любомирского. Однако сандомирский замок оставался в руках шведского гарнизона. Тогда шведы построили укрепленный лагерь под городом. Вскоре пятитысячная шведская армия была окружена объединёнными польско-литовскими войсками под предводительством короля Речи Посполитой (около 23 тысяч человек). Тогда же, 30 марта, последние остатки польских войск под руководством польного коронного писаря Яна Сапеги, состоявшие на шведской службе, перешли на сторону Яна Казимира и присоединились к дивизии С. Чарнецкого. Шведский король, окруженный польско-литовской армией, отправил приказ своим военачальникам, приказав им со свежими силами прибыть к нему на помощь.

27 марта из Варшавы на помощь Карлу Х Густаву под Сандомир выступил трехтысячный шведский корпус генерал-лейтенанта маркграфа Фридриха Баденского. Ян Казимир выслал против Фридриха Баденского шеститысячную дивизию под командованием С. Чарнецкого и Е. С. Любомирского.

5 апреля 1656 года Карл Х Густав, получив данные об отступлении польских дивизий С. Чарнецкого и Е. С. Любомирского, переправился через реку Сан, разгромил литовские хоругви и вырвался из окружения под Сандомиром и уже 13 апреля вошёл в Варшаву. Великий гетман литовский Павел Сапега с литовским войском отошёл на Люблин, который занял 20 апреля, освободив от шведов.

Тем временем 6 апреля под Козенице польская дивизия С. Чарнецкого внезапно напала на арьергард корпуса Фридриха Баденского (300 человек) и разгромила его. В бою было убито 240 и ранено 32 шведа. 7 апреля 1656 года в бою под Варкой 6-тысячная польская армия под командованием С. Чарнецкого и Е. С. Любомирского наголову разбила уже главные силы Фридриха Баденского. Сам баденский маркграф бежал в Черск, а остатки шведского корпуса укрылись в Варшаве. В битве под Варкой шведы потеряли около 1500 человек убитыми и ранеными, а поляки — около 100 убитыми и 100 ранеными. 9 апреля двенадцатитысячное польское войско под предводительством С. Чарнецкого и Е. С. Любомирского двинулось в поход на Великопольшу. 12 апреля под Ловичем поляки разбили полк шведов, который охранял обозы для варшавского гарнизона. Шведы отступили в Лович. 17 апреля поляки осадили Торунь, но не смогли взять его штурмом. Несколько дней позднее были взяты польские крепости Быдгощ и Накло.

В Великопольше и Куявии началось народное восстание против шведских оккупантов. В Великую Польшу вступил воевода подляшский Петр Опалинский, который, возглавив великопольское ополчение, стал истреблять небольшие шведские гарнизоны. 22 апреля великопольское ополчение под руководством воеводы подляшского Петра Опалинского взяло Лешно и осадило Косьцян.

17 апреля Карл Х Густав с десятитысячной армией маршем двинулся из Варшавы в Королевскую Пруссию. Часть армии во главе с младшим братом Адольфом Иоганном шведский король направил против польского войска в Великой Польше, а сам во главе 2-тысячного корпуса двинулся на Королевскую Пруссию и 28 апреля объединился в Торуни с корпусом Густава Стенбока, чтобы совместно осадить и попытаться захватить крупнейший польский город-порт Гданьск.

С. Чарнецкий и Е. С. Любомирский, объединив свои дивизии под Пилой (10-12 тысяч конницы и 4-5 тысяч шляхты), 4 мая двинулись на Великопольшу. 7 мая в битве у Клецко, под Гнезно, шведская армия (5 тысяч кавалерии и 1000 пехоты) под командованием принца Адольфа Иоганна, разбила это польское войско. В сражении поляки потеряли убитыми тысячу человек, а шведы — около пятисот человек. В это время серадзская шляхта заняла города Болеславец и Серадз. После своего поражения под Клецко С. Чарнецкий и Е. С. Любомирский стали лагерем в Унеюве, под Ленчицей.

20 мая Стефан Чарнецкий со своей дивизией двинулся из лагеря в Унеюве на Быдгощ, а Ежи Себастьян Любомирский вместе со шляхетским ополчением вскоре отправился на Лович. Не имея пушек, Е. С. Любомирский не стал осаждать Ленчицу. Около Накло С. Чарнецкий соединился со шляхетскими отрядами воеводы мальборкского Якуба Вейхера. Польское войско заняло позиции под Ксыней. В это время принц Адольф Иоганн отбил у поляков город Быдгощ.

Карл Х Густав, узнав о приближении С. Чарнецкого, прекратил осаду Гданьска и двинулся против польского войска. 31 мая шведский король с войском прибыл в Быдгощ, где соединился со своим младшим братом Адольфом Иоганном. 1 июня 1656 года в сражении под Ксыней шведская армия под командованием короля Карла Х Густава разгромила дивизию С. Чарнецкого. После победы под Ксыней Карл Х Густав двинулся на Варшаву, где концентрировались главные силы польского короля Яна II Казимира. 7 июня по приказу короля Карла Х Густава его брат Адольф Иоганн и фельдмаршал Карл Густав Врангель с частью войска двинулись из Торуня на Новый Двор, чтобы занять переправы через реки Нарев и Вислу. Тогда же Карл Х Густав отправил генерала Роберта Дугласа в Пултуск, чтобы усилить местный шведский гарнизон.

Осада Варшавы поляками

Ещё в конце апреля 1656 года литовские полки под предводительством великого гетмана литовского и воеводы виленского Павла и осадили Варшаву, в которой находился небольшой шведский гарнизон под командованием фельдмаршала Арвида Виттенберга (2484 человека = 1275 пехоты и 1209 кавалерии). В середине мая под Варшаву из Львова прибыла коронная пехота и артиллерия. 30 мая под Варшаву подошёл король Ян II Казимир с дивизией коронных гетманов Станислава Потоцкого и Станислава Лянцкоронского. Польско-литовские войска полностью окружили Варшаву. Под Варшавой было собрано около двадцати восьми тысяч коронной армии и восемнадцать тысяч посполитого рушения.

В ночь с 6 на 7 июня польско-литовские войска подошли к стенам столицы и уже утром начали сильный артиллерийский обстрел. Артиллерийская подготовка длилась с 7 до 8 июня. 8 июня польские войска (10 тысяч добровольцев) предприняли первый генеральный штурм, который шведский гарнизон с трудом отбил. 9 июня к Варшаве прибыл С. Чарнецкий со своей дивизией.

27 июня в польский лагерь под Варшавой была доставлена тяжелая артиллерия из Замостья и Львова. 28 июня состоялся второй генеральный штурм польской столицы. В ходе ожесточенных уличных боев польские добровольцы ворвались в Варшаву, но были вторично отбиты шведами.

Уже 29 июня А. Виттенберг, видя безвыходность своего положения, решил выиграть время и обратился с просьбой к польскому королю Яну-Казимиру Вазе, прося его разрешить связаться со шведским королём. Эта просьба была категорически отвергнута. Ян II Казимир требовал безоговорочной капитуляции шведского гарнизона. Поляки продолжали артиллерийский обстрел. В ночь с 29 на 30 июня польское командование начало третий генеральный штурм столицы. Утром 30 июня А. Виттенберг отправил гонца с письмом к польскому королю Яну II Казимиру, прося его прекратить наступление и дать два часа для начала мирных переговоров.

Однако польско-шведские переговоры завершились безрезультатно. А. Виттенберг отказался капитулировать и пытался тянуть время, ожидая помощи от Карла Х Густава. В ответ польское командование возобновило артиллерийский обстрел. 1 июля Ян II Казимир организовал четвёртый генеральный штурм. Поляки ворвались в город 1 июля 1656 года, шведский гарнизон в Варшаве вынужден был сдаться.

Несмотря на капитуляцию, Арвид Виттенберг и другие шведские военные по распоряжению польского короля Яна-Казимира были взяты под стражу и отправлены в крепость Замостье. Среди пленных были генерал-майор Бенедикт (Бенгт) Оксеншерна, генерал-майор Иоганн Мориц Врангель, варшавский комендант Адам Вейхер, полковники Джордж Форгелль и Людвиг Левенгаупт. 2 июля серадзское шляхетское ополчение вынудило к сдаче окруженный шведский гарнизон в Пиотркове.

Битва под Варшавой

Шведский король Карл Х Густав вступил в переговоры с бранденбургским курфюрстом Фридрихом Вильгельмом, князем Трансильвании Дьёрдем II Ракоци и запорожским гетманом Богданом Хмельницким против Речи Посполитой. 25 июня 1656 года в Мальборке между шведским королём Карлом Х Густавом и Фридрихом Вильгельмом, герцогом прусским и курфюрстом бранденбургским, был заключен военный альянс против Речи Посполитой. Карл Х Густав передал в наследственное владение курфюрсту бранденбургскому Фридриху Вильгельму Познаньское, Калишское, Серадзское и Ленчицкое воеводства, Вармию и Велюнскую землю. Бранденбургские гарнизоны были введены в эти воеводства, а шведские гарнизоны их покинули.

Шведский король Карл Х Густав с 4-тысячным шведским войском прибыл в Пасленк, где встретился с курфюрстом бранденбургским и герцогом прусским Фридрихом Вильгельмом, обсуждая планы общей военной кампании против Речи Посполитой. Из Пасленка король Карл Х Густав прибыл в Бродницу, откуда 4 июля двинулся в Брыньск, где получил сообщение о капитуляции Варшавы. 8 июля король Швеции вступил в Новый Двор, где соединился с корпусом младшего брата Адольфа Иоганна. Теперь под командованием шведского короля была собрана 10-тысячная армия.

10 июля курфюрст бранденбургский Фридрих Вильгельм со своей армией двинулся из Кенигсберга на соединение со шведским королём Карлом Х Густавом. 19 июля Фридрих Вильгельм прибыл в шведский полевой лагерь под Новым Двором. 27 июля 1656 года в Модлине шведский король Карл Х Густав и бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм объединили свои военные силы для совместного похода в Польшу.

В конце июля объединённая шведско-бранденбургская армия (18 тысяч человек) под командованием Карла Х Густава и Фридриха Вильгельма двинулась из Пруссии под Варшаву. Шведов было 9500 человек, а пруссаков — 8500 человек. Польский король Ян II Казимир смог собрать под столицей большое польско-литовское войско (около 37−40 тысяч человек).

28-30 июля 1656 года в трехдневном сражении под Варшавой восемнадцатитысячная шведско-бранденбургская армия разгромила польско-литовские войска. В этой битве союзники (шведы и бранденбуржцы) имели около 7500 шведской кавалерии и драгун, 3000 шведской пехоты, 5000 немецкой кавалерии и драгун, 3500 немецкой пехоты и 47 пушек. Польско-литовская армия насчитывала около 20 тысяч кавалерии и драгун, 4 тысяч пехоты, 2 тысячи татар и 10 тысяч посполитого рушения. В трехдневной битве под столицей поляки и литовцы потеряли убитыми две тысячи человек, а шведы и бранденбуржцы — одну тысячу человек. 29 июля во время атаки литовской конницы на шведские позиции сам Карл Х Густав был ранен литовским гусаром Якубом Ковалевским.

30 июля на военном совете в Варшаве польско-литовские военачальники приняли решение об отступлении из столицы. Ян Казимир с пехотой, небольшой частью конницы и шляхетским ополчением переправился на левый берег реки Вислы и начал отступать на Люблин, где стал собирать войска для дальнейшей борьбы. 3 августа шведский король Карл Х Густав и бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм во главе объединённой армии заняли Варшаву. Однако Фридрих Вильгельм отказался участвовать в продолжении кампании шведского короля против Речи Посполитой. Тогда Карл Х Густав предложил Яну II Казимиру заключить мирный договор, но польский король наотрез отказался. Союзники разорили польскую столицу. 26 августа Карл Х Густав и Фридрих Вильгельм покинули Варшаву. Из Варшавы они двинулись на Пруссию. В столице был оставлен шведский гарнизон.

Польский король Ян Казимир организовал в Люблине военный совет, на котором было принято решение отправить дивизию С. Чарнецкого преследовать отступающую шведско-бранденбургскую армию. Великий коронный маршал Ежи Себастьян Любомирский со своей дивизией был отправлен из Люблина на Краков, где находился большой шведский гарнизон (3500 человек). Литовская дивизия с частью коронных сил и двухтысячным татарским отрядом под предводительством польного литовского гетмана Винцентия Гонсевского была отправлена на Восточную Пруссию, чтобы заставить Фридриха Вильгельма отказаться от поддержки шведского короля. Сам польский король с главными силами польской армии должен был наступать на польскую Пруссию.

20 августа С. Чарнецкий со своей дивизией пересек реку Вислу под Казимиржем и двинулся на север, преследуя шведско-бранденбургскую армию. 24-25 августа он разбил шведские отряды под Равой Мазовецкой и Ловичем. 25 августа главные силы шведско-бранденбургской армии, стоявшие под Ловичем, стали отступать в Королевскую Пруссию. Шведский король Карл Х Густав со своей армией двинулся под Гданьск, а бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм с войском выступил в Кенигсберг. 1 сентября шведский гарнизон оставил Варшаву.

После отступления шведско-бранденбургской армии из-под Варшавы великопольское ополчение под руководством воеводы подляшского Петра Опалинского разбило в битве под Сремом шведские отряды под командованием графа Врешовича и отбило город Калиш. Польское командование решило заставить курфюрста Бранденбурга отказаться от военного союза со Швецией. В начале октября 1656 года 10-тысячный литовский корпус при поддержке двух тысяч татар под начальством В. Гонсевского двинулся в наступление на Восточную Пруссию.

8 октября в бою под Простками двенадцатитысячный литовско-татарский корпус В. Гонсевского наголову разбил прусско-шведское войско (3500 рейтар и драгун, 800 кавалерии Радзивилла, 3 тысячи пехоты) под руководством генерала Георга Фридриха Вальдека и князя Богуслава Радзивилла. В бою пруссаки и шведы потеряли убитыми 5500 человек, а литовцы — 2000−2500 человек. Богуслав Радзивилл был взят татарами в плен. После победы литовские и татарские отряды вторглись в Пруссию и стали её опустошать. Шведский король отправил на помощь своему союзнику Фридриху Вильгельму Бранденбургскому генерала Г. Стенбока со шведским корпусом.

22 октября в битве под Филипповом девятитысячная союзная армия под командованием Г. Стенбока и князя Георга Фридриха Вальдека разбили литовско-татарский корпус В. Гонсевского (8500 человек). После поражения В. Гонсевский с литовской дивизией двинулся из Пруссии в Подляшье, по пути разгромив шведский полк. Курфюрст бранденбургский и герцог Пруссии Фридрих Вильгельм предложил В. Гонсевскому прекратить военные действия и заключить перемирие. 8 ноября 1656 года Фридрих Вильгельм и Винцентий Гонсевский встретились в Вержболаве, где заключили перемирие.

В ноябре 1656 года великопольское посполитое рушение под руководством воеводы подляшского Петра Опалинского вторглось в Бранденбург и разорило Новую Марку. Бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм вынужден был согласиться на заключение мира.

12 декабря с разрешения польского короля Яна Казимира воевода подляшский П. Опалинский в Суленцине заключил перемирие с представителями бранденбургского курфюрста. Фридрих Вильгельм Бранденбургский обязался отказаться от военного союза со шведским королём и согласился вывести свои гарнизоны из большинства польских городов. Бранденбургские гарнизоны остались лишь в Познани, Косьцяне и Курнике.

В конце сентября 1656 года Ян II Казимир с 20-тысячным шляхетским войском расположился под Иновлодзем. 4 октября польская армия захватила Ленчицу, которую защищал тысячный шведско-бранденбургский гарнизон. Из Ленчицы Ян Казимир с армией двинулся на Поморье, освободив по дороге города Быдгощ и Хойницу. 12 октября коронные войска под командованием польского короля подошли к Гданьску. Ян II Казимир планировал наступление на Тчев и Грудзенск, но польские жолнеры отказались продолжать борьбу, подняли бунт из-за невыплаты жалованья и стали разорять окрестности Гданьска. Шляхетское ополчение отступило на зимовку в Великопольшу. Польский король Ян Казимир остался в Гданьске с одной пехотой.

В конце 1656 года на территории Речи Посполитой в руках шведов оставались часть Королевской Пруссии и Северной Мазовии, Тыкоцин и Райгрод в Подляшье, Познань, Косьцян и Курник в Великопольше, Лович и Краков.

20 ноября 1656 года шведский король Карл Х Густав заключил новый союзный договор с бранденбургским курфюрстом и герцогом Пруссии Фридрихом Вильгельмом, признав его сюзеренные права на Восточную Пруссию.

В конце 1656 года польский король Ян Казимир, оставшийся с пехотой в Гданьске, оказался отрезанным от остальной Польши. В это время Карл Х Густав со своей армией находился в Мальборке. Польская королева Людвика-Мария Гонзага, супруга Яна Казимира Вазы, решила воссоединиться со своим мужем в Гданьске. Карл Х Густав задумал захватить в плен польскую королеву во время поездки в Гданьск. Королева обратилась за помощью к Стефану Чарнецкому, который со своей дивизией двинулся из Пиотркова. С. Чарнецкий прибыл в Вольбуж, где встретился с королевой Людвикой-Марией и стал сопровождать её. В Хойнице С. Чарнецкий объединился с дивизией великого коронного гетмана Станислава «Реверы» Потоцкого и Станислава Лянцкоронского.

В ночь с 2 на 3 января 1657 года 10-тысячное польское войско было внезапно атаковано шведским отрядом кавалерии (950 человек). При приближении главных сил шведского короля к Хойнице польские военачальники отступили в Накло, а 7 января вошли в Грохолин, где оставили под охраной королеву. Станислав Потоцкий и Станислав Лянцкоронский отказались продолжать поход на Гданьск. Один С. Чарнецкий со своей дивизией решил спасти польского короля. 8 января он из лагеря под Ксыней двинулся под Гданьск во главе 6-тысячной дивизии. Вначале С. Чарнецкий направился маршем в Торунь, собираясь перейти через Вислу и напасть на Пруссию. В этой ситуации Карл Х Густав, находившийся с войсками под Гданьском, двинулся против С. Чарнецкого, чтобы помешать ему переправиться. Но С. Чарнецкий смог переправиться на левый берег Вислы и двинулся на Быдгощ, а оттуда отправился на Цеханов. Король Карл Х Густав с частью шведской армии двинулся в Мариенбург, а фельдмаршал Густав Стенбок с главными силами должен был преследовать дивизию С. Чарнецкого.

1 февраля под Пшаснышем шведы уже догнали поляков, но С. Чарнецкий уклонился от боя и ушёл в Пултуск. Оттуда он с 2-тысячным отрядом двинулся маршем прямо в Гданьск. Фельдмаршал Г. Стенбок и шведский король не могли помешать его движению. 7 февраля С. Чарнецкий с отрядом прибыл в Гданьск. 9 февраля король Ян Казимир, сопровождаемый отрядом С. Чарнецкого, покинул Гданьск. Ян Казимир Ваза был вывезен в Калиш, а оттуда вскоре прибыл в Ченстохову.

1657 год

В 1657 году в войну между Швецией и Речью Посполитой вмешался князь Трансильвании Дьёрдь II Ракоци, союзник шведского короля Карла Х Густава. Трансильванский князь Дьёрдь II Ракоци, начиная с 1648 года, претендовал на польский королевский трон и вел переговоры с запорожским гетманом Богданом Хмельницким, направленные против Речи Посполитой. Богдан Хмельницкий, недовольный заключением русско-польского двухлетнего перемирия и прекращением всех военных действий, вступил в тайные переговоры со шведским королём Карлом Х Густавом и трансильванским князем Дьёрдем Ракоци.

В декабре 1656 года в трансильванском городе Раднот послы Хмельницкого заключили секретный договор со Швецией, Бранденбургским государством и Трансильванией. Раднотский договор 1656 года стал ответной реакцией сторон на Виленское перемирие между Русским государством и Речью Посполитой.

В январе 1657 года в трансильванском городе Шомошваре между трансильванским князем Дьёрдем Ракоци и послами Швеции и Украины был заключен договор о разделе между тремя союзниками Речи Посполитой. Дьёрдь II Ракоци должен был получить титул короля Речи Посполитой, а также значительную часть польских владений: Малую Польшу, Великое княжество Литовское, Мазовию, Подляшье и Берестейщину. Шведский король Карл Х Густав получал во владение Великую Польшу, Королевскую Пруссию, Ливонию, Курляндию, Виленское и Троцкое воеводства. Секретный договор предусматривал создание независимого украинского государства по обоим берегам реки Днепра, включая в него территорию восточной Литвы в бассейнах рек Днепр, Сож и Припять. Карл Х Густав, Дьёрдь II Ракоци и Богдан Хмельницкий договорились о совместных военных действиях против Польши. Швеция соглашалась признавать трансильванского князя Дьёрдя Ракоци королём Речи Посполитой, если он выступит против наступающей польской армии. Шведские и трансильванские войска должны были объединиться между Краковом и Варшавой. Богдан Хмельницкий обещал Ракоци вспомогательный казацкий корпус в составе двенадцати тысяч человек.

В соответствии с этим соглашением Богдан Хмельницкий в начале января 1657 года мобилизовал три казацких полка и приказал им собираться близ Белой Церкви. Наказным гетманом казацкого корпуса был назначен киевский полковник Антон Жданович.

В конце января 1657 года трансильванский князь Дьёрдь II Ракоци во главе двадцатипятитысячной армии, состоящей из венгров, немцев, трансильванцев, молдаван, сербов и валахов, предпринял вторжение из Трансильвании в Польшу. Дьёрдь II Ракоци с большой армией пересек Карпатские горы и вторгся на территорию Речи Посполитой. Большую часть его армии составляли венгры, которых было 8-10 тысяч. Вначале трансильванский князь с армией вступил в Галицию и выступил под Львов, но не смог взять этот город. После этого Дьёрдь II Ракоци осадил и взял Перемышль.

Богдан Хмельницкий отправил на помощь Дьёрдю Ракоци 10-тысячный казацкий корпус под командованием киевского полковника Антона Ждановича. В феврале южнее Львова трансильванский князь Дьёрдь II Ракоци соединился с казацким вспомогательным корпусом под командованием Антона Ждановича, но осажденный Львов отказался сдаваться. Солдаты Дьёрдя Ракоци и казаки Антона Ждановича беспощадно опустошали и грабили все вокруг по мере своего продвижения в глубь польской территории. В марте соединенная трансильванско-казацкая армия двинулась на Краков. Во время своего наступления союзники опустошили Малую Польшу.

21 марта Дьёрдь II Ракоци занял город Тарнов. В Кракове находился шведский гарнизон (2500 человек) под руководством генерал-майора Пауля Вирца, оставленный шведским королём Карлом. В это же время Краков осаждал великий коронный маршал Ежи Себастьян Любомирский со своей дивизией. Узнав о подходе к городу трансильванского князя Дьёрдя Ракоци с большим войском, Ежи Себастьян Любомирский спешно снял осаду и отступил. 29 марта князь Дьёрдь II Ракоци со своим пятитысячным авангардом прибыл к Кракову и был впущен в город шведским гарнизоном. Город Краков, занятый шведами, переходил под верховную власть трансильванского князя Дьёрдя Ракоци.

Дьёрдь II Ракоци оставил в городе крупный гарнизон из двух с половиной тысяч человек под начальством Яна Бетлена. Шведский комендант Пауль Вирц с гарнизоном перешёл в краковский замок, а трансильванский гарнизон расположился в самом городе. Краковский комендант генерал-майор Пауль Вирц со своим гарнизоном присоединился к трансильванскому князю.

В январе 1657 года каштелян киевский Стефан Чарнецкий с 6-тысячной дивизией двинулся в Гданьск, блокированный шведской армией, чтобы вызволить из окружения польского короля Яна Казимира. Великий коронный гетман Станислав «Ревера» Потоцкий со своей дивизией (3500 человек) выступил в южные районы Польши, чтобы преградить дорогу трансильванскому князю Дьёрдю Ракоци. 20 февраля Станислав «Ревера» Потоцкий расположился со своей дивизией в Ярославе.

Великий коронный гетман Станислав «Ревера» Потоцкий не смог противостоять превосходящим силам Дьёрдя Ракоци и стал отступать на Янув Любельский, где столкнулся с отрядами трансильванского князя. В стычке под великим коронным гетманом была убита лошадь. Однако, Потоцкий смог уклониться от боя с главными силами Ракоци и двинулся через Красник, Ужендув, Белжыце, Люблин, откуда направился на Луков. 29 апреля под Лосице Потоцкий с польской дивизией соединился с литовским войском под командованием великого гетмана литовского Павла Яна Сапеги.

Узнав о вторжении своего трансильванского союзника Дьёрдя Ракоци в польские владения, шведский король Карл Х Густав во главе своей армии двинулся маршем из Пруссии на Польшу. 23 марта Карл с армией выступил из Торуня на соединение с Ракоци. 2 апреля Карл занял Пиотрков и двинулся маршем на Пшедбуж, Енджеюв, Пиньчув и Чмелюв, куда и прибыл 11 апреля. 12 апреля 1657 г. шведский король Карл Х Густав и трансильванский князь Дьёрдь II Ракоци соединили свои силы под Чмелювом для совместной борьбы против короля Речи Посполитой Яна Казимира Вазы.

В марте 1657 года польское правительство отправило новое посольство в Вену, чтобы склонить немецкого императора и австрийского эрцгерцога Леопольда Габсбурга к заключению военного союза против Швеции. В июне 1657 года был заключен военный договор между Австрией и Речью Посполитой, направленный против шведского короля Карла Х Густава. Немецкий император Леопольд выслал на помощь польскому королю Яну-Казимиру семнадцатитысячную австрийскую армию под предводительством фельдмаршалов Мельхиора фон Хатшельдта и Раймунда Монтекукколи.

Между тем шведы, трансильванцы и запорожские казаки беспощадно опустошали Малую Польшу. Оттуда шведский король Карл Х Густав и трансильванский князь Дьёрдь II Ракоци двинулись на Замостье, где находились в тюремном заключении Арвид Виттенберг и другие шведские военачальники, захваченные в плен после капитуляции Варшавы в 1656 году. Однако староста калушский Ян Замойский, владелец крепости, отказался сдаться и добровольно выдавать знатных шведских пленных. Союзники не стали тратить время на осаду первоклассной крепости и отправились под Люблин. Карл Х Густав и Дьёрдь II Ракоци взяли город и оставили в нём свои гарнизоны.

Из Люблина шведы, казаки и трансильванцы выступили на Брест. В Бресте находились польско-литовские полки под командованием великого коронного гетмана Станислава Потоцкого и великого гетмана литовского Павла Яна Сапеги, ожидавшие прибытия дивизии польного гетмана литовского Винцентия Гонсевского. При приближении противника Станислав Потоцкий и Павел Сапега покинули Брест, оставив в городе небольшой гарнизон. Великий гетман литовский Павел Ян Сапега с литовским войском выступил на Каменец в Подляшье, а великий коронный гетман Станислав «Ревера» Потоцкий с польской дивизией отошёл на Сандомир.

7 мая 1657 года польско-литовский гарнизон Бреста (700 человек) под командованием старосты брестского Мельхиора Савицкого капитулировал. Трансильванский князь Дьёрдь II Ракоци оставил в городе гарнизон (600 человек). Из Бреста шведский король Карл Х Густав и трансильванский князь Дьёрдь Ракоци выступили на Мазовию и осадили Варшаву.

Варшаву защищал гарнизон (1500−1800 человек) под командованием полковника Елизара Ласского. Польский гарнизон отразил три штурма, однако 9 июня 1657 года Варшава капитулировала. Дьёрдь II Ракоци и Карл Х Густав во главе союзной армии вступили в польскую столицу. Варшава была разграблена и сожжена, а шляхта, духовенство и горожане перебиты. Во время марша шведско-трансильванской армии по польской территории каштелян киевский Стефан Чарнецкий с 6-тысячной дивизией продолжал тревожить неприятеля внезапными и дерзкими нападениями. В середине июня великий коронный маршал Ежи-Себастьян Любомирский со своей 4-тысячной дивизией вторгся в Трансильванию и опустошил наследственные владения князя Дьёрдя Ракоци.

12 июня Карл Х Густав вместе со шведской армией под Варшавой отделился от Дьёрдя Ракоци и отправился на Торунь. По дороге шведские войска разорили и разграбили несколько польских городов.

Наступление коренного перелома в войне

В июне 1657 года в войну против Швеции на стороне Польши вступила Дания. Шведский король Карл Х Густав, получив 20 июня известие об объявлении войны, не сообщая своим союзникам о своих планах, стал форсированным маршем выводить свои войска из Польши, чтобы начать военные действия против Дании. Первоначально Карл Х Густав оставил на помощь трансильванскому князю Дьёрдю Ракоци корпус фельдмаршала Г. Стенбока. Однако уже 22 июня по королевскому указу Г. Стенбок со своим корпусом оставил Ракоци и двинулся из Польши в Померанию, чтобы в Щецине соединиться со своим королём. Одновременно Карл Густав вывел свои гарнизоны из Варшавы и других великопольских городов, направив их через Куявию в Померанию, опустошая польские земли. Уже 1 июля Карл был у Штеттина. 18 июля он, прекрасно вооружённый, подходил к голштинской границе. В конце июля король был уже в Ютландии, заняв её целиком. После этого он направился в Висмар.

Отступление трансильванцев и казаков

Дьёрдь II Ракоци и Антон Жданович, оставшись без шведского короля, приняли решение поспешно отходить из Варшавы на Волынь и Подолию, чтобы собрать здесь большое войско. Под командованием князя Дьёрдя Ракоци оставалось 16 тысяч трансильванцев и 6 тысяч казаков.

Польский король Ян-Казимир Ваза приказал Стефану Чарнецкому, который со своей дивизией преследовал корпус Г. Стенбока, двинуться на Ченстохову, где к нему присоединились австрийские отряды^{[уточнить]} и литовские хоругви под начальством польного писаря литовского князя Александра Полубинского. Под командованием Стефана Чарнецкого было собрано десятитысячное войско. На военном совете в Лацуте 7−8 июля было решено, что С. Чарнецкий со своей дивизией будет преследовать князя Дьёрдя Ракоци, тогда как дивизии Ежи-Себастьяна Любомирского и Станислава Потоцкого преградят противнику дорогу к отступлению в Трансильванию.

Между тем, трансильванцы и запорожские казаки переправились через реку Вислу под Завихостом.

Не дожидаясь конца осады^[чего?], С. Чарнецкий вместе со своей дивизией двинулся в погоню за отступающим трансильванским князем Дьёрдем Ракоци. 11 июля под Магеровом, к югу от Львова, Чарнецкий настиг и внезапно напал на Ракоци. Вначале авангард поляков захватил вражеский обоз, двигавшийся за войском без охраны. Ракоци отправил свой арьергард на поляков, которые были разбиты и отступили. Затем к Магерову прибыл С. Чарнецкий с главными силами и с марша ударил на трансильванцев и казаков. Польская атака заставила Ракоци отступить к Жолкве. Поляки одержали победу и перебили арьергард Ракоци, отбив у противника две тысячи возов.

12 июля польская дивизия вновь догнала врага во время переправы через реку Пелтву, загнав значительную часть сил Ракоци в болота. Многие трансильванцы утонули.

16 июля под Подгайцами С. Чарнецкий соединился с дивизией великого коронного гетмана Станислава «Реверы» Потоцкого и дивизией великого коронного маршала Ежи-Себастьяна Любомирского, который вернулся из Трансильвании, опустошив все родовые земли Дьёрдя Ракоци.

По пятам за отступающим противником также шли польско-литовские войска под командованием польного коронного гетмана Станислава Лянцкоронского и великого гетмана литовского Павла Сапеги.

Наказной гетман и киевский полковник Антон Жданович, участвовавший в походе князя Дьёрдя Ракоци, собирался и дальше оказывать ему поддержку, но его казаки, уставшие от войны и подавленные неудачами, были разгневаны. Когда союзники подошли к Меджибожу, казацкий корпус взбунтовался. Казаки стали угрожать смертью Антону Ждановичу, если тот попытается заставить их продолжать поход. В результате казаки оставили Ракоци и разошлись по домам. Трансильванский князь Дьёрдь II Ракоци, оставленный казаками, не имел ни малейшего шанса противостоять польско-австрийской армии.

20 июля под Чёрным Камнем (в Меджибоже?^{[уточнить]}) польско-литовские войска опять настигли и полностью окружили войско Дьёрдя Ракоци.

22 июля 1657 года Дьёрдь II Ракоци был вынужден сдаться и подписал мирный договор с Речью Посполитой. Он отказался от претензий на польский престол и обязывался заплатить огромную контрибуцию польскому правительству. Дьёрдь II Ракоци также обязался вывести свои военные гарнизоны из Бреста и Кракова.

В последующем отступающий со своим войском в Трансильванию Дьёрдь Ракоци был полностью окружен под Скалатом татарской ордой под командованием крымского хана Мухаммед-Гирея. Ракоци попытался вступить в мирные переговоры с крымским ханом, но его посланец был задержан. 31 июля 1657 года трансильванский князь Дьёрдь II Ракоци попытался вырваться из окружения, но был наголову разбит превосходящими силами крымского хана. Самому Ракоци удалось прорваться из окружения и вернуться в Трансильванию с небольшим отрядом личной охраны в 400 человек. После бегства трансильванского князя его главный военачальник Янош Кемени взял на себя командование войском. В непрерывных боях с крымцами трансильванцы добрались до Вишневчика, за Терембовлей, где оборонялись в своем обозе. 31 июля крымские татары разбили трансильванцев, взяв штурмом обоз противника. Во время штурма погибло пятьсот человек, а все остальное войско в одиннадцать тысяч во главе с Яношем Кемени татары захватили в плен.

Чтобы оказать помощь польскому королю в борьбе против Швеции в августе 1657 года в Польшу также вступила 17-тысячная армия Священной Римской империи, состоявшая из австрийцев. Австрийцы двинулись на Краков, осажденный дивизией Ежи Себастьяна Любомирского, где соединились с польскими войсками. Узнав об отступлении из Польши Дьёрдя Ракоци, на Краков выступил польский король Ян Казимир Ваза. Польско-австрийские войска осадили Краков, который ещё защищал шведский гарнизон (около 2500 человек) под командованием генерала Пауля Вирца и оставшийся трансильванский гарнизон (около 2500 человек) под командованием канцлера Яна Бетлена.

4 августа по указанию Ракоци трансильванский гарнизон под руководством Яна Бетлена сдался и 18 августа покинул Краков.

Борьба против Швеции и Бранденбурга

24 августа шведский комендант Пауль Вирц сдал Краков королю Речи Посполитой, получив право для себя и всего гарнизона на свободный выход из города, 31 августа шведский гарнизон вышел из Кракова и отошёл в Померанию.

4 сентября 1657 года польский король Ян Казимир Ваза во главе армии торжественно вступил в Краков, а 28 сентября сдался бранденбургский гарнизон в Познани, осажденный великопольским ополчением под руководством воеводы подляшского Петра Опалинского, а затем бранденбургские гарнизоны покинули польские города Косьцян и Курник.

Шведские гарнизоны продолжали удерживать часть Королевской Пруссии с городами Мальборк, Эльблонг, Штум, Бродница, Глова, Грудзендз и Торунь. В Королевской Пруссии (Поморье) находилось 8 тысяч шведских солдат под командованием принца Адольфа Иоганна Пфальц-Цвейбрюккенского, младшего брата шведского короля Карла Х. 26 ноября 1657 года на военном совете в Познани польское командование решило продолжать борьбу против Швеции до полного изгнания шведских войск с территории Речи Посполитой.

Польский король Ян Казимир Ваза вступил в секретные переговоры с бранденбургским курфюрстом и прусским герцогом Фридрихом Вильгельмом. 19 сентября 1657 года в городе Велау был заключен польско-бранденбургский мирный договор, по условиям которого король Речи Посполитой отказывался от своих ленных прав на Восточную Пруссию в пользу курфюрста Фридриха Вильгельма.

6 ноября того же 1657 года состоялась встреча польского короля Яна Казимира Вазы и бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма Гогенцоллерна в Быдгощи. Польша и Бранденбург заключили союзный договор, направленный против Швеции. Ян Казимир Ваза отказался от ленных прав на Восточную (Княжескую) Пруссию в пользу курфюрста бранденбургского Фридриха Вильгельма и его детей. При нападении врага на Речь Посполитую курфюрст Фридрих Вильгельм должен был прислать на помощь полякам шеститысячную вспомогательную армию. Польский король Ян-Казимир передал в наследственное владение своему союзнику, бранденбургскому курфюрсту прусскому герцогу Фридриху Вильгельму три пограничных польских города Драхим, Лемборк и Бытув с округами.

11 сентября после капитуляции Кракова 15-тысячная австрийская армия отправилась в Северную Польшу и в конце сентября расположилась лагерем в Плоцке. Польский король Ян-Казимир потребовал, чтобы австрийские союзники приступили к осаде Торуни. Однако австрийское командование не спешило выступать в Торунь и при приближении холодов отвело войска на зимние квартиры в Великопольше.

В конце сентября 1657 года воевода Стефан Чарнецкий с 4-тысячной польской дивизией двинулся маршем из Кракова на Великопольшу. Оттуда Стефан Чарнецкий со своей дивизией вторгся в Новую марку, принадлежавшую бранденбургскому курфюрсту Фридриху Вильгельму. В течение десяти дней польские отряды страшно опустошили и выжгли территорию Новой Марки. Враждебные действия Стефана Чарнецкого объяснялись тем, что он не знал о заключении польско-бранденбургского союзного договора.

23 октября С. Чарнецкий с пятитысячным войском из своего лагеря в Уйсце двинулся маршем через земли Новой Марки в поход на шведскую Померанию. С. Чарнецкий переправился через реку Одер и через Пасевальк двинулся на Щецин. По пути поляки опустошали шведские владения и осаждали город Иккермюнде, но не смогли его взять. Польские полки под предводительством С. Чарнецкого опустошили и разграбили окрестности Щецина. 12 ноября С. Чарнецкий вернулся из Померании в Польшу.

В октябре 1657 года польный гетман литовский Винцентий Корвин-Гонсевский вместе с 5-тысячной дивизией вторгся из Жемайтии в Ливонию. Литовские отряды взяли Киркхольм и окружили Ригу. Осадив город, литовцы разграбили его окрестности. К лету 1658 года литовские отряды заняли Гельмет, Вольмар и Роненбург и другие города в Ливонии.

1658 год

Летом 1658 года поляки и австрийцы возобновили военные действия в Королевской Пруссии. 2 июля 1658 года под Торунь прибыл австрийский корпус (3650 человек), который осадил город. Торунь защищал шведский гарнизон (2420 человек) под руководством генерал-майора Бартольда фон Бюлова. 26 июля после артиллерийского обстрела австрийские войска предприняли штурм и захватили городские предместья. 1 августа под город прибыл трехтысячный польский корпус под командованием генерала артиллерии Криштофа Гродзинского. Вскоре также прибыли полк кавалерии польного коронного писаря Яна Сапеги (1000 человек) и дивизия С. Чарнецкого (4 тысячи конницы). На помощь австрийцам и полякам двинулись из Пруссии бранденбургские силы под предводительством князя-магната Богуслава Радзивилла. В сентябре под Торунь подошли польские отряды под командованием нового польного коронного гетмана Ежи-Себастьяна Любомирского. Под Торунем сосредоточилось 18 700 поляков и 4600 австрийцев. В октябре начался массированный артиллерийский обстрел города. В ночь с 16 на 17 ноября союзники совершили генеральный штурм и захватили три бастиона. 30 декабря шведский гарнизон в Торуни капитулировал. Во время осады Торуня шведский гарнизон потерял убитыми и ранеными 1200 человек, а союзники — 1800 человек, в том числе 1500 поляков.

Во время осады Торуня польская конница (3 тысячи человек) под командованием А. Конецпольского вторглась в Королевскую Пруссию, захваченную шведскими войсками. Поляки блокировали шведские гарнизоны в Мальборке, Штуме, Грудзендзе и Броднице. Польским хоругвям в Королевской Пруссии помогали бранденбургские войска под командованием князя-магната Богуслава Радзивилла.

После взятия Торуня в январе 1659 года большая часть польской армии вернулась в Польшу. В Королевской Пруссии остался лишь корпус Криштофа Грудзинского (5780 человек). Вскоре К. Гродзинский отвел свои силы на зимние квартиры в Куявию. В Восточной Пруссии находилось 7200 бранденбургских солдат.

В 1658 года польское правительство постановило отправить значительные военные силы (30 тысяч человек) в Белоруссию и на Украину. Литовская дивизия под предводительством великого гетмана литовского Павла Яна Сапеги двинулась в Литву и Белоруссию, польские дивизии под командованием великого коронного гетмана Станислава Потоцкого и польного коронного гетмана Ежи-Себастьяна Любомирского выступили на Украину. В Королевской Пруссии были оставлены 3-тысячный корпус К. Гродзинского, полк польного коронного писаря Яна Сапеги и дивизия С. Чарнецкого (3 тысячи конницы и драгун), бранденбургские полки под руководством прусского губернатора князя-магната Богуслава Радзивилла и австрийцы. Польный гетман литовский Винцентий Гонсевский с дивизией (около 5000 человек) сражался со шведскими войсками в Лифляндии.

Шведский король задумал заставить бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма отказаться от заключенного военного союза с Речью Посполитой. 17 июня 1658 года шведские отряды высадились на Балтийской косе в Восточной Пруссии, но вскоре были разгромлены бранденбургско-польскими войсками.

В конце лета 1658 года шведский король Карл X Густав предпринял новый военный поход против датского короля Фредерика III, который, получив помощь от Голландии, отказался выполнять условия мирного договора. Во главе десятитысячной армии Карл Х Густав высадился на датских островах. 9 августа шведские войска вновь появились под стенами Копенгагена, а шведский флот под командованием адмирала Карла Густава Врангеля блокировал столицу Дании со стороны моря. Копенгаген оборонял датский гарнизон (7500 человек).

В сентябре 1658 года на помощь Дании выступили австрийская армия (10 600 человек) под командованием фельдмаршала Раймунда Монтекукколи, бранденбургская армия (14 500 человек) под руководством курфюрста Фридриха Вильгельма и польская дивизия (4500 человек) под предводительством С. Чарнецкого. Объединённая австро-бранденбургско-польская армия (29 600 человек) под верховным командованием Р. Монтекукколи в конце сентября переправилась через Одер и выступила через шведскую Померанию и Мекленбург на Ютландию.

24 сентября С. Чарнецкий с дивизией переправился через реку Одер и 16 октября вступил в Шлезвиг. Союзники вторглись в Голштинию и заняли Ютландский полуостров, не сумев захватить крепость Фредериксолде. На помощь Копенгагену прибыла голландская эскадра под командованием адмирала Якоба ван Вассенара. 29 октября 1658 года в морском сражении в проливе Зунд голландский флот (35 кораблей) разбил шведский флот (45 кораблей). Шведский адмирал, граф Карл Густав Врангель, потеряв пять кораблей, укрылся в Ландскруне. Голландская эскадра вскоре блокировала шведский флот в порту Ландскруне, и осада Копенгагена со стороны моря прекратилась.

Шведский король оказался в тяжелом положении, так как шведская армия оказалась блокированной на датских островах. Ему пришлось в связи с прибытием голландской флотилии снять осаду Копенгагена и отступить в свой укрепленный лагерь неподалеку от датской столицы.

Вслед за дивизией Чарнецкого польское правительство выслало в Данию польские отряды под предводительством Петра Яна Опалинского и Криштофа Жегоцкого. В декабре 1658 года Стефан Чарнецкий отличился при осаде датской крепости Кольдинг. 23−25 декабря тысячный польский отряд (500 человек конницы и 500 человек пехоты) во главе со С. Чарнецким осадил и взял штурмом Кольдинг, разбив 2-тысячный шведский гарнизон. Король Швеции Карл X Густав попытался вернуть крепость Кольдинг, но поляки отбили атаку шведского десанта.

1659 год

В феврале 1659 года шведский король предпринял новую атаку на Копенгаген. В ночь на 12 февраля он пошёл на штурм датской столицы. Но успеха шведы не добились, так как защитники города знали о готовящемся приступе и сумели к нему хорошо подготовиться.

Тем временем бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм, принявший на себя главное командование союзными войсками, к весне подготовил сильную десантную экспедицию на датские острова. Союзники собрались у Фленсбурга, куда было стянуто большое количество транспортных судов. Курфюрст Фридрих Вильгельм ожидал только подхода теперь уже союзного голландско-датского флота для прикрытия десантной экспедиции от шведских войск. Шведский флот направился к Фленсбургу с целью уничтожить десантные суда союзников.

Но южнее острова Лангеланда шведы были встречены голландско-датским флотом, гораздо более сильным. Шведский флот отступил, потеряв два корабля. Тогда король Карл X Густав приказал сосредоточить свой военный флот у берегов Померании и перейти к активным действиям. В начале апреля шведская эскадра блокировала союзный голландско-датский флот во Фленсбург-фьорде. Теперь море оказалось в полной власти шведов.

Карл X Густав не замедлил воспользоваться победой шведского флота. Шведские войска оккупировали датские острова Лолланн и Фальстер. В такой обстановке голландский флот, большая часть которого находилась под Копенгагеном, решил перекрыть пути между островами Дании.

Но голландский адмирал Якоб ван Вассенар вынужден был отказаться от задуманного плана. В апреле 1659 года в пролив Зунд прибыла английская эскадра (60 кораблей) под командованием адмирала Эдварда Монтегю. Несмотря на это, голландский флот отплыл на помощь голландско-датской эскадре, блокированной шведским флотом во Фленсбург-фьорде. 30 апреля в морском сражении голландцы вынудили шведскую эскадру отступить в Ландскруну. Вскоре к берегам Дании прибыла вторая голландская эскадра под командованием адмирала Михаэля де Рюйтера.

В мае 1659 года бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм продолжил военные действия против шведских войск. 17 мая пала датская крепость Фредериксодде, которую защищал шведский гарнизон. Союзники захватили датский остров Фенэ, но их попытка высадиться на острове Фиония закончилась полной неудачей, при этом они лишились почти всех транспортных судов. Поскольку положение шведов на острове Фиония было опасным, то король Карл X Густав вызвал из Ландскруны шведский флот с десантом на борту. Десант был высажен, а шведский флот после встречи с голландцами, которые не решились в присутствии английской флотилии атаковать шведов, благополучно вернулся в Ландскруну.

Фридрих Вильгельм Бранденбургский, командовавший союзными войсками, подготовил новую десантную операцию на остров Фиония. Шведский король узнал об этом, и из Ландскруны вышел отряд кораблей. У острова Зеландия произошёл морской бой, в котором шведский отряд сжег все суда противника. После этого шведские корабли напали на порт Оргус и потопили там ещё тридцать судов союзников.

В августе 1659 года Карл X Густав окончательно отклонил посредничество европейских держав в войне, и английский флот покинул датские воды. Это развязало руки голландцев. В ходе широкой десантной операции в разных местах Дании при поддержке голландского флота высадились союзные отряды. 24 сентября у города Нюборга произошло ожесточенное сражение, в котором 5-тысячная шведская армия была разбита. Союзники захватили остров Фиония.

В январе 1659 года Карл X Густав и шведское командование разработали план двухстороннего наступления на Королевскую и Княжескую Пруссию. С запада должен был наступать генерал-лейтенант Пауль Вирц вместе с корпусом из Щецина. С ним должны были соединиться шведские гарнизоны из Мальборка и Эльблонга, которыми руководил принц Адольф Иоганн Пфальц-Цвейбрюккенский. С востока должен был наступать фельдмаршал Роберт Дуглас, который вместе со своим отрядом должен был пройти через Жемайтию и Восточную Пруссию. Шведское нападение на Восточную Пруссию и разорение её территории должны были принудить бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма к заключению сепаратного мира со Швецией.

В январе 1659 года генерал-губернатор Померании Пауль Вирц собрал в Дебжно 2 тысячи рейтар и выступил маршем на Польшу. В это же время принц Адольф Иоганн с отрядом (1500 кавалерии и 700−800 пехоты) двинулся из Мальборка. В начале февраля принц Адольф Иоганн Пфальц-Цвейбрюккенский осадил, взял приступом Хойницу и сжег город. Под Чарне П. Вирц соединился с Адольфом Иоганном. 9−10 февраля шведы осаждали Члухув, однако польский гарнизон при поддержке горожан и окрестных крестьян отбил атаки противника. Затем шведы взяли города Свеце и Хелмно, вторглись в Восточную Пруссию, где захватили Квидзын, Залево, Милаково и Моронг. Оттуда Адольф Иоганн со своим отрядом вернулся в Мальборк, по пути взяв Тчев. Однако П. Вирц со своим отрядом пока оставался в Пруссии.

На помощь бранденбуржцам двинулся из Торуня польский отряд под командованием генерала артиллерии Кшиштофа Гродзинского. П. Вирц со своим корпусом вынужден был отойти из Пруссии в Померанию.

В августе 1659 года большое польское войско (12 600 человек) под предводительством нового польного коронного гетмана Ежи Себастьяна Любомирского двинулось в поход на Королевскую Пруссию. 28 августа польские полки осадили и взяли штурмом Грудзендз, а затем принудили к капитуляции шведский гарнизон в городском замке.

В августе того же года 30-тысячное объединённое австро-бранденбургское войско выступило в новое наступление на шведскую Померанию. 4 сентября С. Чарнецкий со своей дивизией выступил из Дании на свою родину. 20 октября С. Чарнецкий вернулся в Польшу, расположив свою дивизию на зимние квартиры в Великопольше. Польско-бранденбургские войска блокировали шведские гарнизоны в прусских замках Глова, Бродница, Мальборк, Эльблонг. 22 декабря 1659 года шведский гарнизон в Глове капитулировал, затем сдалась полякам крепость Бродница. Лишь хорошо укрепленные замки Мальборк и Эльблонг, осажденные поляками, оставались в руках шведов вплоть до заключения Оливского мира в мае 1660 года.

Действия в Курляндии

18 мая 1659 года в Курляндии обозный литовский Самуил Комаровский с литовской дивизией разгромил в сражении под Шкудами шведское войско под предводительством фельдмаршала Роберта Дугласа.

В августе в итоге блокады Самуил Комаровский взял город Кулдигу. В сентябре-октябре литовские хоругви князя Александра Полубинского заняли курляндские города Виндаву и Шкрынду. 24 ноября 1659 года великий обозный литовский Михаил Пац, возглавивший дивизию после смерти Самуила Комаровского, осадил Митаву, столицу Курляндии. Шведский гарнизон в Митаве капитулировал 8 января 1660 года. После этого Михаил Пац осадил город Бауск, но не сумел его взять до конца войны.

После поражения и высадки союзных войск в Дании шведский король Карл X Густав вынужден был начать мирные переговоры со своими противниками — Данией, Священной Римской империей, Бранденбургом и Речью Посполитой.

1660 год

13 февраля 1660 года 37-летний Карл X Густав, заболев лихорадкой, скончался в Гётеборге. 23 февраля новым королём Швеции стал 4-летний Карл XI (1660−1697), единственный сын и наследник Карла Х Густава. Страной стал управлять регентский совет под руководством Магнуса Делагарди.

3 мая 1660 года в Оливском монастыре, под Гданьском, был заключен Оливский мирный договор между Речью Посполитой, Австрией и Бранденбургом, с одной стороны, и Швецией, с другой. На переговорах шведскую делегацию возглавляли граф Бенгт (Бенедикт) Оксеншерна (уже канцлер) и ливонский генерал-губернатор граф Магнус Делагарди. Во главе польско-литовской делегации стояли великий коронный канцлер Николай Пражмовский, великий литовский канцлер Криштоф Сигизмунд Пац, воевода познаньский Ян Лещинский, рефендарь коронный Ян Морштын, надворный коронный подскарбий Владислав Рей и староста гнезненский Ян Гнинский.

По условиям Оливского мира король Речи Посполитой Ян II Казимир отказался от всех претензий на шведскую корону. За Швецией были закреплены Эстония и большая часть Ливонии, кроме Курляндии, которая осталась в вассальной зависимости от Речи Посполитой, и польских Инфлянтов. Польша и Швеция подтвердили независимость Пруссии от Речи Посполитой.

Одним из важнейших следствий шведского потопа было полное сворачивание польской реформации и изгнание из страны протестантов, до того в течение полутора столетий игравших исключительно важную роль в польском просвещении и культуре.

Шведский потоп в литературе и кино

Польский писатель Генрик Сенкевич положил события данного периода в основу исторического романа «Потоп» (1886 г.), сделав акцент на освободительной борьбе польского народа против шведских захватчиков. В 1974 году польский режиссёр Ежи Гофман снял по книге одноимённый фильм.

См. также

• Восстание Хмельницкого
• Русско-польская война 1654—1667
• Северная война 1655—1660
• Русско-шведская война 1656—1658
• Руина (история Украины)

Литература

• Флоря Б. Н. Русское государство и его западные соседи (1655−1661 гг.). — М.: Индрик, 2010. — ISBN 978-5-91674-082-0.
• Павлищев Н. И. Польская анархия при Яне Казимире и война за Украину. — СПб., 1887.
• Заборовский Л. В. Россия, Речь Посполитая и Швеция в середине XVII в. Из истории международных отношений в Восточной и Юго-Восточной Европе — М., 1981.
• Заборовский Л. В. Великое княжество Литовское и Россия во время польского Потопа (1655−1656 гг.) Ин-т славяноведения и балканистики РАН — М.: «Наука», 1994. — ISBN 5-02-010078-1.
• Изборник: Самійло ВЕЛИЧКО «ЛІТОПИС» (1648−1702)

Отрывок, характеризующий Шведский потоп

«Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie, je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles memes a l'egard de cet individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire. Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A propos de Marieiage, savez vous que tout derienierement la tante en general Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que j'ai pu savoir sur son compte.
«Mais assez de bavardage comme cela. Je finis mon second feuillet, et maman me fait chercher pour aller diner chez les Apraksines. Lisez le livre mystique que je vous envoie et qui fait fureur chez nous. Quoiqu'il y ait des choses dans ce livre difficiles a atteindre avec la faible conception humaine, c'est un livre admirable dont la lecture calme et eleve l'ame. Adieu. Mes respects a monsieur votre pere et mes compliments a m elle Bourienne. Je vous embrasse comme je vous aime. Julie».
«P.S.Donnez moi des nouvelles de votre frere et de sa charmante petite femme».
[Вся Москва только и говорит что о войне. Один из моих двух братьев уже за границей, другой с гвардией, которая выступает в поход к границе. Наш милый государь оставляет Петербург и, как предполагают, намерен сам подвергнуть свое драгоценное существование случайностям войны. Дай Бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы, было низвергнуто ангелом, которого Всемогущий в Своей благости поставил над нами повелителем. Не говоря уже о моих братьях, эта война лишила меня одного из отношений самых близких моему сердцу. Я говорю о молодом Николае Ростове; который, при своем энтузиазме, не мог переносить бездействия и оставил университет, чтобы поступить в армию. Признаюсь вам, милая Мари, что, несмотря на его чрезвычайную молодость, отъезд его в армию был для меня большим горем. В молодом человеке, о котором я говорила вам прошлым летом, столько благородства, истинной молодости, которую встречаешь так редко в наш век между двадцатилетними стариками! У него особенно так много откровенности и сердца. Он так чист и полон поэзии, что мои отношения к нему, при всей мимолетности своей, были одною из самых сладостных отрад моего бедного сердца, которое уже так много страдало. Я вам расскажу когда нибудь наше прощанье и всё, что говорилось при прощании. Всё это еще слишком свежо… Ах! милый друг, вы счастливы, что не знаете этих жгучих наслаждений, этих жгучих горестей. Вы счастливы, потому что последние обыкновенно сильнее первых. Я очень хорошо знаю, что граф Николай слишком молод для того, чтобы сделаться для меня чем нибудь кроме как другом. Но эта сладкая дружба, эти столь поэтические и столь чистые отношения были потребностью моего сердца. Но довольно об этом.
«Главная новость, занимающая всю Москву, – смерть старого графа Безухого и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую то малость, князь Василий ничего, а Пьер – наследник всего и, сверх того, признан законным сыном и потому графом Безухим и владельцем самого огромного состояния в России. Говорят, что князь Василий играл очень гадкую роль во всей этой истории, и что он уехал в Петербург очень сконфуженный. Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безухим и владельцем одного из лучших состояний России, – я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным. Так как уже два года все забавляются тем, чтобы приискивать мне женихов, которых я большею частью не знаю, то брачная хроника Москвы делает меня графинею Безуховой. Но вы понимаете, что я нисколько этого не желаю. Кстати о браках. Знаете ли вы, что недавно всеобщая тетушка Анна Михайловна доверила мне, под величайшим секретом, замысел устроить ваше супружество. Это ни более ни менее как сын князя Василья, Анатоль, которого хотят пристроить, женив его на богатой и знатной девице, и на вас пал выбор родителей. Я не знаю, как вы посмотрите на это дело, но я сочла своим долгом предуведомить вас. Он, говорят, очень хорош и большой повеса. Вот всё, что я могла узнать о нем.
Но будет болтать. Кончаю мой второй листок, а маменька прислала за мной, чтобы ехать обедать к Апраксиным.
Прочитайте мистическую книгу, которую я вам посылаю; она имеет у нас огромный успех. Хотя в ней есть вещи, которые трудно понять слабому уму человеческому, но это превосходная книга; чтение ее успокоивает и возвышает душу. Прощайте. Мое почтение вашему батюшке и мои приветствия m lle Бурьен. Обнимаю вас от всего сердца. Юлия.
PS. Известите меня о вашем брате и о его прелестной жене.]
Княжна подумала, задумчиво улыбаясь (при чем лицо ее, освещенное ее лучистыми глазами, совершенно преобразилось), и, вдруг поднявшись, тяжело ступая, перешла к столу. Она достала бумагу, и рука ее быстро начала ходить по ней. Так писала она в ответ:
«Chere et excellente ami. Votre lettre du 13 m'a cause une grande joie. Vous m'aimez donc toujours, ma poetique Julie.
L'absence, dont vous dites tant de mal, n'a donc pas eu son influenсе habituelle sur vous. Vous vous plaignez de l'absence – que devrai je dire moi, si j'osais me plaindre, privee de tous ceux qui me sont chers? Ah l si nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste. Pourquoi me supposez vous un regard severe, quand vous me parlez de votre affection pour le jeune homme? Sous ce rapport je ne suis rigide que pour moi. Je comprends ces sentiments chez les autres et si je ne puis approuver ne les ayant jamais ressentis, je ne les condamiene pas. Me parait seulement que l'amour chretien, l'amour du prochain, l'amour pour ses ennemis est plus meritoire, plus doux et plus beau, que ne le sont les sentiments que peuvent inspire les beaux yeux d'un jeune homme a une jeune fille poetique et aimante comme vous.
«La nouvelle de la mort du comte Безухой nous est parvenue avant votre lettre, et mon pere en a ete tres affecte. Il dit que c'etait avant derienier representant du grand siecle, et qu'a present c'est son tour; mais qu'il fera son possible pour que son tour vienne le plus tard possible. Que Dieu nous garde de ce terrible malheur! Je ne puis partager votre opinion sur Pierre que j'ai connu enfant. Il me paraissait toujours avoir un coeur excellent, et c'est la qualite que j'estime le plus dans les gens. Quant a son heritage et au role qu'y a joue le prince Basile, c'est bien triste pour tous les deux. Ah! chere amie, la parole de notre divin Sauveur qu'il est plus aise a un hameau de passer par le trou d'une aiguille, qu'il ne l'est a un riche d'entrer dans le royaume de Dieu, cette parole est terriblement vraie; je plains le prince Basile et je regrette encore davantage Pierre. Si jeune et accable de cette richesse, que de tentations n'aura t il pas a subir! Si on me demandait ce que je desirerais le plus au monde, ce serait d'etre plus pauvre que le plus pauvre des mendiants. Mille graces, chere amie, pour l'ouvrage que vous m'envoyez, et qui fait si grande fureur chez vous. Cependant, puisque vous me dites qu'au milieu de plusurs bonnes choses il y en a d'autres que la faible conception humaine ne peut atteindre, il me parait assez inutile de s'occuper d'une lecture inintelligible, qui par la meme ne pourrait etre d'aucun fruit. Je n'ai jamais pu comprendre la passion qu'ont certaines personnes de s'embrouiller l'entendement, en s'attachant a des livres mystiques, qui n'elevent que des doutes dans leurs esprits, exaltant leur imagination et leur donnent un caractere d'exageration tout a fait contraire a la simplicite chretnne. Lisons les Apotres et l'Evangile. Ne cherchons pas a penetrer ce que ceux la renferment de mysterux, car, comment oserions nous, miserables pecheurs que nous sommes, pretendre a nous initier dans les secrets terribles et sacres de la Providence, tant que nous portons cette depouille charienelle, qui eleve entre nous et l'Eterienel un voile impenetrable? Borienons nous donc a etudr les principes sublimes que notre divin Sauveur nous a laisse pour notre conduite ici bas; cherchons a nous y conformer et a les suivre, persuadons nous que moins nous donnons d'essor a notre faible esprit humain et plus il est agreable a Dieu, Qui rejette toute science ne venant pas de Lui;que moins nous cherchons a approfondir ce qu'il Lui a plu de derober a notre connaissance,et plutot II nous en accordera la decouverte par Son divin esprit.
«Mon pere ne m'a pas parle du pretendant, mais il m'a dit seulement qu'il a recu une lettre et attendait une visite du prince Basile. Pour ce qui est du projet de Marieiage qui me regarde, je vous dirai, chere et excellente amie, que le Marieiage, selon moi,est une institution divine a laquelle il faut se conformer. Quelque penible que cela soit pour moi, si le Tout Puissant m'impose jamais les devoirs d'epouse et de mere, je tacherai de les remplir aussi fidelement que je le pourrai, sans m'inquieter de l'examen de mes sentiments a l'egard de celui qu'il me donnera pour epoux. J'ai recu une lettre de mon frere, qui m'annonce son arrivee a Лысые Горы avec sa femme. Ce sera une joie de courte duree, puisqu'il nous quitte pour prendre part a cette malheureuse guerre, a laquelle nous sommes entraines Dieu sait, comment et pourquoi. Non seulement chez vous au centre des affaires et du monde on ne parle que de guerre, mais ici, au milieu de ces travaux champetres et de ce calme de la nature, que les citadins se representent ordinairement a la campagne, les bruits de la guerre se font entendre et sentir peniblement. Mon pere ne parle que Marieche et contreMarieche, choses auxquelles je ne comprends rien; et avant hier en faisant ma promenade habituelle dans la rue du village, je fus temoin d'une scene dechirante… C'etait un convoi des recrues enroles chez nous et expedies pour l'armee… Il fallait voir l'etat dans lequel se trouvant les meres, les femmes, les enfants des hommes qui partaient et entendre les sanglots des uns et des autres!
On dirait que l'humanite a oublie les lois de son divin Sauveur, Qui prechait l'amour et le pardon des offenses, et qu'elle fait consister son plus grand merite dans l'art de s'entretuer.
«Adieu, chere et bonne amie, que notre divin Sauveur et Sa tres Sainte Mere vous aient en Leur sainte et puissante garde. Marieie».
[Милый и бесценный друг. Ваше письмо от 13 го доставило мне большую радость. Вы всё еще меня любите, моя поэтическая Юлия. Разлука, о которой вы говорите так много дурного, видно, не имела на вас своего обычного влияния. Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы сказать, если бы смела, – я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах, ежели бы не было у нас религии для утешения, жизнь была бы очень печальна. Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе. Я понимаю эти чувства у других, и если не могу одобрять их, никогда не испытавши, то и не осуждаю их. Мне кажется только, что христианская любовь, любовь к ближнему, любовь к врагам, достойнее, слаще и лучше, чем те чувства, которые могут внушить прекрасные глаза молодого человека молодой девушке, поэтической и любящей, как вы.
Известие о смерти графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и мой отец был очень тронут им. Он говорит, что это был предпоследний представитель великого века, и что теперь черед за ним, но что он сделает все, зависящее от него, чтобы черед этот пришел как можно позже. Избави нас Боже от этого несчастия.
Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих. Ах, милый друг, слова нашего Божественного Спасителя, что легче верблюду пройти в иглиное ухо, чем богатому войти в царствие Божие, – эти слова страшно справедливы. Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Такому молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, – через сколько искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более всего на свете, – я желаю быть беднее самого бедного из нищих. Благодарю вас тысячу раз, милый друг, за книгу, которую вы мне посылаете и которая делает столько шуму у вас. Впрочем, так как вы мне говорите, что в ней между многими хорошими вещами есть такие, которых не может постигнуть слабый ум человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое по этому самому не могло бы принести никакой пользы. Я никогда не могла понять страсть, которую имеют некоторые особы, путать себе мысли, пристращаясь к мистическим книгам, которые возбуждают только сомнения в их умах, раздражают их воображение и дают им характер преувеличения, совершенно противный простоте христианской.
Будем читать лучше Апостолов и Евангелие. Не будем пытаться проникнуть то, что в этих книгах есть таинственного, ибо как можем мы, жалкие грешники, познать страшные и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую завесу? Ограничимся лучше изучением великих правил, которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле; будем стараться следовать им и постараемся убедиться в том, что чем меньше мы будем давать разгула нашему уму, тем мы будем приятнее Богу, Который отвергает всякое знание, исходящее не от Него, и что чем меньше мы углубляемся в то, что Ему угодно было скрыть от нас, тем скорее даст Он нам это открытие Своим божественным разумом.
Отец мне ничего не говорил о женихе, но сказал только, что получил письмо и ждет посещения князя Василия; что касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по моему, есть божественное установление, которому нужно подчиняться. Как бы то ни было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно будет наложить на меня обязанности супруги и матери, я буду стараться исполнять их так верно, как могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне даст супругом.
Я получила письмо от брата, который мне объявляет о своем приезде с женой в Лысые Горы. Радость эта будет непродолжительна, так как он оставляет нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог знает как и зачем. Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют себе в деревне, отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену.
Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания тех и других. Подумаешь, что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом. Мария.]
– Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le mien. J'ai ecris а ma pauvre mere, [А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое. Я писала моей бедной матери,] – заговорила быстро приятным, сочным голоском улыбающаяся m lle Bourienne, картавя на р и внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи совсем другой, легкомысленно веселый и самодовольный мир.
– Princesse, il faut que je vous previenne, – прибавила она, понижая голос, – le prince a eu une altercation, – altercation, – сказала она, особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, – une altercation avec Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue, vous savez… [Надо предупредить вас, княжна, что князь разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый. Предупреждаю вас, знаете…]
– Ah l chere amie, – отвечала княжна Марья, – je vous ai prie de ne jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent. [Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие судили.]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.


Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене:
– Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, – сказал он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
– Mais c'est un palais, – сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. – Allons, vite, vite!… [Да это дворец! – Пойдем скорее, скорее!…] – Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.
– C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre. [Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
– Ты постарел, Тихон, – сказал он, проходя, старику, целовавшему его руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
– Ah! quel bonheur pour la princesse, – заговорила она. – Enfin! Il faut que je la previenne. [Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее предупредить.]
– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.