Шеин, Михаил Борисович

Михаил Борисович Шеин
Принадлежность	Русское царство Русское царство
Годы службы	1598—1611, 1619—1634
Звание	воевода
Сражения/войны	Серпуховский поход (1598) Битва при Добрыничах (1605) Восстание Болотникова (1606) Русско-польская война (1609—1618) Оборона Смоленска (1609—1611) Русско-польская война (1632—1634) Осада Смоленска (1632—1634)

Михаи́л Бори́сович Ше́ин (конец 1570-х годов — 28 апреля [8 мая] 1634, Москва) — русский полководец, военный и государственный деятель, окольничий (1605), боярин (1606/1607).

Участник Серпуховского похода Бориса Годунова против крымских татар (1598). Воевода Пронский и Мценский (1600—1604). Герой битвы при Добрыничах (1605) против войск Лжедмитрия I, спаситель князя Фёдора Мстиславского. Главный воевода Новгорода-Северского (1605), воевода Ливенский (1606). Активный участник подавления восстания Болотникова (1606—1607), противник Лжедмитрия II, сподвижник Василия Шуйского, первый воевода Смоленска (1607—1611).

Руководитель обороны Смоленска от польско-литовских войск (1609—1611). Удерживался в польском плену (1611—1619), возвратился в Русское государство после обмена пленными в результате Деулинского перемирия. В 1620-е годы — ближайший сподвижник патриарха Филарета, отца царя Михаила Фёдоровича. Главнокомандующий русской армией в Смоленской войне 1632—1634 годов. Казнён по государственному указу в Москве на Красной площади в апреле 1634 года по обвинению в неудачном развитии осады Смоленска.

Сын окольничего Бориса Шеина (? — 1579). Прадед первого русского генералиссимуса Алексея Шеина (1662—1700).

Биография

Происхождение

Михаил Шеин происходил из дворянского рода Шеиных, древней московской боярской фамилии, ведшей своё родство от Василия Морозова по прозвищу Шея, который в седьмом колене происходил от Михаила Прашинича (Прушанина), приехавшего в Великий Новгород из Пруссии в XIII веке.

Михаил был одним из двух сыновей окольничего Бориса Васильевича Шеина, погибшего в 1579 году во время обороны крепости Сокол от польско-литовского войска Стефана Батория. Сам Михаил имел единственного сына Ивана, который был убит в 1634 году вскоре после казни отца.

Правнук Михаила Шеина Алексей Шеин (1662—1700) впоследствии стал первым русским генералиссимусом (1696).

Дискуссия о дате рождения

Исследователям практически ничего не известно о месте рождения и ранних годах жизни Михаила Шеина. Историк Сергей Александров предполагает, что Михаил Шеин мог родиться в конце 1570-х годов, потому что в 1596—1597 годах его имя упоминается в качестве рынды (оруженосца), а рындами обычно были юноши в возрасте 15—17 лет.

Историк Михаил Моисеев предполагает, что Шеин родился около 1574—1575 годов, потому что в 1588 году он и его брат Денис упоминаются в боярском списке с чином жильцов. Жильцами в то время являлись представители служилого сословия, которые имели обязанность проживать в Москве, охранять царя и выполнять его различные поручения. Служба жильцами начиналась для знатной молодёжи с четырнадцатилетнего возраста.

Согласно информации историка и писателя Вадима Каргалова, впервые в документах имя Шеина упоминается применительно к 1598 году в списке 45 стольников, которые подписались под грамотой об избрании Бориса Годунова на царство, при этом сама подпись Шеина в этом списке располагается на 20-м месте, что свидетельствовало о его достаточно скромном положении при дворе. Сам же автор затрудняется назвать точную дату его рождения.

Начало карьеры

В 1598 году молодой Шеин участвовал в походе царя Бориса Годунова на Серпухов против крымских татар хана Газы-Гирея. Во время похода Шеин состоял рындой в свите Годунова. Крупных сражений в результате похода не состоялось, поход окончился мирными переговорами, после которых стало возможным избрание Годунова на царство. Михаил Шеин присутствовал на Земском соборе 1598 года, избравшем Годунова. Защищая честь своего рода и соблюдая традиции времени, Шеин активно участвовал в местничестве, пытаясь занять лучшую должность и укрепить своё положение при дворе. Шеин женился на дочери М. О. Годунова Марии, тем самым породнившись с царём. При дворе Годунова Шеин имел должность чашника.

Отмечая многочисленные случаи местничества Шеина, Моисеев пишет, что в 1598 году тот заместничал с князем Андреем Телятевским, а в 1600 году, получив назначение в Пронск, «„бил челом государю“ на Ивана Басманова». Местнический суд затянулся, но в результате Шеин был избавлен от выполнения службы, которая могла нанести ущерб положению его семьи. Известно также местническое дело по инициативе Шеина с князем Иваном Куракиным «из-за того, что князь Куракин на пиру сидел в большом столе, а он, сын защитника Сокола, смотрел „в кривой стол“». Суда не состоялось, но на следующем пиру Шеин уже «смотрел в большой стол». 21 [31] декабря 1601 года Шеин, заботясь о получении более значительного места, «бил челом» о назначении в Астрахань, но был определён в не менее важную русскую северокавказскую крепость Терки. Однако это назначение также не состоялось. В 1602—1603 годах Шеин участвовал в подавлении выступлений крестьян и холопов, в частности, в сентябре — ноябре 1602 года он вместе с А. И. Безобразовым усмирял беспорядки в Волоколамске. После этих действий он вернулся в Москву, где получил назначение в Новосиль, и пробыл там на службе до 17 [27] октября 1603 года. Только в 1604 году он получил первое реальное самостоятельное назначение, став воеводой большого полка в Мценске с правом сбора «в сход» под своё начало всех окрестных воевод. Основной выполняемой задачей Шеина стала защита южнорусских границ от набегов крымских татар и ногайцев, однако в этот год татары границы Русского государства не беспокоили.

Лжедмитрий I

В 1604—1605 годах Шеин участвовал в военных действиях против польско-литовских отрядов Лжедмитрия I. В битве под Добрыничами с войском Лжедмитрия I 21 [31] января 1605 года Шеин отличился, сумев в ходе битвы спасти возглавлявшего русское войско князя Фёдора Мстиславского. Это событие привело к крутому повороту в жизни Шеина. Он был удостоен чести привезти в Москву известие о победе, а впоследствии был пожалован Борисом Годуновым в окольничие. Будучи едва ли 30-летним, Шеин был назначен на почётную должность главного воеводы Новгорода-Северского, одной из наиболее значимых крепостей на юго-западных рубежах Русского государства. В Новгороде-Северском Шеин заменил в должности воеводы перебежчика на сторону Лжедмитрия I Ивана Голицына. На новом месте Шеин, однако, оказался в трудном положении, поскольку соседние города и уезды один за другим переходили на сторону «царя Дмитрия». После смерти Годунова и измены воеводы Басманова под Кромами оказавшийся в полной изоляции Шеин был вынужден «поклониться Гришке». По сведениям летописных источников, за то, что Шеин оставался верным правительству до последней возможности, Лжедмитрий был на него вначале «сердит», но потом стал «ласков и звал к себе на службу». Моисеев пишет, что Лжедмитрий планировал назначить Шеина во главу «совета окольничих» при царской особе. Однако, в конце концов, самозванец решил отослать молодого воеводу на «крымскую украину» в Ливны. Быстрое падение Лжедмитрия в мае 1606 года вызвало волнения в южных городах, продолжавших верить в существование царевича Дмитрия, в результате чего Шеин во главе небольшого ливенского гарнизона оказался в непрочном положении.

Восстание Болотникова

Из Ливен Шеин был вынужден спасаться бегством ввиду начинающегося в регионе восстания под предводительством Ивана Болотникова. Он обозначил себя сторонником нового царя Василия Шуйского и принял деятельное участие в 1606—1607 годах в подавлении восстания Болотникова. Под началом Ивана Воротынского он принимал участие в сражении под Ельцом, в котором правительственные войска потерпели чувствительное поражение. Осенью 1606 года Шеин в составе войска под командованием Михаила Скопина-Шуйского в рядах Передового полка противостоял болотниковцам на реке Пахре, а во время осады Москвы командовал полком смоленских дворян. Далее при наступлении войск Шуйского Шеин принимал активное участие в осаде Калуги в конце 1606 года. За ратные заслуги в начале 1607 года Шуйский пожаловал ему чин боярина. После взятия Калуги в середине 1607 года Шеин принял участие в осаде Тулы — последнего рубежа обороны болотниковцев. В мае 1607 года во время похода на Тулу Шеин упоминается в числе шести бояр, составлявших непосредственное окружение царя Шуйского.

Воевода в Смоленске

В октябре 1607 года из-под Тулы после взятия города и пленения Болотникова Шеин был направлен Шуйским в Смоленск первым воеводой. Стратегическое значение богатого и многолюдного Смоленска, оборонявшего путь на Москву с запада, было чрезвычайно большим, и именно поэтому здесь во время царствования Бориса Годунова под руководством опытного зодчего Фёдора Коня был возведена мощная крепостная стена. Интенсивное строительство, в котором на протяжении шести лет постоянно было задействовано около 15 тысяч человек, было делом общегосударственного масштаба. Планировка завершённого в 1602 году кремля осложняла подкопы и облегчала защитникам задействование артиллерии. Однако, насколько мощным оплотом Русского государства на западном направлении являлся Смоленский кремль, настолько же мощным козырем он мог стать при попадании во враждебные руки. Ответственность, возложенная на молодого Шеина, была очень высокой. В качестве второго воеводы при Шеине был назначен князь Пётр Горчаков. В разрядной книге 1608 года Шеин и Горчаков уже прямо упоминаются как первый и второй воевода города.

Позиционная война вокруг Смоленска в 1608—1609 годах

В первые месяцы пребывания Шеина в Смоленске Россия и Речь Посполитая ещё не находились в состоянии полномасштабной войны, однако на границе то и дело происходили стычки между смолянами и «литовскими людьми». Организатором постоянных набегов являлся велижский староста Александр Гонсевский, пытавшийся с помощью постоянной угрозы разорений склонить смоленское дворянство и крестьян на королевское «покровительство». Поскольку литовские старосты списывали эти набеги на «своеволие панов», Шеину приходилось прибегать к аналогичным хитростям и, чтобы не нарушать важное для России перемирие, посылать против литовских вторжений в Щучейскую и Порецкую волости добровольные отряды «охочих людей», которые со временем действовали всё более успешно.

В июне 1608 года стало известно о приближении к Смоленску 7-тысячного отряда Яна Петра Сапеги. Одновременно опасность угрожала и со стороны тушинцев, которые осадили Василия Шуйского в Москве. При Шеине смоляне оставались верными царю и не поддавались агитации Лжедмитрия II. Посланная им делегация для привлечения смолян на свою сторону была Шеиным арестована и заключена под стражу. Царь просил у Шеина военной помощи, и тот оказал её по мере возможностей, хотя смоляне в свете литовской угрозы очень неохотно покидали свои земли. Шеину в октябре 1608 года удалось выбить тушинцев из Дорогобужа (по информации Каргалова, 11 [21] ноября 1608). Зимой 1609 года Шеиным был вскрыт заговор Ивана Зубова, агитировавшего за переход к Лжедмитрию II. В мае 1609 года Шеин выслал наиболее боеспособную часть своего гарнизона из 2 тысяч ратных людей (три стрелецких приказа численностью 1200 человек и 500—600 детей боярских) в подкрепление идущему на Москву войску Михаила Скопина-Шуйского.

Организация разведывательной сети

В то же время Шеин был организатором разветвлённой сети разведывательной агентуры в восточных землях Речи Посполитой. Каргалов называет Шеина в этот период основным организатором стратегической разведки на западном направлении обороны Русского государства. Моисеев пишет, что сохранилось несколько документов, которые свидетельствуют о рассылке Шеиным лазутчиков, сообщавших о продвижении отрядов польско-литовской шляхты. С лета 1608 года он начал получать регулярные донесения из приграничных земель Литвы, в частности, как пишет Александров, лазутчики Романенков и Хохряков начали посылать в Смоленск постоянные донесения из-за рубежа. Из них Шеин своевременно узнал о планах поляков идти войной на Русское государство и подготовил город к обороне. Добытые Шеиным сведения о польских планах посадить на московский трон не Лжедмитрия II, а королевича Владислава, а также о связанных с этим протестных настроениях среди тушинцев, позволили Скопину-Шуйскому правильно оценить ситуацию и окончательно разгромить самозванца.

Историк Борис Фролов пишет, что летом 1609 года Шеин получил от агентурной разведки сведения о том, что «короля чают под Смоленск к Спасову дни» (то есть к 9 августа), которые предостерегали о возможности скорого прихода к стенам Смоленска войска польского короля Сигизмунда III. Фактически эти данные не оправдались, так как армия короля пришла более чем на месяц позже, однако это известие ускорило подготовку Шеиным крепости к встрече осаждающих.

Подготовка города к обороне

Для усиления обороноспособности Смоленска Шеин в апреле 1608 года выдал две «памяти» посадским старостам. Городскому голове Казимирову было приказано «..ездить в Смоленску и на посад, и в слободах, и от Городни до Щекиной в старом деревянном городе, от Крылашевских ворот по Пятницкие вороты, и от Днепровских ворот до Духовские вороты, по все дни поутру, и вполден, и вечером, и беречи того накрепко, чтоб единолично на посаде и в слободах воровства и грабежей, и всякого дурна, и корчем, и зерни, и блядни ни укаго не было… изб и мылен летом не топили… и в ночи б никто с огнём не сидел». Такая же «память» была дана посадским старостам Даниилу Жилину и Купру Щихину. Кроме того, им было приказано проследить «…чтоб на всех дворах ставили бочки с водой, и у мастеровых людей кузницы запечатати… и в городе, и на посадах переписать дворы посадские, чтоб от того дня и в городе, и на посадах было бережение и воровства никакого не было».

Каргалов пишет, что за считанные недели Шеину удалось подготовить Смоленск к обороне, собрав 5400 посадских и даточных людей, дворян и детей боярских, а также стрельцов и пушкарей По свидетельству Моисеева, за последнюю декаду августа 1609 года фактически была создана обороноспособная армия численностью около 5500 человек. Аналогичную информацию приводит и Александров, отмечая, что в середине августа Шеин издаёт указ о наборе даточных из дворянских поместий, 21 [31] августа — новый указ о наборе даточных из архиепископских и монастырских вотчин, а в конце августа были составлены: роспись смоленского гарнизона по башням, роспись посадских людей, роспись артиллерии.

Заднепровский посад был по решению совета воевод и посадских людей сожжён, чтобы осаждающие поляки не нашли в нём укрытия. Всего было сожжено до 6000 дворов. Утратившие кров жители посада укрылись в городе, где закономерно встал острый жилищный вопрос. Цены за наём жилья в ходе осады подскочили до небывалой высоты, новоприбывшие семьи терпели лишения. Чтобы улучшить настроения в городе, Шеин распорядился на время осады отменить все наймы и обязал владельцев жилищ принять у себя посадский и окрестный люд.

Шеин разделил гарнизон на осадную и вылазную группы в пропорции 2 тысячи на 3,5 тысячи человек. Осадная группа состояла из 38 отрядов (по числу башен), каждый из которых насчитывал около 50 ратников и отвечал за оборону своей башни и прилегающего к ней участка стены. Во время отсутствия вылазок вылазная группа составляла общий резерв крепости, использовавшийся на горячих участках обороны столь обширной крепости. Благодаря жесточайшей дисциплине удалось максимально мобилизовать все силы для обороны города. Служба у городских стен и башен была тщательно расписана и под угрозой смертной кары за несоблюдение росписи строго контролировалась.

Руководство обороной Смоленска

См. также: Осада Смоленска (1609—1611)

1609 год

13 [23] сентября 1609 года Шеин перевёл Смоленск на осадное положение. 16 [26] сентября к городу подступили литовские войска под командованием Льва Сапеги, 21 сентября [1 октября] подошла основная армия Сигизмунда III. Изначально эти силы насчитывали 12,5 тысяч человек. Однако пехоты и артиллерии, столь важных при осаде, у Сигизмунда III было относительно немного (около 5 тысяч). Каргалов называет это свидетельством того, что Сигизмунд III изначально не планировал штурм города, а рассчитывал на его быструю сдачу и дальнейшее продвижение всей армии вглубь России, однако эти авантюрные расчёты не оправдались.

Непосредственный командующий польской армии гетман Станислав Жолкевский после разведки укреплений и обсуждения на военном совете способов овладения крепостью сообщил Сигизмунду, что армия не располагает необходимыми для штурма силами и средствами, и предложил ограничиться блокадой Смоленска, а главными силам идти на Москву. Сигизмунд отклонил это предложение, приказав начать штурм. Жолкевский после некоторой подготовки отдал приказ о начале штурма Смоленска 25 сентября, который продолжался по 27 сентября. Согласно первоначальному плану было решено разрушить петардами Копытинские и Авраамиевские ворота и через них ворваться в крепость. Планы короля по подрыву этих, а затем и других ворот оказались невыполнимы благодаря заранее предпринятым мерам Шеина. Он распорядился поставить у каждых ворот деревянные срубы, наполненные землёй и камнями. Тогда была предпринята попытка ночного закладывания мин под ворота. В результате этой попытки полякам удалось взорвать только одни, Аврамиевские ворота, и был подготовлен штурм восточной стены. Но из-за несвоевременности подачи сигнала о начале ночного штурма замысел противника был разгадан защитниками крепости, позиции противника освещены факелами и по приготовившимся к штурму войскам со стен крепости был открыт огонь. Плотно построенные польская пехота и конница понесли тяжёлые потери и в беспорядке отступили. Поляки перенесли основное направление удара на северные и западные стены. Наиболее ожесточённые бои вдоль северных стен развернулись у Днепровских и Пятницких ворот, а вдоль западной стены — у Копытинских ворот.

После неудачного первого штурма Смоленска в конце сентября к армии Сигизмунда присоединилось ещё около 10 тысяч запорожцев и реестровых казаков. Таким образом, общая численность армии короля Сигизмунда III в это время превышала 22 тысячи человек против 5,4 тысячи защитников крепости. Такое соотношение сил по канонам тогдашнего военного искусства, пишет Каргалов, гарантировало взятие крепости. Сигизмунд перешёл к тактике осады крепости с помощью инженерных хитростей. Но и «подземная война», которая тем временем велась между польскими сапёрами и смолянами, в первые месяцы протекала для русской стороны весьма успешно. Все польские минные галереи своевременно раскрывались и подрывались с немалыми потерями для противника. Защитники крепости в этом процессе совершенствовали свои навыки обороны и возводили новые эффективные укрепления. В частности, за ненадобностью были засыпаны все основные ворота крепости, а у всех уязвимых мест выставлены сильные караулы.

Польские бомбардировки города в первые месяцы осады осуществлялись с трёх основных сторон: со Спасской горы, из-за Днепра и от реки Чуриловки. Но крепость тоже имела хорошую оснащённость орудиями и отвечала встречным огнём. Каргалов пишет, что огневое превосходство было на стороне защитников крепости, а дальнобойные пищали смолян с Богословской башни даже доставали до королевского лагеря. В ноябре 1609 года Шеин мобилизовал на оборону города всё население «по всем торшком и по крестцом и по всем слободкам и по улицам … по росписи быти на городе … со всяким боем, и те б люди стояли все сполна и по своим местом с своим боем безотступно с великим бережением по смотру, а ково по росписи на городе не будет и тому быти казнену смертью».

Со второй половины октября 1609 года, когда поляки перешли к пассивной осаде, Шеин организовывал ряд вылазок из крепости, основной задачей которых являлись взятие языков и расстройство позиций противника, пополнение запасов воды в крепости, а, с наступлением холодов, добыча дров. Александров и Фролов пишут, что в одной из таких вылазок при пересечении Днепра на лодке шестью смольнянами было добыто польское знамя.

1610 год

Историками отмечается успешная деятельность воеводы Шеина по организации подземной войны, которая активно началась под Смоленском с 1610 года. 3 января Шеин приказал Ивану Битяговскому и Тимофею Кушалеву «ведати и надзирати слухи… и сторожи для бережения и тех слухех по переменам, которые сторожи в тех слухех наперед сего бывали». Через слухи и подкопы смоленское командование получало своевременную информацию о действиях польских войск. Узнав, что польский подкоп уже готов, смоляне 16 января установили в нём пищаль и открыли огонь по врагу. Через три дня смоляне заложили в подкоп порох и взорвали его. Согласно мнению крупного советского военного историка Евгения Разина, эта подземная атака войск Шеина была первым в истории военного искусства подземным боем и зарождением основ химической войны.

В феврале 1610 года были взорваны ещё два польских подкопа, причём при взрыве одного из них работавшего в нём с польской стороны французского инженера выбросило выше стен. Фролов пишет, что действия защитников крепости под землёй доказали полную неэффективность подземной войны против них.

Положение смолян временно улучшилось после того, как Скопин-Шуйский разблокировал Москву и начал готовиться к походу на Смоленск, а посланные им люди организовали в тылу у поляков немалые партизанские отряды. Однако зима 1609—1610 годов была холодной и сильно ослабила город. В среде бедноты через полгода после начала осады начался голод, а некачественная вода из городских ручьёв вызвала болезни. Шеин издал указ об отмене всякой платы за наём квартир в Смоленске до конца осады. В зимние месяцы в Смоленске ежедневно хоронили 30—40 человек, а в период голодной весны 1610 года — уже по 100—150 человек. В мае 1610 года пришла весть о неожиданной смерти Скопина-Шуйского, а вскоре и о поражении в битве под Клушином царского войска, шедшего к Смоленску для снятия осады. Вдобавок под Смоленск из Риги в конце мая 1610 года были доставлены крупнокалиберные осадные орудия. Несмотря на все эти плохие новости, гарнизон под командованием Шеина продолжал упорно сопротивляться, укрепляя стены, мешая осадным работам и оттягивая новый штурм. 18 [28] июля у Грановитой башни огромными ядрами была пробита брешь. За этим событием последовало три штурма (последний состоялся 11 [21] августа), однако каждый раз они были отбиты с большим уроном для нападавших.

Тем временем в Москве был низвергнут царь Василий Шуйский, а власть захватила Семибоярщина, которая вскоре прислала Шеину приказ сдать город королю. Однако Шеин, поддержанный горожанами, по собственной инициативе отказался выполнять это распоряжение. Разгневанный Сигизмунд III поставил смолянам трёхдневный ультиматум под страхом смерти сдать город, но смоляне ответили по истечении срока подрывом батареи пушек, недавно доставленных из Риги, под которую был совершён подкоп. Это заставило короля затребовать новых пушек из Слуцка и обеспечило смолянам ещё два месяца передышки.

Конец ноября 1610 года был одним из самых сложных периодов в обороне Смоленска для Шеина, поскольку часть дворянства города во главе с вяземскими дворянами под влиянием информации о низвержении Шуйского и восхождении на престол королевича Владислава выступила против Шеина и потребовала завершения обороны. Шеин предпринял ряд мер, в частности, выдал вяземским дворянам жалование хлебом и пообещал начать переговоры с поляками к Рождеству. Но к началу 1611 года кризис в отношениях был преодолён.

Внешние изображения
	[www.artlib.ru/index.php?id=11&idp=15&fp=2&uid=26218&iid=386278&idg=0&user_serie=0 «Стена. Оборона Смоленска». Владимир Киреев, 2013]

21 ноября [1] декабря поляками был произведён новый подрыв стены, в результате которого была разрушена башня и образовалась новая брешь. Вновь последовали три кровопролитных штурма, и вновь они окончились неудачей. В этот раз полякам удалось ворваться в пределы города. Но Шеиным предусмотрительно был возведён защитный вал за слабым отрезком стены, а также организован плотный перекрёстный огонь из соседних башен. Поляки снова были вынуждены отступить с большими потерями, а смоляне сохранили крепость на вторую осадную зиму, которая далась им очень дорого.

1611 год

К весне 1611 года количество защитников крепости стало критически малым. Александров пишет, что боеспособная армия Смоленска к 1611 году сократилась в 10 раз (составив около 500 человек). В феврале 1611 года прошёл ещё один раунд переговоров между смоленскими боярами и польской стороной, к которой подключился также и воевода Шеин. По условиям Смоленска предлагалось открыть ворота и впустить 200 поляков в город, но при условии, что остальная армия Сигизмунда покинет пределы смоленской земли. Переговоры эти завершились ничем, и поляки начали готовиться к новым штурмам.

Весной 1611 года смоляне отбили ещё несколько штурмов. Согласно Каргалову, к лету 1611 года в распоряжении Шеина осталось не более 200 боеспособных ратников, которых уже было недостаточно для обороны всего 6-километрового периметра крепости. Зная об этом, Ян Потоцкий после артиллерийского обстрела предпринял 3 июня 1611 года решающий штурм, ударив по городу со всех сторон, с расчётом, что обороняющиеся не смогут отбить штурм сразу по всей длине стены. Гусары и казаки под командованием Яна Потоцкого прорвались через Аврамиевские ворота, а пехота пана Доростайского вступила в город через пролом у Крылошевских ворот, также использовались широкие лестницы для быстрого проникновения на стены. Защитники не смогли более удерживать нападавших и отчаянно отбивались на улицах города. Поляки, литовцы, казаки и наёмники устроили среди населения жестокую резню. Горожане, в том числе женщины и дети, забились в Мономахов собор, под которым находились большие запасы пороха. Когда же интервенты ворвались в собор и начали убивать людей, как свидетельствует источник XVIII века «Повесть о победах Московского государства», один из посадских людей по имени Андрей Беляницын подорвал пороховые запасы, уничтожив собор вместе с многими из захватчиков.

В польском плену

Сам Шеин вместе с 15 ратниками и семьёй заперся в одной из крепостных башен (по мнению историков, это происходило на Коломинской башне) и долго отбивал нападающих. Польский гетман Станислав Жолкевский писал, что Шеин убил около 10 немцев и собирался принять смерть, но в конечном итоге, вняв мольбам членов семьи, вышел из башни. Его сразу же доставили в ставку к Сигизмунду III, где подвергли пыткам и допросу. Король был настолько взбешён двухгодичной осадой, огромными потерями среди шляхты и подорванным личным престижем, что пренебрёг кодексом чести, по которому пленных командующих не пытали. Во время пыток Шеин не выдал ни одного из своих верных соратников и в полумёртвом состоянии был в кандалах увезён в Польшу. Сын Шеина достался королю, а жена и дочь — Льву Сапеге.

Несмотря на взятие города Смоленска поляками, стратегическое значение его 20-месячной обороны русскими было огромным. Оборона Смоленска почти на два года задержала основные силы польского короля у стен города, что не позволило применять эти войска в центральной России. Общий урон польским войскам составил около 30 тысяч человек. Большие потери и измотанность войска не позволили Сигизмунду двинуться на помощь полякам в Москве (которые были разбиты в битве на Девичьем поле 4 ноября 1612 года), и он ушёл обратно в Польшу.

В плену Шеин провёл восемь лет. Каргалов пишет, что Сигизмунд III мстил ему за упорство в том числе позором, возя вместе с другими смолянами в открытой карете по улицам Варшавы, а также заставив присутствовать на приёме в королевском дворце, где привезённого из Москвы Василия Шуйского в знак полной покорности заставляли припадать к стопам польского монарха. В 1614 году приехавшему от Михаила Романова послу Желябужскому удалось повидать Шеина в Слониме и передать ему царскую грамоту, в которой молодой царь выражал своё восхищение Шеиным и намерение его как можно скорее освободить. После провала Московского похода Владислава IV и заключения Деулинского перемирия было достигнуто соглашение об обмене пленными, которое началось в феврале 1619 года.

Вместе с Шеиным у поляков содержался в плену и патриарх Филарет, отец русского царя Михаила Фёдоровича, разделивший с Шеиным судьбу пленника и ставший впоследствии его деятельным покровителем и большим другом. Каргалов пишет, что Шеина и Филарета поляки придерживали у себя, отодвигая дату их передачи, чтобы иметь влияние на русское правительство. Передача Шеина и Филарета русскому правительству произошла 1 июня 1619 года на реке Поляновке. Шеин в Русском государстве был встречен Михаилом Фёдоровичем с почестями, награждён царским «жалованием» и «здравием» (что, как пишет Каргалов, по тем временам было высокой наградой), а также шубой и кубком.

Деятельность в Москве

Шеин в Москве пользовался большим уважением. Он обедал у царя и у Филарета по торжественным дням чаще других придворных, присутствовал при приёме царём иностранных послов. В 1620—1621 и 1625—1628 годах он возглавлял один из сыскных приказов. В 1625 году ему был пожалован почётный титул наместника Тверского. Несколько раз, в отсутствие царя, он «ведал» Москвой, что было знаком высокого доверия.

Шеин стремился на военную службу. В 1628 году он был назначен главой Пушкарского приказа, задачей которого было восстановление боеспособности армии после Смутного времени. Главной целью русской внешней политики в то время было возвращение Смоленска. Именно при Шеине началось формирование полков «Иноземного строя», а также элементов постоянной армии. Численность армии, несмотря на экономические трудности, была доведена до 100 тысяч человек. И если мушкеты ещё приходилось покупать за границей, то артиллерией при Шеине Россия смогла обеспечить себя самостоятельно. Шеин руководил приказом до 1632 года.

Смоленская война

В 1632 году заканчивался срок действия Деулинского перемирия, и Россия подготовилась к новой войне. В апреле 1632 года Шеин и Дмитрий Пожарский были назначены воеводами большого полка, то есть главнокомандующими русской армией. Однако выступление войск на Смоленск затянулось из-за усиленных нападений крымских татар на «южные украины». Были потеряны ценные летние месяцы, а Пожарский заболел «чёрным недугом» и был заменён окольничим Артемием Измайловым. Фактическим главнокомандующим стал Шеин, у которого в подчинении находились полки «Иноземного строя». Конкретный приказ выступить в сторону Смоленска стоящие в Можайске Шеин и Измайлов получили из Москвы лишь 10 сентября.

Историк Дмитрий Меньшиков в действиях армии Шеина выделяет несколько этапов: период сбора войск и наступления на Смоленск (август — декабрь 1632 года), период осады Смоленска (декабрь 1632 года — август 1633 года), время активных боёв с армией Владислава IV (август — октябрь 1633 года) и период блокады войск Шеина (октябрь 1633 года — февраль 1634 года), закончившийся капитуляцией русской армии.

Осенние дожди и распутица затрудняли продвижение войск с тяжёлыми «нарядами» и обширным обозом. Самое тяжёлое орудие пришлось до весны оставить в Вязьме. Дорогобуж, лежавший на пути к Смоленску, был взят лишь 18 октября. Прикрывая фланги, лёгкие отряды конницы направлялись в сопредельные города и действовали весьма успешно, взяв 23 города, от Новгорода-Северского до Невеля. Отдельно следует упомянуть взятие князем Семёном Прозоровским стратегической крепости Белая. Тем не менее, к Смоленску русские войска смогли подступить лишь в январе, а тяжёлых стенобитных орудий необходимо было ожидать ещё около двух месяцев. Поначалу войско Шеина под Смоленском состояло из 21,5 тысяч человек. Хотя к ним впоследствии присоединились около десяти тысяч солдат и стрельцов, эти подкрепления лишь компенсировали начавшееся таяние войска Шеина. Оно было вызвано крупномасштабным походом крымского хана на южные рубежи Русского государства, в связи с чем множество дворян и детей боярских из южных уездов стали самовольно уезжать из армии, чтобы защитить свои поместья. Гарнизон Смоленска насчитывал около 4,5 тысяч человек. Шеин осадил город по всем правилам военного искусства, а русская артиллерия, установленная в укреплённых острогах, наносила крепости ощутимый урон. Однако для того, чтобы взорвать стену перед решительным штурмом, не хватило пороха, и Шеину пришлось ждать медлительного подвоза боеприпасов. За это время поляки успели заделать повреждения в стенах и башнях, а также насыпать за стенами земляные валы. 26 мая удалось взорвать часть стены, однако штурм бреши оказался неудачным, как и повторный штурм 10 июня. Сказывалась острая нехватка пороха, который поставлялся под Смоленск крайне скудно и медленно. Растянувшись по всему периметру города и охраняя тяжёлые орудия в острогах, русские войска утратили мобильность. Таким образом, когда к Смоленску в августе подступила 30-тысячная армия короля Владислава, войско Шеина оказалось в крайне затруднительном положении и было вынуждено отдать инициативу неприятелю.

Атаки польских войск на русские укрепления были поначалу малоэффективными и сопровождались крупными потерями. Однако со временем польское численное превосходство, подкреплённое вылазками гарнизона, начало сказываться. Долго и героически оборонялся от поляков расположенный на Покровской горе полк Матисона. Когда полк настолько поредел, что защита холма стала бесперспективной, Шеину удалось совершить искусный манёвр и вывести с Покровской горы всех оставшихся там солдат с пушками. Шеин и далее предпринял действия по консолидации своей армии, сняв группировку Прозоровского с западной стороны города. Причиной этого отступления стали в том числе дезертирства западных наёмников в русском стане, которых подкупом переманивал на свою сторону Владислав. Консолидировав войско, Шеин мог бы без помех отступить от Смоленска, поскольку продолжение осады в условиях превосходства сил противника было бесперспективным и грозило поражением. Однако царь потребовал оставаться под городом, пообещав прислать на помощь войско во главе с известными воеводами Дмитрием Черкасским и Дмитрием Пожарским. Шеин прочно укрепился с юго-восточной стороны Смоленска и отбивал атаки польско-литовских войск. Однако его положение резко ухудшилось после того, как 8-тысячный польский отряд под командованием Гонсевского взял Дорогобуж, где находились склады провианта, заблокировав таким образом дорогу из Москвы. Это изолировало армию Шеина в плане снабжения и сообщения, а также отдаляло перспективу подхода дополнительных войск. Когда в Москве осознали бедственность положения Шеина и начали слать гонцов с разрешением отступить, было уже поздно. Гонцы не могли прорваться сквозь плотное кольцо польских «разъездов». Выступление из Можайска воевод Черкасского и Пожарского по причине медлительности московского правительства затягивалось. В конце концов героически оборонявшему свой заблокированный лагерь, но терпящему огромный недостаток в продовольствии и фураже, ничего не осталось как подписать 16 февраля 1634 года перемирие с Владиславом на условиях почётной сдачи.

Условия перемирия, учитывая тяжёлое положение войска Шеина, были сравнительно благоприятными. Военные историографы сходятся в том, что Шеин добился максимума, что можно было ожидать в сложившейся ситуации. Оставшимся при нём 8,5 тысяч ратников вместо польского плена было обеспечено право на свободный уход, также за ними сохранялись знамёна, 12 полевых орудий, «холодное оружие и мушкеты с зарядами». По информации Моисеева, всего с воеводой Шеиным из-под Смоленска ушло 8056 человек. Ещё 2004 человека больных и раненных остались в лагере на излечении и после выздоровления, согласно условиям перемирия, они должны были вернуться в Россию. Перемирие имело лишь локальный характер и, не связывая московскому правительству руки, позволяло другим русским армиям продолжать военные действия. В то же время Шеину пришлось оставить неприятелю осадную артиллерию и лагерное имущество, а его армии на четыре месяца запрещались неприязненные действия против поляков. Чтобы добиться для своих людей свободного ухода, Шеин пошёл на требование Владислава, чтобы он и его полковники при проезде мимо польского лагеря преклонили перед победителями знамёна и поклонились королю.

Обвинение и казнь

Несмотря на то, что отступление от Смоленска, судя по посылаемым в январе — феврале грамотам, одобрялось московским правительством, по возвращении Шеина в Москву боярская комиссия обвинила его в измене и многочисленных ошибках. Ему ставились в вину «мешкотный переход» к Смоленску, позволивший «литовским людям» укрепить город, и якобы пассивность в течение осады. Однако наиболее тяжким и неожиданным было обвинение в том, что Шеин ещё во время своего восьмилетнего плена якобы целовал крест королю Сигизмунду III и королевичу Владиславу, а также, что он во всём полякам «радел и добра хотел а государю изменял». В вину ставилось также то, что Шеин во время осады не промышлял на благо войска над жителями Смоленского и Дорогобужского уездов, хотя в этом вопросе он придерживался государева «наказа», данного накануне похода.

Меньшиков пишет о системном характере просчётов и ошибок Шеина во взаимосвязи с ошибками других полководцев того времени и делает вывод, что они «выстраиваются в последовательную цепь, отражающую как общий уровень и качество командного состава русской армии того времени, так и состояние вооружённых сил в целом».

На ход скоротечного процесса против Шеина неблагоприятно повлияла недавняя смерть многолетнего покровителя воеводы патриарха Филарета. 18 апреля царь и бояре слушали дело о Шеине и его товарищах и приговорили их к смертной казни. 28 апреля казнь была приведена в исполнение на Красной площади. Вместе с Шеиным были казнены Артемий Измайлов с сыном Василием. Имущество Шеина было конфисковано в пользу казны, а члены семьи были сосланы. Несмотря на обвинения, выдвинутые против Шеина, «крепкодушный воевода» оставался очень популярным в народе, а в день его казни в Москве начались беспорядки и поджоги. Многие ратные люди ответили на приговор отъездом со службы.

По мнению русских историков Сергея Соловьёва и Василия Ключевского, Шеин не был предателем и был осуждён в результате боярской интриги. Историк Вадим Каргалов считал, что обвинения и суровый приговор Шеину имели целью смягчить неблагоприятное впечатление от деятельности самого правительства царя Михаила Романова, не сумевшего как следует подготовиться к войне, крайне медленно развёртывавшего военные силы и не способного наладить должное снабжение своего «большого воеводы» под Смоленском. По его словам, трагическая смерть Шеина лишила Россию наиболее авторитетного и опытного на тот момент полководца.

В отличие от них, историк Дмитрий Иловайский крайне отрицательно оценивал поведение Шеина под Смоленском. По его словам, Шеин действовал самовольно и вопреки указам из Москвы, совершал роковые тактические ошибки, лично наживался на перепродаже хлеба войску. Называя обвинение Шеина в присяге Сигизмунду «тёмным пунктом», Иловайский тем не менее заявлял, что Шеин вернулся из плена распущенным и надменным. Историк считал Шеина главным виновником неудачи под Смоленском, а его казнь называл заслуженной и свершившейся под давлением общественного мнения. Параллельно Иловайский отвергал тезис о плохом снабжении войска правительством, а также какую-либо существенную значимость крымских набегов для исхода смоленской кампании.

Память

• Земляной вал у бывшей Грановитой башни смоленских укреплений, разрушенной во время осады Смоленска войсками Михаила Шеина в 1632—1633 годах, частично сохранился до наших дней и является одной из достопримечательностей Смоленска, известной под названием «Шеинов бастион».
• Коломинская башня, на которой 3 июня 1611 года вёл свой последний бой при обороне Смоленска воевода Шеин, получила впоследствии название Шеиной башни. Она была повреждена в ходе этого боя, а в XIX веке разобрана, в XX веке были разобраны также окружающие башню стены.
• В окрестностях Смоленска существовала деревня Шейновка (в настоящее время — одноимённая местность на территории Смоленска), названная по имени воеводы.
• В 1911 году на стене Успенского кафедрального собора в Смоленске была открыта мемориальная доска в память 300-летия защиты Смоленска от поляков. Имя воеводы Михаила Шеина наряду с именами смоленского архиепископа Сергия и князя Петра Горчакова упомянуто на доске.
• В 2001 году смоленский художник Юрий Мельков написал картину «Смоленский воевода Михаил Борисович Шеин».
• С 2013 года в Смоленске обсуждаются вопросы установки в городе памятника Михаилу Шеину.
• В полнометражном мультфильме «Крепость: Щитом и мечом» (2015, реж. Ф. Дмитриев) Михаил Шеин один из главных героев защиты Смоленска.
• В полнометражном фильме «Стена» 2016 года роль Михаила Шеина играет Алексей Серебряков.

Литература

• Александров С. В. Смоленский воевода Михаил Борисович Шеин в 1607-1611 гг. // Смоляне на службе Отечеству : Материалы научно-практической конференции. — Смоленск: Свиток, 2013. — С. 25-33.
• Антонов А. [www.ozon.ru/context/detail/id/2386332/ Воевода Шеин]. — Москва: АСТ, Астрель, Транзиткнига, 2005. — 480 с. — (Русские полководцы). — 5000 экз. — ISBN 5-17-029215-5, 5-271-11640-9, 5-9578-1723-6.
• Каргалов В. В. Глава 8. Михаил Шеин // Московские воеводы XVI—XVII вв. — М.: ООО «ТИД «Русское слово—РС», 2002. — С. 180—241. — 336, [16] с. — 5000 экз. — ISBN 5-94853-007-8.
• Каргалов В. В. Глава третья. Михаил Шеин // Полководцы XVII века. — Москва: Патриот, 1990. — С. 161—253. — 496 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-7030-0280-5.
• Корсакова В. Шеин, Михаил Борисович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Меньшиков Д. Н. [www.reenactor.ru/ARH/PDF/Menchikov_01.pdf Боевая сила армии М. Б. Шеина в Смоленском походе] // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. История. — 2008. — Вып. 4, ч.1. — С. 10—16.
• Меньшиков Д. Н. Дело М. Б. Шеина и итоги Смоленского похода // [www.dissercat.com/content/smolenskaya-voina-1632-1634-gg-i-nachalnyi-etap-reformirovaniya-moskovskoi-armii Смоленская война 1632-1634 гг. и начальный этап реформирования московской армии]. — диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук по спец-сти 07.00.02 - Отечественная история. — Санкт-Петербург, 2009. — 225 с.
• Никифоров Ю. Шеин Михаил Борисович // [books.google.ru/books?id=bC3F0k9C_pgC&pg=PA581&dq=%D0%A8%D0%B5%D0%B8%D0%BD+%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB+%D0%91%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87&hl=ru&sa=X&ei=oc0-UtyGKseJ4ATnr4GIBg&ved=0CEwQ6AEwBQ#v=onepage&q=%D0%A8%D0%B5%D0%B8%D0%BD%20%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB%20%D0%91%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87&f=false Россия: иллюстрированная энциклопедия]. — Москва: Олма Медиа Групп, 2008. — С. 581. — 600 с. — 10 000 экз. — ISBN 978-5-373-01148-8.
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Советская историческая энциклопедия. 1976. Т. 16, с. 237
• Фролов Б. П. [www.russiancity.ru/books/b27.htm Героическая оборона Смоленска в 1609-1611 гг.] // Военно-исторический журнал. — 1987. — Вып. 6. — С. 73—78. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0321-0626&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0321-0626].
• Шапран А. А. Шеин Михаил Борисович // [www.ozon.ru/context/detail/id/1498685/ Русские полководцы. Военная история России в её главных действующих лицах]. — Екатеринбург: У-Фактория, 2003. — С. 294—305. — 816 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-94799-183-7.
• Шеин, Михаил Борисович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Kupisz Dariusz. [www.ceeol.com/aspx/getdocument.aspx?logid=5&id=e5eade3fdc804bf2a02c5f3e9ed2739d Эхо «Смуты» в политике Речи Посполитой по отношению к Москве в годы смоленской войны 1632–1634 гг] (рус.) // Труды исторического факультета СПбГУ. — Исторический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, 2012. — Вып. 10. — С. 92-99.

Ссылки

• Александров С. В., к. и. н. [admin.smolensk.ru/web_dis/2005/rosl/histor/serg/serg7_1.htm Михаил Борисович Шеин — воевода Смоленска в 1607 — 1611 гг]. Официальный сайт администрации Смоленской области. [www.webcitation.org/6IEa3Wbn9 Архивировано из первоисточника 19 июля 2013].
• Антипова Е. [militera.lib.ru/bio/1/art/index_340_33072.html Мой белоснежный город] // Военная литература : интернет-сайт. — 2011.
• Ефимкин М. [www.smol.aif.ru/culture/article/32505 Легендарные защитники Смоленска: воевода Михаил Шеин] // Аргументы и факты : еженедельное издание. — 2013, 20 февраля.
• Климова, Галина. [www.smolgazeta.ru/events/13023-voevoda-shein-stanet-multyashnym-geroem.html Воевода Шеин станет мультяшным героем]. [www.webcitation.org/6IvRQCoVJ Архивировано из первоисточника 17 августа 2013].
• Моисеев М. В., к.и.н. [100.histrf.ru/commanders/shein-mikhail-borisovich/ 100 великих полководцев. Герой дня. Шеин Михаил Борисович.]. Российское военно-историческое общество (РВИО) и Всероссийская государственная телевизионная и радиовещательная компания (ВГТРК). Проверено 20 сентября 2013. [www.webcitation.org/6Phui2BDH Архивировано из первоисточника 20 мая 2014].
• Моисеева Ю. [smolensk-i.ru/culture/smolyane-zaymutsya-istoriey-sheyna_28387 Смоляне займутся историей Шеина] // О чём говорит Смоленск : ежедневный журнал. — 2013, 21 апреля.
• [megabook.ru/article/ШЕИН%20Михаил%20Борисович Шеин Михаил Борисович]. Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия. Проверено 20 сентября 2013. [www.webcitation.org/6PhujNjld Архивировано из первоисточника 20 мая 2014].

Отрывок, характеризующий Шеин, Михаил Борисович

– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.