Шевырёв, Степан Петрович

Степан Петрович Шевырёв
Дата рождения:	18 (30) октября 1806(1806-10-30)
Место рождения:	Саратов, Российская империя
Дата смерти:	8 (20) мая 1864(1864-05-20) (57 лет)
Место смерти:	Париж, Франция
Род деятельности:	историк литературы, литературный критик, литературовед, поэт, философ
Награды:
[az.lib.ru/s/shewyrew_s_p/ Произведения на сайте Lib.ru]

Степа́н Петро́вич Шевырёв (18 [30] октября 1806, Саратов — 8 [20] мая 1864, Париж) — русский литературный критик, историк литературы, поэт славянофильских убеждений. Академик Петербургской Академии наук (1847).

Биография

Степан Петрович Шевырёв родился в дворянской семье, получил домашнее образование. Рано научился читать, уже в детстве владел церковно-славянским, французским и немецким языками. Увлекался чтением произведений Александра Петровича Сумарокова, Михаила Матвеевича Хераскова, и в особенности повестей Николая Михайловича Карамзина. Окончил с золотой медалью Благородный пансион (1818—1822).

Служил в Московском архиве коллегии министерства иностранных дел. Входил в «литературно-философский кружок любомудров», в котором участвовали А. И. Кошелёв, Д. В. Веневитинов, И. В. Киреевский. Участвовал в организации и издании литературного журнала «любомудров» «Московский вестник» (1827—1830). Вместе с В. П. Титовым и Н. А. Мельгуновым перевёл книгу «Об искусстве и художниках» Л. Тика и В. Г. Вакенродера. К этому времени им была написана бо́льшая часть его стихотворений.

Был учителем сына Зинаиды Волконской. Вместе с ним жил за границей в 1829—1832 годах, изучая историю искусства и архитектуры в Швейцарии и Италии. По возвращении защитил диссертацию «Дант и его век» (1833). В должности адъюнкта читал курс по истории всеобщей словесности в Московском университете с января 1834 года. Получив степень доктора философии за сочинение «Теория поэзии в историческом её развитии у древних и новых народов» (1836), стал профессором Московского университета (с 1837).

В 1835—1837 годах был ведущим критиком журнала «Московский наблюдатель», где поместил нашумевшую тогда полемическую статью «Словесность и торговля», направленную против «торгового направления» в литературе (Булгарин, Греч, Сенковский). Совместно с М. П. Погодиным издавал и редактировал журнал «Москвитянин» (1841—1856).

Более двух лет (1838—40) Шевырёв был за границей, посещая лекции археологического института в Риме, слушал лекции в Берлине, Мюнхене, Париже, Лондоне, работал в библиотеках, встречался с западноевропейскими учеными. Он был удостоен степени доктора философии Парижским университетом, избран членом художественного общества в Афинах, филологического общества в Аграме (ныне Загреб, Хорватия). По возвращении снова приступил к работе в университете, вскоре стал старшим профессором русской словесности и был утвержден деканом философского факультета.

Летом 1847 года совершил поездку в Кирилло-Белозерский монастырь, о чём написал книгу «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году», где он указал на найденные им несколько неизвестных памятников литературы.

С. П. Шевырёв был особенно близок с Н. В. Гоголем, которому оказывал много услуг: читал корректуру его сочинений, налаживал связи с книгопродавцами, ведал его финансовыми делами. После смерти Гоголя Шевырёв принимал деятельное участие в разборе его бумаг и хлопотал о посмертном издании его сочинений. И Гоголь ценил Шевырёва, он писал Смирновой: «Если вы будете когда в Москве, не позабудьте познакомиться с Шевырёвым. Человек этот стоит на точке разумения высшей, чем другие в Москве, и в нём зреет много добра для России».

Шевырёву принадлежит фраза "загнивающий Запад".

Был женат на Софье Борисовне Зеленской (1809—1871), внебрачной дочери князя Б. В. Голицына (1769—1813), который владел имением Вязёмы, где Шевырёв разбирал огромное библиотечное собрание. Её сестра Анна Борисовна Зеленская (1802—1835) была замужем за тверским гражданским губернатором А. П. Бакуниным.

В 1857 году на заседании совета Московского художественного общества внук Екатерины II и Г. Г. Орлова, двоюродный брат царя граф Бобринский энергично обрушился на крепостное право и в особенности на порядки времён царствования Николая I. Шевырёв увидел в этом стремление опозорить Россию, стал горячо заступаться за всё русское. Между ними возникла ссора, переросшая в потасовку; И. С. Тургенев в своём письме А. И. Герцену описал инцидент следующим образом:

… возникли споры (как это водится в Москве) о славянофильстве, о статье Аксакова о богатырях, а наконец и о речи Роберта Пиля, за которую упомянутый граф вздумал заступаться. — «После этого Вы не патриот», — заметил профессор. На эти слова граф с изумительной находчивостью и совершенным à propos возразил: «А ты, сукин сын, женат на выблядке!» — «А ты сам происходишь от выблядка», — в свою очередь заметил профессор и бац графа в рожу … Вот тебе, милый Герцен, подробное — и во всех своих подробностях точное описание этой знаменитой драки, от которой по всей Москве стон стоял стоном.

В результате у Шевырёва оказалось сломано ребро. Но учитывая общественный резонанс происшедшего, высшая власть примерно наказала обоих: Шевырёв был признан виновником потасовки, уволен со службы и выслан из Москвы, Бобринский сослан в своё имение с запрещением появляться в столицах. Бобринский на этом не успокоился, и добивался тюремного заключения для ученого.

В 1860 году, после усиленной работы в синодальной и Волоколамской библиотеках, закончив издание 3-й и 4-й частей своей истории словесности, Шевырев навсегда покинул Россию. Его собрание книг было передано в библиотеку Нежинского Юридического лицея.

Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.

Библиография

• Шевырёв С. П. [books.google.ru/books?id=vnEEAAAAYAAJ&pg=PR1&hl=fr&source=gbs_selected_pages&cad=3#v=onepage&q&f=false История русской словесности: лекции. Ч.1-4.]. — М.: Университетская типография, 1846-1860.
• Шевырёв С. П. [books.google.ru/books?id=ED4BAAAAYAAJ&pg=PA504&hl=fr&source=gbs_selected_pages&cad=3#v=onepage&q&f=false История Императорского Московского университета]. — М.: Университетская типография, 1855. — 584 с.

Литература

• Н. Ч. Шевырев, Степан Петрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1911. — Т. 23: Шебанов — Шютц. — С. 19—29.
• П. Е. Щёголев. Шевырев, Степан Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1903. — Т. XXXIX. — С. 361—364.
• Шевырёв, Степан Петрович — статья из Большой советской энциклопедии.
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52750.ln-ru Профиль Степана Петровича Шевырёва] на официальном сайте РАН

Ссылки

• Шевырев С. П. [stroki.net/content/blogcategory/78/80/ Стихотворения].
• [www.hrono.ru/biograf/bio_sh/shevyrev_sp.php Биография на «Хроносе»]
• Майков Л. Н. [lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=MQxTT-1nb54%3d&tabid=10183 Воспоминания Шевырева о Пушкине]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1211OtryvokIzZap.htm Отрывок из записок. О жизни в Риме с Гоголем и Шевыревым в 1839 году] // Русский архив, 1865. — Изд. 2-е. — М., 1866. — Стб. 1270—1278.

Отрывок, характеризующий Шевырёв, Степан Петрович

В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.