Швиндт, Петер Теодор

Петер Теодор Швиндт
Место рождения:	деревня Ряйсяля (ныне Мельниково), Выборгская губерния, Великое княжество Финляндское, Российская империя
Научная сфера:	история, археология, этнография
Место работы:	Карельский перешеек, Карелия
Альма-матер:	Гельсингфорсский университет
Известен как:	Первый исследователь древностей Карельского перешейка

Пе́тер Теодо́р Швиндт (швед. Petter Theodor Schwindt, родился 13 октября 1851 года, деревня Ряйсяля (ныне Мельниково) — умер 27 октября 1917 года) — историк, археолог и этнограф немецкого происхождения, родившийся и живший в России, в Великом княжестве Финляндском. Произвёл множество раскопок в Карелии, в основном — на Карельском перешейке. Впервые привлёк внимание исторической и археологической науки к карельскому средневековью. Один из основоположников краеведения и музейного дела на Карельском перешейке.

Биография

Родился 13 октября 1851 г. в поместье Путория (или Пудория) в деревне Ряйсяля, к юго-западу от Кексгольма (также Кякисалми, ныне Приозерск). Его предки жили в Ряйсяля ещё в XVIII веке. Дед Швиндта был пастором, а отец — врачом. Детство его прошло там же. Окончил гимназию в Выборге, затем поступил в Техническую школу в Гельсингфорсе, ставшую предшественницей Хельсинкского Технологического Университета, по специальности «гражданская инженерия». В юношестве Швиндт заинтересовался историей прошлого Карельского перешейка, проводил много времени в архивах и даже приступил к раскопкам в Путории. Участвовал в работе Выборгского студенческого союза, занимавшегося организацией археологических и этнографических экспедиций и публикацией студенческих исследований. Также в те годы Швиндт активно занимался самообразованием.

В 1876 году Швиндт опубликовал в первом номере сборника «Каукомиели», издававшегося Выборгским студенческим союзом, свою 30-страничную статью о крепости Корела, за подписью «Тео» — это был его дебют в научной печати. В том же году он сделал несколько примечательных научных докладов на тему русско-шведской борьбы за спорные приладожские территории в XII—XVII веках, в том числе о периоде шведского правления в Кексгольме в 1580—1597 годах; эти исследования были основаны на архивных документах и получили высокую оценку тогдашнего научного сообщества Великого княжества Финляндского. Швиндт проявил незаурядные способности во время студенческих экспедиций 1876—1878 годов, в которых студенты занимались раскопками древних захоронений и сбором этнографического материала по истории карельского народного костюма.

В 1877 году Общество финских древностей назначило Швиндту стипендию для проведения раскопок на территории Старой крепости в Кексгольме. Эти раскопки длились в течение семи лет с небольшими перерывами. По их окончании, в 1884 году, Швиндт представил подробный отчёт с описанием обнаруженных находок каменного и железного веков.

Летом 1879 года Швиндт предпринял экспедицию в Северо-Западное Приладожье, во время которой были собраны народные предания об этом крае, обнаружены и описаны древние крепостные сооружения в районе Куркийоки и Яккима, а во время раскопок под Сортавалой Швиндт нашёл захоронение с интересным набором ювелирных изделий. Большинство этих находок сейчас хранятся в Национальном музее Финляндии, там же, в архиве, хранятся и записные книжки Швиндта, где им фиксировались результаты его изысканий. В 1883 году Швиндт издал в Хельсинки книгу «Народные предания Северо-Западного Приладожья, собранные летом 1879 года», где, помимо собственно преданий, содержались сведения об укреплениях (фин. linnamäki — «крепостные/укреплённые холмы, линнамяки») и захоронениях древних карел, а также топографические карты и планы, созданные по материалам как данных из экспедиции, так и старинных карт из архивов, содержавшие немало малоизвестных древних топонимов. Помимо преданий, Швиндт также интересовался народными песнями, духовными стихами, заклинаниями и др.

В 1882 году с группой других студентов ездил в экспедицию в места проживания тверских карел, в результате которой ими был создан словарь диалекта этой этнической группы (более 5 тыс. слов) и собрана коллекция предметов материальной культуры.

В том же 1883 году Швиндт поступил на историко-филологический факультет Гельсингфорсского университета, который он окончил в 1885 году с дипломом магистра гуманитарных наук.

Летом 1884 года ездил в очередную экспедицию в окрестности Кексгольма, собрав большое количество древних предметов искусства. В следующем году, помимо ставших уже традиционными для него раскопок в Кексгольме и родном Ряйсяля, вёл изыскания также и в Хийтоле.

В последующие несколько лет в сферу его научной деятельности попали, помимо Ряйсяля и Кексгольма, Саккола (ныне Громово), Пюхяярви (Отрадное), Суотниеми (Яркое), Лапинлахти (Ольховка), Каукола (Севастьяново), Куркийоки, Сортавала, Рауту (Сосново), Валкярви (Мичуринское), Ховинсаари, Муола, Тарпиниеми.

В Суотниеми (в 6 км к западу от Кексгольма) Теодором Швиндтом были раскопаны пять древних могильников, результаты раскопок позволили реконструировать старинные погребальные обряды карел и карельский народный костюм. По результатам анализа находок Швиндт датировал эти захоронения XI—XII веками.

Также Швиндт производил раскопки в захоронениях в районе посёлка Лапинлахти (ныне Ольховка) на южном берегу Сувантоярви (Суходольского озера). Им были обнаружены грунтовые могильники Леппясенмяки, Патья, Паямяки и Купарисенмяки, датированные им второй половиной XII—XIII веком. Несмотря на то, что некоторые захоронения были повреждены до Швиндта, находки оказались значительными.

Швиндт проводил одну экспедицию за другой. Он стремился экономить время, затрачиваемое на переезды, и однажды это едва не погубило его: когда он ехал из Ряйсяля в Валкярви, то решил с целью сократить время пути пересечь на лодке Вуоксу, на одном из речных порогов его лодка перевернулась, и он чудом спасся от гибели.

В 1891—1892 годах Швиндт вёл очередные раскопки в Старой крепости Кексгольма вместе с Альфредом Хакманом. Копали в том числе там, где в XVIII веке находился кирпичный сторожевой дом, в котором размещались кордегардия и гауптвахта, а до этого, в средние века — моренный холм, служивший курганным могильником; в нижней части холма был обнаружен культурный слой с артефактами языческого периода. Эти находки стали обоснованием гипотезы Швиндта о том, что ещё до строительства современной крепости на её территории существовало древнекарельское поселение.

В 1892 г. Швиндт защитил в Гельсингфорсе докторскую диссертацию на тему «Сведения о Железном веке в Карелии на основании находок в уезде Кякисалми». В ней он доказал, что карелы — не пришлое, а коренное население Северо-Западного Приладожья. В 1898 году он издал исследование «Сведения о строительстве за́мковой и военной крепости Кексгольм и старого города». В этих трудах он опирался как на русские и шведские архивные материалы (летописи и хроники, писцовые книги), так и на данные археологических изысканий, в основном собственных. Швиндт датировал первый захват крепости шведами не 1295 годом, как было доказано позднее, а 1294; эта дата важна, так как является первым упоминанием о Кексгольме в исторических документах, будучи приведена в одной из русских летописей (в XIII веке годы на Руси считали от сотворения мира, а Новый год был 1 сентября, поэтому подобные ошибки в один год возможны); во многом с лёгкой руки Швиндта дата 1294 закрепилась в сознании, также он в 1894 году был одним из инициаторов и организаторов празднования 600-летия Кексгольма (точнее, 600-летия первого летописного упоминания о нём). Также Швиндт доказывал, что первоначально крепость Корела находилась не на нынешнем месте, а выше по течению Вуоксы, на скалистом острове Каллиосаари, где ныне находится городской парк и пляж Приозерска. В 1893 году Швиндт стал хранителем в Археологической комиссии, этот пост он занимал до самой смерти.

В 1892 году в кексгольмской газете «Вуокса» Теодор Швиндт писал: «Мы должны создать музей в богатой историческими событиями крепости», предложив разместить постоянную экспозицию в Круглой башне; музей был открыт в 1894 г. к 600-летию города. Впоследствии, бывая в Кексгольме, Швиндт давал советы местным краеведам, помогал им в развитии музейного дела. В 1905 году он создал краеведческое общество Кексгольма, а в ноябре 1913 года — краеведческое общество Кексгольмского уезда в Гельсингфорсе, став его председателем.

Швиндт был депутатом городского парламента Кексгольма от буржуазного сословия. Будучи убеждённым фенноманом, он был участником ряда нелегальных общественно-политических организаций. Земляки уважали его и называли «некоронованным карельским королём».

В 1914 году Швиндт вместе с Юхани Ринне проводил исследования крепости Тиуринлинна (Тиверский городок).

И за два месяца до смерти, уже тяжело больной, Швиндт продолжал работать, проводя раскопки в Лапинлахти. Петер Теодор Швиндт скончался 27 октября 1917 года.

Ссылки

• [www.kirjazh.spb.ru/schvindt/index.htm Петер Теодор Швиндт]

Отрывок, характеризующий Швиндт, Петер Теодор

«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.