Шевалье (танцовщик)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Шевалье
Chevalier (Pierre Peicam de Brissole)
Имя при рождении:

Пьер Пекен [де] Бриссоль

Место рождения:

Бордо, Франция

Профессия:

артист балета, балетмейстер

Гражданство:

Франция Франция

Театр:

Парижская опера, Императорские театры Российской империи и др. театры Европы

Шевалье́ (фр. Chevalier); наст. имя Пьер Пекен (иногда Пейкам) де Бриссоль (Pierre Peicam [de] Brissole); род. в Бордо (Франция), даты рождения и смерти неизвестны[1]) — французский танцовщик, сценарист и хореограф, супруг певицы мадам Шевалье.



Биография

Жена: певица и светская дама Мадам Шевалье, которой приписываются любовные похождения со многими известными государственными деятелями и императором Павлом I. Её родной брат Огюст Пуаро (Auguste Poireau) — танцовщик, работал в России.

П. Шевалье родился в Бордо[1].

В начале 1770-х гг. работал в балетной труппе в Лионе, где в 1792 году женился на начинающей певице, вошедшей в историю российского дворцового окружения как Мадам Шевалье[2]. В скором времени супруги уехали покорять Париж и выступали в Королевской академии музыки[1] (по другим источникам, семейная пара трудилась на сцене парижского Итальянского театра[3]) в Париже, где оказались в гуще начавшихся революционных событий[4]. Однака игра в политику у них не задалась, и чета артистов вернулась к артистической жизни на сцене парижского Итальянского театра. Потом какое-то время работали в Бордо.

После термидорианского переворота (27 июля 1794 года — 9 термидора II года по республиканскому календарю) семья Шевалье уехала в Гамбург[3]. В 1795 году П. Шевалье поставил там несколько балетов как балетмейстер[1]. Но помимо артистической деятельности у них проявился предпринимательский талант, открыв игорный дом[2].

В 1798 году (возможно, в 1797) П. Шевалье (вместе с женой Луизой и её братом, балетным артистом Огюстом Пуаро) получил приглашение от директора Петербургской императорской труппы Н. Б. Юсупова приехать работать в Россию во Французской императорской труппе. Контрактом оговаривались гонорары: Мадам Шевалье получала 7000 рублей (до неё такого жалования не получал никто в труппе), балетмейстер Пьер Шевалье — 3000, танцор Огюст Пуаро — 2000 рублей. Кроме того, им полностью оплачивалась квартира, дрова, карета для выездов и предоставлялись бенефисы[3]. В соответствии с контрактом артистическая семья прибыла в Петербург к 1 апреля 1798 года[1] (по некоторым данным: событие случилось раньше, в мае 1797 года), а 9 ноября 1799 Высочайшим указом П.Шевалье был назначен «отныне и впредь навсегда быть сочинителем балетов»[1]. Этот период времени связан с развитием и становлением русского балета, о чём впоследствии писал историк русского балета Ю. А. Бахрушин: «Период с 1790 по 1805 год был чрезвычайно знаменательным в истории развития балета в России. За это пятнадцатилетие … было заложено прочное основание для самоопределения русского балета»[5].

Но не только развитием искусств славно время. На красавицу певицу обратили внимание государственные деятели, приближенные к императорскому двору, среди которых особо выделялся царедворец Павла I Кутайсов, снявший и обставивший на собственные средства для свой возлюбленной певицы и её семьи роскошный особняк. Н. И. Греч писал об этом семейной деятельности: «К ней прибегали за протекцией и получали её за надлежащую плату. (…) Муж её сидел в передней и докладывал о приходящих. Она принимала их как королева. Одно слово её Кутайсову, записочка Кутайсова к генерал-прокурору или к другому сановнику, и дело решалось в пользу щедрого дателя»[6]. Похожие отзывы давал Август Коцебу: «Более всего запятнано было царствование Павла ненасытным корыстолюбием известной госпожи Шевалье. (…) Нет примера, чтобы она когда-либо употребила своё влияние для доброго дела; можно было рассчитывать на ея вмешательство только там, где была для нея какая-нибудь выгода»[7]. Семейная творческая жизнь была столь наполнена, что похоже, балетмейстера особо не волновал тот факт, что у его жены и Кутайсова родилась общая дочь[6]. Тем временем влияние его супруги вскорости распространилось и на императора.

Пекен (Пьер) Шевалье пользовался при дирекции императорских театров большими правами и полномочиями. О доверии к нему указывает тот факт, что в начале 1801 года он получил 2000 рублей, чтобы ангажировать в Париже новых артистов для Петербургской балетной труппы. Шевалье отбыл в Париж с тем, чтобы вернуться через несколько месяцев и привезти с собой знаменитых французских танцоров. Однако все изменилось. В марте в России произошёл переворот, в результате которого император Павел I был предательски убит. Его преемник и сын Александр I уже в первые же дни правления провел новые назначения на государственные должности, а мадам Шевалье тут же была выслана из России. Пекен Шевалье счёл за лучшее в Россию не возвращаться. В результате он провел в Петербургской балетной труппе три года, два с половиной из которых в должности главного хореографа, и поставил за это время множество балетных представлений. А вот родственник Огюст Пуаро вполне прижился в России и даже стал величаться на русский манер Августом Леонтьевичем[8].

В 1801 году, после исчезновения П. Пекена Шевалье, в Петербург прибыл новый французский балетмейстер — Шарль Луи Дидло.

По воспоминаниям И. И. Вальберха, Пьер Пекен Шевалье как исполнитель «танцует почти без рук, вертится как сумасшедший и даже по временам язык высовывает»[1].

Балетмейстерская деятельность П. Шевалье современной русской балетной критикой расценивается как невысокая: «Отсутствие серьёзного содержания в балетах Шевалье восполнялось роскошью оформления. Танцы были невыразительны, уровень их музыкальности был невысок. Шевалье чаще предшественников применял в балетах музыку разных авторов. Программы его спектаклей отмечены небрежением к исполнителям, которых называли то по фамилиям, то по именам, то по прозвищам»[1]. По поводу «небрежения к исполнителям» следует, конечно, не забывать, что время стояло крепостническое, и артисты, большинство из которых были недавними холопами, другого отношения и не знали. В постановках Пекена Шевалье участвовали знаменитые русские артисты балета Е.Колосова, В.Балашов, И. М. Аблец.

Артистическая деятельность в Санкт-Петербурге заключалась в следующем:

Автор либретто к балетам:

  • «Разбойники»
  • «Агатокл»

Балетмейстерская деятельность:

  • 1798 — «Жертвоприношение Амуру» на сборную музыку
  • 1798 — «Похищение»
  • 1798 — «Нимфы и охотник»
  • 1799 — «Приезд Фетиды и Пелея в Фессалию» Дж. Сарти с фрагментами музыки Фонбрюна
  • 1799 — «Брак Фетиды и Пелея» А.Париса
  • 1799 — «Возвращение Полиоркета» В. Мартин-и-Солера
  • 1799 — балет в опере «Эдип в Колоне» Саккини
  • 1800 — «Врач сумасшедших»
  • 1800 — «Деревенская героиня» Дюкенуа
  • 1800 — «Любовная страсть Флоры и Зефира» Дж. СартиГатчине)
  • 1800 — «Ариадна, покинутая Тезеем на острове Наксос» В. Мартин-и-Солера
  • 1800 — балет в опере «Панург на острове Фонарей» А. Гретри
  • 1801 — балет в опере «Гастон де Фоа»

Напишите отзыв о статье "Шевалье (танцовщик)"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.niv.ru/doc/ballet/encyclopedia/062.htm Энциклопедия балета (страница 62) // автор Г. Н. Добровольская]
  2. 1 2 Шевалье-Пейкам // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. 1 2 3 [ptzh.theatre.ru/1998/16/58/ С. Мельникова. Мадам Шевалье // Петербургский театральный журнал]
  4. [books.google.ru/books?lr=&id=qVFKAAAAIAAJ&dq=%22madame+chevalier%22+paul+I+of+russia&q=%22madame+chevalier%22#v=snippet&q=%22madame%20chevalier%22&f=false Stewarton,Lewis Goldsmith. The secret history of the court and cabinet of St. Cloud. 1807]
  5. Ю. А. Бахрушин. «История русского балета» (М., Сов. Россия, 1965, 249 с.)
  6. 1 2 [az.lib.ru/g/grech_n_i/text_0030.shtml Н. И. Греч. Воспоминания о моей жизни]
  7. [www.memoirs.ru/texts/Kocebou_Z_1908.htm Коцебу А. Ф. Ф. фон. Записки Августа Коцебу. Неизданное сочинение Августа Коцебу об императоре Павле I / Пер., примеч. А. Б. Лобанова-Ростовского // Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников. — Изд. 2-е. — Спб.: А. С. Суворин, 1908. — С. 315—423]
  8. [dic.academic.ru/dic.nsf/es/40395/Огюст Энциклопедический словарь // Огюст Август Леонтьевич]

Отрывок, характеризующий Шевалье (танцовщик)

На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.