Мухаммед Шейбани

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Шейбани, Мухаммед»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с именем Мухаммад Шайбани.
Мухаммед Шейбани<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Мухаммеда Шейбани</td></tr>

Хан из династии шибанидов Бухарского ханство
Коронация: 1500, Самарканд
Преемник: Кучкунджи-хан (1510—1530)
 
Рождение: 1451(1451)
Смерть: 1510(1510)
Мерв Туркмения
Род: Шибаниды,Шейбаниды
Отец: Шах Будаг султан
Дети: Мухаммад Тимур султан, Хуррам

Мухаммед Шейбани (узб. Muhammad Shayboniy[1]), Шейбани-хан, упоминаемый в источниках также как Шайбак, Шайбек и Шахибек[2] (1451 — 2 декабря 1510) — узбекский хан[3] основал Бухарское ханство и династию Шейбанидов. Сын Шахбудаг султана, внук правителя и основателя государства кочевых узбеков Абулхайир-хана (1428—1468). Чингизид, потомок по линии хана Шибана третьего сына Джучи[4].





Имя

Настоящее имя по данным В. В. Бартольда[5] — Шах-Бахт Мухаммед, по данным других исследователей: Р. Г. Мукминовой, В. П. Юдина и Эдварда Оллворса[6][7][8] — Абулфатх Мухаммед Шейбани-хан. Шейбани — поэтическое прозвище[5][9]. Под этим прозвищем он чаще всего упоминается как современниками, так и потомками. По данным современника Шейбани-хана — Мулла Шади, и востоковедов: В. П. Юдина, Р. Г. Мукминовой Шейбани-хан носил поэтическое прозвище — Шахбахт (королевское счастье)[6].[10] Основанная им династия известна в истории под названием Шейбанидов, хотя ни один из её представителей не был прямым потомком Мухаммеда Шейбани[11]. В других источниках эта династия известна под названием шибанидов.

Биография

У Абулхайир-хана (1428—1468) было одиннадцать сыновей, одним из которых был Шах Будаг — отец Шейбани-хана. Мать Шейбани-хана звали Ак-Кози-бийим.[12]

По данным историка Камал ад-дин Бинаи, Шах-Будаг-султан дал старшему сыну имя Султан Мухаммад Шайбани, а прозвище — «Шахбахт».[13]

По данным источников, генеалогия Шейбани-хана выглядела следующим образом: Абу-л-фатх Мухаммад-хан Шайбани, [который] известен [под именем] Шахибек-хана, сын Шах-Будак-хана, сына Абу-л-Хайр-хана, сына Даулат-Шайх-оглана, сына Ибрахим-оглана, сына Фулад-оглана, сына Мунк-Тимур-хана, сына Абдал-оглана, сына Джочи-Бука-хана, сына Йис-Буки, сына Банийал-Бахадура, сына Шайбана, сына Джучи-хана, сына Чингиз-хана.[7]

В «Таварих-и гузида-йи нусрат-наме» отмечается, что женою предка Шейбани-хана Минг-Тимура была дочь Джанди-бека, который был потомком Исмаила Самани.[14]

Отец Шейбани-хана Шах Будаг-хан был образованным человеком и по его приказу делали переводы персидских сочинений на тюркский язык.[15]

Шейбани-хан увлекался поэзией и писал стихи на тюркском языке. До нас дошёл сборник его стихотворений. В поэме Шади «Фатх-Наме» сохранилась история о юношеской влюбленности Шейбани в дочь ногайского бия Мусы. Есть данные источников, что Шейбани-хан писал стихи и на тюркском и на персидском языках[16].

Духовные наставники

Шейбани-хан был образованным человеком, учился в медресе Бухары. Известными наставниками Шейбани-хана были Мухаммад Хитайи, суфийские шейхи Джамал ад-дин Азизон, Шейх Худайдод Вали и Мансур.[17]

Однажды Шейбани посетил шейха Мансура и тот заметил ему: «Смотрю я на тебя, узбек, и вижу, что очень тебе хочется стать государем!». И затем повелел подать еду. Когда все было съедено и убрали скатерть, шейх Мансур как бы между прочим заметил: «Как скатерть собирают с краев, так и ты начни с окраин государства». Шейбани принял во внимание этот весьма недвусмысленный совет своего нового наставника и в конце концов завоевал государство Тимуридов

— Султанов Т. И., Чингиз-хан и чингизиды. — М.: АСТ, 2006. С. 139

Политическая деятельность

Абу-л-Хайр долгое время властно и твердо управлял узбекским ханством. После его смерти около года правителем государства был Йадгар-хан, но после его смерти к власти пришёл Шайх-Хайдар. Против Шайх-Хайдара сложилась мощная коалиция соседей и зависимых государств, ногайцев, Сибирского, Казахского хана, хана Большой Орды Ахмата.

Мухаммед Шейбани пытался вернуть контроль за присырдарьинскими городами, заручившись поддержкой тимуридов Мавераннахра. В начале 1470 годов с помощью Тимуридов Шейбани-хан отвоевал несколько крепостей на Сыр-Дарье. Его ставкой стал Сыгнак.

Однако, уже в том же 1470 г. в присырдарьинских степях появились казахские отряды. Старший сын Жанибек-хана, Махмуд, занял Созак, а другой его сын, Еренши — Сауран. Здесь Еренши столкнулся с войсками Мухаммеда Шейбани, который в последовавшей битве был разгромлен и вынужден был бежать в Бухару. В 1471 году сибирский хан Ибак смог убить Шайх-Хайдара.

В том же 1471 году внуки Абу-л-Хайра, Мухаммед Шейбани и Махмуд-султан, которые были реальными претендентами на власть в Узбекском ханстве, укрылись в Астрахани (Хаджитархане) у племянника хана Большой Орды, Ахмата Касима. Ахмат предпринял военный поход на Астрахань, в котором приняли участие Ибак и ногайский бий Аббас, дядя Мусы и Ямгурчи. Однако племянник Ахмата выразил покорность, хотя и позволил своевременно скрыться внукам Абу-л-Хайра. Добившись выражения покорности от Касима, Ахмат распустил войско, считая, что внуки Абу-л-Хайра не представляют опасности. Однако Мухаммед Шейбани сумел собрать сторонников, и в 1472 году внезапно напал на лагерь Ибака, убив его сына и брата, а затем атаковав ставку Ахмата. Ахмат в это время совершал набег на Русь, но вынужден был срочно прервать поход и вернуться в Поволжье, тем самым, Шейбани-хан способствовал прекращению похода хана Ахмата на Русь[18]. В. В. Трепавлов сообщает, что нападение на лагерь Ибака произошло уже через 8 дней после убийства Хайдара.

Шейбани со своим отрядом скитался по степи, желая отомстить своим врагам. Ему удалось напасть на Буреке-султана, сына хана Йадгара, разгромить и убить его. Остатки его улуса Буреке примкнули к мангытам.

Видимо, после смерти Жанибек-хана, около 1473 года к нему прибыли послы от ногайского бия Мусы, который предлагал союз между Шибанидами и мангытами. Мангытские бии пытались выйти из-под власти Керея и Жанибек-хана и провозгласить ханом более послушных их воле султанов. Муса-мырза заключил союз с Мухаммедом Шейбани, пообещав провозгласить его ханом всего Дешт-и-Кыпчака. Мухаммед становится ханом, а Муса — беклярбеком. Мухаммед с небольшим отрядом прибыл в ставку бия — Сарайчик. Казахский хан Бурундук, узнав о намечающемся союзе бывшего вассала казахов Мусы и своего кровного врага Мухаммеда, двинул на них 50-тысячную армию. В сражении, в котором принял участие и Мухаммед со своим небольшим отрядом, Бурундук-хан был разбит. Однако в этом сражении погиб брат Мусы Хорезми. Намерениям Мусы принять в качестве хана Мухаммеда воспротивились вожди мангытских и союзных племён, составлявших Ногайскую Орду. Переговоры затягивались, а Бурундук-хан в это время напал на владения Мухаммеда на Сырдарье.

Победа султана Бурындыка — сына Керея у перевала Сагунлык в Каратауских горах, а затем у Отрара, Туркестана, Аркука, вынудили Мухаммеда Шейбани покинуть ставку Мусы, и их соглашение не состоялось[19][20].

Мухаммед потерпел поражение от Бурундука и своего двоюродного брата по материнской линии Касима в горах Кара-Тау, после чего скрывался на Мангышлаке. В дальнейшем, однако, Бурундук-хан завязал более близкие родственные отношения с семьей Шейбани-хана. Он выдал за него, его сына и племянника трёх своих дочерей.

В 1480-х годах правитель Самарканда Султан Ахмед мирза пригласил Шейбани-хана для борьбы против моголов. Однако он перешёл на сторону моголов и с их помощью в 1483 году овладел городами на Сыр-Дарье: Сыгнаком, Аркуком и Узгендом. Но в 1486 году его вытеснили оттуда Бурундук-хан, Касым-хан и Адик-султан.

В 1488 году Шейбани-хан овладел Туркестаном.[21] Туркестан стал основной базой для Шейбани-хана в его походах на Мавераннахр.

В дальнейшем Шейбани-хан напал на Хорезм, где захватил Тирсак и осадил Ургенч. Хусейн Байкара направил против него двадцатитысячное войско под командованием Абд ал-Халика. Шейбани снял осаду Ургенча и отступил к крепости Булдумсаз. Эмир Халил, правивший крепостью, приветствовал Шейбани как хана и повелителя. В том же году войска Шейбани-хана разбили тимуридов под Вазиром и овладели городом. Затем он захватил Адак и оттуда совершал рейды в сторону Астрабада. Шейбани оставался в Хорезме до начала 1490-х, несмотря на попытки Хусейна изгнать их оттуда. В начале 1490-х Шейбани ушёл в Отрар по приглашению ташкентского правителя Султан Махмуд хана[22].

Согласно источникам, когда Бурундук-хан и сыновья Джанибек-хана — Касым-хана и Айтик-султан со всеми моголами находились в горах Ала-Тау, к ним прибыл с малочисленным отрядом Мухаммед-Шейбани-хан и нанес им поражение. Бурундук-хан, сказав «сопротивление этому человеку не дает никакого результата», решил стать сватом; сын Шейбани-хана, Мухаммед-Тимур-султан стал ему зятем, а другую дочь Бурундук-хан выдал Махмуд-султану[23] Предполагают, что это событие произошло в 1495 году.[21]

Оценив военную мощь Шейбани-хана, в 1496 году Касым султан отправился к тимуриду Султан Хусейну Байкаре, где «удостоился поцеловать руку монарха».[24]

Объединение Мавераннахра и Хорасана

Зная о междоусобицах в государствах Тимуридов в Мавераннахре и Хорасане, Шейбани-хан вмешался в эту борьбу и пытался создать единое централизованное государство в Средней Азии. Собрав оставшееся ему верным войско, в 1499 году пошёл в поход на юг, в Мавераннахр и завоевал государство Тимуридов, раздробленное после смерти Тимура. В 1501 году Шейбани-хан окончательно овладел Самаркандом и сделал его столицей своего государства. В этот год им были выпущены серебряные и медные монеты.

Как раз в это время Шейбани-хан объявил себя «имамом времени и милосердным халифом», претендуя на роль светского и духовного лидера мусульман Средней Азии[25]. Как пишет историк Абдурахман Толе, в 1501—1502 г. произошло двухстепенное соединение планет, что означало конец эпохи Чагатая и наступление эпохи узбеков[26].

В 1503 году Шейбани-хан совершил поход в казахские степи, против напавших на Туркестан казахских родов.[27]

В 1505 году после многомесячной осады (ноябрь 1504 — август 1505) Шейбани-хан овладел Ургенчем.

В 1505 году в ответ на новый набег казахских родов Шейбани-хан совершил свой второй успешный поход против них.[28]

В 1506 году Шейбани-хан овладел Балхом.

28 мая 1507 года Шейбани-хан занял Герат и власть Тимуридов была свергнута. Ему удалось захватить большую часть Мавераннахра и Хорасан и создать единое государство.

В Герате художник Бехзад нарисовал его портрет, который сохранился до наших дней. Сейчас он хранится в музее Метрополитен в Нью-Йорке.

В 1508—1509 годах Шейбани-хан подчинил себе другие города Хорасана: Дамган, Астрабад, Мешхед и др.

К 1508 г. Шейбани-хан сделался верховным правителем обширной территории, простиравшейся от берегов Сырдарьи на севере до Кандагара на юге и от Каспийского моря на западе до пределов Китая на востоке[29].

В 1509 году Шейбани-хан вынужден был третий раз пойти с походом на северо-восточные границы, так как до этого казахский Джаниш-султан совершил грабительский поход на Бухару и Самарканд и захватил много людей в плен[30]. Битва более чем 40 тысячного войска Шейбани-хана против 30 тысяч Джаниш султана закончилась полным разгромом Джаниш султана и его улуса.[31]

Готовясь к войне с сефевидским шахом Исмаилом, Шейбани-хан решил обезопасить свои северо-восточные границы и зимой 1510 года совершил четвёртый поход против Бурундук-хана и Касым-хан. Этот поход закончился неудачей.[32]

В 1510 году Шейбани-хан ввязался в тяжелую войну с хазарейцами на территории современного Афганистана, и не смог одержать решительной победы. В конечном итоге эти неудачи способствовали его поражению и гибели в ноябре 1510 года.

Родо-племенной состав войск Шейбани-хана

Войско Шейбани-хана состояло из представителей таких узбекских племен как: дурманы, кушчи, найманы, джуркуны, йети-минги, ички, асы, мангыты, а также уйгуров, чагатаев, баджкиров и др.[12]

Внешняя политика

Шейбани-хан поддерживал связи с Османской империей и Китаем. В 1503 году его послы прибыли ко двору минского императора.[33]

Управление областями

Шейбани-хан распределил области своего государства среди родственников и близких ему людей. Область Туркестана была вверена Кучкунджи-султану, а в Ташкент был назначен его брат Суйунч-Ходжа-султан. Район Андижана был отдан Джани-бек-султану. В Шахрухии и её районах стал править Эмир Якуб Вафадар. Столица Самарканд была вверена Ахмад-султану. Область Хисара он определил Хамза-султану и его брату Махди-султану; в область Термеза был назначен Саййид Мухаммад-султан, сын Саййид Баба-хана; Кундуз был предоставлен эмиру Канбар Саййид Ашику.[12]

При Мухаммед Шейбани-хане была проведена некоторая работа по улучшению и расширению ирригационной сети, что позволило несколько увеличить посевные площади.[34]

Денежная реформа Шейбани-хана

В 1507 году был занят Герат, где Шейбани-хан объявил денежную реформу в стране. Денежное обращение в Герате к этому времени переживало глубокую инфляцию. Реформа должна была привлечь на сторону Шейбани-хана торгово-ремесленные слои общества. Основой серебряного обращения была назначена новая танга, с именем и титулами самого Мухаммеда Шейбани-хана. Дата полного завершения реформы — 1508 год, когда танга, единые по весу, надписям, оформлению были выпущены во многих городах и областях государства Шейбани-хана: в Самарканде и Бухаре, в Мерве, Нисе и Серахсе, в Герате, Мешхеде, Нишапуре, Нимрузе, Каине, Себзеваре[35].

Политика в области культуры

Члены семьи Шейбани-хана, включая его отца и деда, увлекались литературой. Дед его, Абулхайир-хан, специально заказал перевод произведений знаменитого поэта, мистика, приверженца суфизма Джалалетдина Руми (1207 — 1273гг).[36]

По мнению авторитетных востоковедов [каких?] Шейбани-хан — полководец и государственный деятель — в культурном отношении стоял на уровне образованных людей своей эпохи.[37]

Шейбани-хан в молодости очень увлекался историей. В 1475 году Шейбани-хану специально подарили книгу «Искандар-намэ», написанную в далекой Османской империи. Книга повествовала о жизни Александра Македонского.[38]

Средневековый автор Нисари признавал Шейбани-хана знатоком Корана.[39]

Шейбани-хан, будучи сам поэтом, собрал при своем дворе известных поэтов и ученых. Среди них можно упомянуть таких поэтов, как Камал ад-дин Бинаи, Мухаммед Салиха и других, ставших авторами поэм, посвященных жизни и деятельности самого Шейбани-хана. Репрессии против суннитов в Иране и Хорасане со стороны шаха Исмаила[40] привели к бегству интеллектуалов суннитов в Мавераннахр, в числе которых был персидский историк, поэт и мыслитель Фазлуллах ибн Рузбехан, автор произведения «Книга бухарского гостя»[41] и поэт, писатель Зайн ад-дин Васифи.

В столице государства, Самарканде, Шейбани-хан приказал построить большое медресе, где позже сам принимал участие в научных и религиозных диспутах.

При медресе Шейбани-хана имелась библиотека. Функции библиотекаря, обязанности по выдаче книг, по их реставрации, приобретению в библиотеку новых книг, а также освидетельствование их печатью с именем учредителя вакфа описывается в одном из вакфных документов.[42] Медресе Шейбани-хана было полностью разрушено в годы Советской власти.

В 1502 году Шейбани-хан приказал построить большой мост из жженного кирпича через реку Зерафшан.[43]

В 1509 году в городе Яссы (Туркестан) Шейбани-хан приказал построить большую мечеть и выделил государственные средства для дальнейшего совершенствования учебного процесса в медресе города. Было также отдано распоряжение о выделении средств на учебный процесс и зарплату преподавателям медресе других близлежащих городов[44].

Диван стихов Шейбани-хана в настоящее время хранится в фонде рукописей в Стамбуле. Рукопись его философско-религиозного произведения находится в Лондоне.

По мнению некоторых историков [каких?], Шейбани-хан был автором исторического произведения «Таварих-и гузида-йи нусрат-наме».[12]

По мнению В. В. Бартольда, стихи Шейбани хана не пользовались уважением беспристрастных современников. Мистическое настроение, по-видимому, занимало значительное место в характере Шейбани хана, даже своими военными подвигами он, посредством аллегорического толкования, пользовался для описания борьбы человека со своими страстями.[11]

Противостояние с Касым-султаном

По данным Г. А. Камбарбековой[45] историк Исмаил Хусейни Мараши Табризи в своей рукописи «Тарих-и Сафавие» («История рода Сефевидов») сообщает, что дворцовые астрономы и «знатоки древности», начали предсказывать хану Мухаммеду Шейбани продолжение пути Чингисхана во всем Туркестане и Хорасане после уничтожения казахских султанов. В рукописи пишется, что услышав об этом, Мухаммед Шейбани «мгновенно собрался в поход»[2].

С целью захвата Хорасана у иранского шаха, Шейбани хан обращается к своему родственнику по материнской линии, казахскому султану Касыму, с предложением о союзе и просит у него помощи в военной силе[2]. С этой целью Мухаммед Шейбани пишет Касыму письмо-жалобу «аризе», в котором он пытается высоко оценить' уровень Касыма.

Попросив у Касыма в помощь шеститысячное войско, он заявил, что при выполнении Касым ханом его просьбы «бог даст, потомки Чингисхана смогут в ближайшее время вернуть обратно земли Туркестана, которые сейчас принадлежат Сайыпкырану» имея при этом ввиду Эмира Тимура и его потомков[2].

Однако позже дружба между родственниками — Касым султаном и Мухаммедом Шейбани ханом закончилась. Персидская дипломатия сыграла в этом деле не последнюю роль, сказались противоречия — шейбаниды считали себя претендентами на ханский трон в Дешт-и-Кипчаке[46].

Мухаммед Шейбани хан, стремился не допустить усиления Казахского ханства, и с этой целью всячески препятствовал возвышению власти казахских ханов в Присырдарье. Далее он попытался совсем прекратить их торговые отношения с Мавераннахром и издал указ, чтобы население Туркестана не совершало никаких торговых сделок с казахскими купцами. По сообщению Рузбихана в «Михман-наме-йи Бухара»:

…был издан указ, чтобы население Туркестана никаких торговых сделок с казахскими купцами не совершало, и чтобы между ними и жителями этих земель не было взаимных посещений и поездок купцов… у его ханского величества возникло намерение не допускать казахов ступить в его владения, где они воочию увидели бы и рассмотрели красу, благоденствие, орудия завоевания мира и преимущества узбеков. Не дай бог, если лицезрение всей этой благодати толкнёт казахов на путь войны и распри.[47]

Объявленная Шейбани ханом, по существу, экономическая блокада — запрет на торговлю с казахами, а также военные меры, вызывали подобные ответные действия со стороны казахских ханов. Борьба за присырдарьинские города приняла характер затяжной войны. Султан Касым хан, видел в присырдарьинских городах экономическую и военную опору своей власти над населением кочевых районов и поэтому постоянно тревожил Шейбанидов в пограничных районах Туркестана и Ташкента[48]. В ответ на его продвижение в Туркестан зимой 1510 г. Шейбани-хан предпринял наступление на улус Касым хана, находившийся в предгорьях Улытау. Этот поход оказался неудачным и это явилось причиной последовавшего за этим событием ослабления его власти и гибели под Мервом[49].

Однако кровные связи Касым-хана с Шейбанидами проявились, когда сунниты Шейбаниды потерпели поражение от шиита — сефевидского шаха Исмаила, так сын Касым-хана Абулхаир[50] пришел с войском на помощь Шейбанидам в битве против иранцев в 1511 году, но сефевиды одержали победу, а Абулхайр был убит.[51]

Последние годы жизни

По мнению В.Бартольда дипломатические и военные таланты Шейбани не подлежат сомнению, но он не сумел упрочить результаты своей деятельности. Дожив почти до 60 лет, Шейбани не принял никаких мер для обеспечения престолонаследия. Ввиду особой завистливости и подозрительности Шейбани хана страдали наиболее даровитые и влиятельные представители рода и близкие к нему люди. Предметом такой зависти был прежде всего брат Шейбани хана, Махмуд, умерший в 1504 г.; Шейбани хан открыто радовался его смерти и говорил, что при будущих победах Шейбани хана уже нельзя будет, как делалось прежде, приписывать заслугу этих побед Махмуду. В последний год своей жизни Шейбани оскорбил даровитого сына Махмуда, Убайдулла-хана, и своего дядю Кучкунджи, опасаясь, по-видимому, влияния последнего, как старшего в роду[11]. Склонность к мистицизму не помешала Шейбани подвергнуть гонению руководителей ордена накшбандиев, пользовавшихся большим уважением среди населения Мавераннахра, но связавших свою судьбу с судьбой Тимуридов. Глава ордена, Мухаммед-Яхъя за это поплатился жизнью.

Гибель

Иранский шах Исмаил I из династии Сефевидов был встревожен успехами Шейбани-хана. Помимо политических интересов столкнулись также и религиозные, шиизм шаха Исмаила, объявленный государственной идеологией, противоборствовал с суннизмом, отстаиваемым Шейбани-ханом и поддерживаемым большинством населения Мавераннахра.

В 1510 г. Шейбани-хан находился в Гератe. В это время Исмаил I вторгся в Западный Хорасан и стал стремительно продвигаться к Герату. Под рукой у Шейбани-хана не оказалось достаточно сильного войска, основная часть войск стояла в Мавераннахре, поэтому он, посоветовавшись со своими эмирами, поспешил укрыться за стенами Мерва. Сефевидские войска захватили Астрабад, Мешхед, а также Серахс. Все узбекские эмиры, находившиеся в Хорасане, в том числе и Джан Вафа, бежали от сефевидов-кизылбашей и прибыли в Мерв. Шейбани-хан отправил вестника к Убайдулла-хану и Мухаммеду Тимуру-султану за помощью. Тем временем шах Исмаил окружил Мерв и некоторое время его осаждал, но овладеть городом он не смог,[52] для того чтобы выманить хана из города, прибег к притворному отступлению. Мухаммед Шейбани-хан, не дожидаясь шедшего к ним 30 тысячного подкрепления, с пятитысячным войском выступил из города, бросился преследовать шаха и попал в засаду. В сражении при Мерве в декабре 1510 года (по другим данным 29 ноября 1510 года[11]), войско Шейбани хана было окружено 17 тысячной армией Исмаила и после ожесточенного сопротивления было разбито. Согласно историческим исследованиям в бою пали многие представители узбекской аристократии и сам Шейбани-хан[53][54]. Шах Ирана, Исмаил Первый, жестоко обошёлся с телом Шейбани-хана. Из его черепа сделали посеребренный сосуд для вина[2]; по другим данным череп, оправленный в золото, был превращен в кубок, которым сам шах охотно пользовался на пирах.[55]

Обезглавленное тело Шейбани-хана было похоронено в столице его государства в Самарканде. Данный факт был подтверждён при вскрытии гробницы Шейбани хана в Самарканде, произведенном в начале 80-х годов XIX века. Скелет Шейбани хана оказался без головы[11][56]. В настоящее время надгробный камень Шейбани-хана хранится в Эрмитаже в Санкт-Петербурге. Его мавзолей был разрушен в 1870-х годах. Все, что осталось от мавзолея Шейбанидов — это мраморная дахма на площади Регистан в Самарканде.

Память

  • Сборник стихов (диван) Шейбани-хана был издан в Турции.
  • Народная поэма о Шейбани-хане была записана со слов узбекского сказителя Пулкан шоира в 1920-х годах.
  • В 1961 и 1989 годах в Узбекистане на узбекском языке было издано произведение М.Салиха «Шайбонийнома».
  • В 1967 году в Узбекистане было издано факсимиле рукописи «Таварих-и гузида-йи нусрат-наме».

Дети Шейбани-хана и его наследники

После смерти Шейбанихана, у него оставался единственный сын Мухаммед Темур султан (умер в 1514 году). Был похоронен в Самарканде рядом с отцом, дядей и бабушкой. Его жена, Мехр султан ханым, была известной покровительницей науки и искусств. У Мухаммад Темур султана была один сын — Пулад-султан. У Пулад-султана был один сын — Кукбури-султан. У него не было потомства.[9]

От сестры Бабура, Ханзады бегим, у Шейбани-хана был один сын Хуррам,[57] однако он погиб некоторое время спустя после смерти отца.

По мнению доктора исторических наук Р.Рахманалиева «Когда Шейбани-хан предпринял осаду Бабура в Самарканде, Бабур за „выкуп своей жизни“ отдал хану свою сестру, принцессу Ханзадэ-бегим, которая после этого попала в гарем Шейбани-хана и родила ему сына Хуррам-шах-султана, которому отец пожаловал Балхскую область. При этом Шейбани-хан всегда был преисполнен недоверия к своей наложнице и спустя некоторое время предоставил ей развод. Впоследствии Ханзадэ-бегим попала ко двору шаха Исмаила, где пользовалась неизменным почтением. Что касается сына Хуррам-шах-султана, то он умер через год или два после гибели Шейбани-хана».[58]

Шейбани-хан был также женат на тёте Бабура по материнской линии, Мехр Нигар ханым.[59]

У Шейбани-хана был и третий сын: Суюнч Мухаммад султан. У Суюнч-Мухаммад-султана был один сын Мухаммад-Йар-султан. На нём прервался род.[9]

После смерти Шейбани-хана в 1510 году ханом был избран его дядя Суюнчходжа-хан.[60] Весной 1511 года, ханом был избран другой его дядя Кучкунджи-хан (1511—1530). Он был сыном Абулхайир-хана (1428—1468) и дочери Мирза Улугбека (1409—1449), Рабии султан бегим (умерла в 1485 году, похоронена в городе Туркестане).

После смерти Шейбани власть в Хорасане и Мавераннахре перешла в руки Исмаила первого и Бабура. Только благодаря дарованиям племянника Шейбани-хана, Убайдуллы-хана, владычество дома Шейбанидов было восстановлено уже в 1512 г. Убайдулла-хан сумел привлечь на свою сторону симпатии населения, ему удалось разгромить сефевидов и сохранить независимость от Ирана. Благодаря этой победе население сохранило суннитскую веру. При правлении Кучкунджи-хана столицей государства Шейбанидов оставался Самарканд.

Напишите отзыв о статье "Мухаммед Шейбани"

Примечания

  1. ↑ Shiban Han divani. Edited Y.Karasoy. Ankara, 1998
  2. ↑ 1 2 3 4 5 [rus.azattyq.org/content/kasymkhan_iran_history/24178666.html В Иране найдены новые сведения о хане Касыме]
  3. ↑ Бартольд В. В. Сочинения. т.2. часть 1. Москва, 1963,с.163
  4. ↑ [ru.wikisource.org/wiki/%D0%AD%D0%A1%D0%91%D0%95/%D0%A8%D0%B5%D0%B9%D0%B1%D0%B0%D0%BD%D0%B8 ЭСБЕ/Шейбани — Викитека]
  5. ↑ 1 2 Шейбани // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  6. ↑ 1 2 Allworth E., The modern Uzbeks. from the fourteenth century to the present. Stanford: Hoover institution press, 1990. p. 47
  7. ↑ 1 2 Материалы по истории казахских ханств XV—XVIII веков. (Извлечения из персидских и тюркских сочинений). Алма-Ата: Наука. 1969. С. 390
  8. ↑ Р. Г. Мукминова, К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI в. По материалам «Вакф-наме». Ташкент: Наука. 1966. С. 227
  9. ↑ 1 2 3 Хафиз-и Таныш Бухари. Шараф-наме-йи шахи (Книга шахской славы). Пер. М. А. Салахетдиновой. Москва: Наука. 1983,с.79
  10. ↑ Материалы по истории казахских ханств XV—XVIII веков. (Извлечения из персидских и тюркских сочинений). Алма-Ата: Наука. 1969. С. 54
  11. ↑ 1 2 3 4 5 [dic.academic.ru/dic.nsf/biograf2/14142 Шейбани (Шах-Бахт Мухаммед)]
  12. ↑ 1 2 3 4 [www.vostlit.info/Texts/rus15/Binai/frametext.htm КАМАЛ-АД-ДИН АЛИ БИНАИ->ШАЙБАНИ-НАМЕ->ТЕКСТ]
  13. ↑ Материалы по истории казахских ханств XV—XVIII веков. (Извлечения из персидских и тюркских сочинений). Алма-Ата: Наука. 1969. С. 97
  14. ↑ Материалы по истории казахских ханств XV—XVIII веков. (Извлечения из персидских и тюркских сочинений). Алма-Ата, 1969. С. 35
  15. ↑ История Казахстана в персидских источниках. Т.5. Алматы: Дайк-Пресс, 2007. С. 376
  16. ↑ [lib.liim.ru/creations/s-028/s-028-01.html Салих Мухаммед. Из поэмы «Шейбани-наме»]
  17. ↑ Б. В. Норик, Роль шибанидских правителей в литературной жизни Мавераннахра XVI в. // Рахмат-намэ. Спб, 2008. С. 230
  18. ↑ Почекаев Р. Ю. Цари ордынские. Биографии ханов и правителей Золотой Орды. — СПб.: Евразия, 2010. — 408 с. — ISBN 978-5-91852-010-9.
  19. ↑ В. В. Трепавлов. История Ногайской Орды. М.: «Восточная литература», РАН.
  20. ↑ [abai.kz/node/2411 Галым АГЕЛЕУОВ. История образования Казахского ханства. Керей и Жаныбек]
  21. ↑ 1 2 Вяткин М., Очерки по истории Казахской ССР. Т. 1. Оренбург, 1941. С. 83
  22. ↑ Б. А. Ахмедов. Государство кочевых узбеков. Москва. «Наука», 1965
  23. ↑ С. К. Ибрагимов, Некоторые данные к истории казахов XV—XVI вв. // Известия АН Казахской ССР. Серия истории, археологии и этнографии. № 3. Алма-ата. 1956, c.111.
  24. ↑ Вяткин М., Очерки по истории Казахской ССР. т.1. Оренбург, 1941, с.84
  25. ↑ Mukminova R.G., The Shaybanids in History of civilizations of Central Asia. Volume V. Editors Chahryar Adle and Irfan Habib. Co-editor Karl M. Baypakov, UNESCO publishers, 2003,p.35
  26. ↑ Абдуррахман-и Тали'. История Абулфейз-хана. Перевод с таджикского А. А. Семенова, Ташкент. Изд. АН УзССР. 1959
  27. ↑ Кляшторный С. Г., Султанов Т. И., Казахстан. Летопись трех тысячелетий. Алма-ата: Рауан, 1992, с.263
  28. ↑ Кляшторный С. Г., Султанов Т. И., Казахстан. Летопись трех тысячелетий. Алма-ата: Рауан, 1992, .264
  29. ↑ Фазлаллах ибн Рузбихан Исфахани. Михман-наме-йи Бухара (Записки бухарского гостя). Перевод Р. П. Джалиловой, М., Восточная литература. 1976,с.16
  30. ↑ История Казахстана в персидских источниках. Т.5. Алматы: Дайк-Пресс, 2007, с.170
  31. ↑ Кляшторный С. Г., Султанов Т. И., Казахстан. Летопись трех тысячелетий. Алма-ата: Рауан, 1992, с.266-267
  32. ↑ Кляшторный С. Г., Султанов Т. С., Казахстан. Летопись трех тысячелетий. Алма-ата: Рауан, 1992, с.270
  33. ↑ Китайские документы и материалы по истории Восточного Туркестана, Средней Азии и Казахстана XIV—XIX вв. Алматы, 1994,с.52
  34. ↑ Мукминова Р. Г., К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI в. По материалам «Вакф-наме». Ташкент. Наука. 1966,с.42
  35. ↑ [uni-numizmat.narod.ru/html/mavzu16.html Mavzu16]
  36. ↑ Allworth E., The modern Uzbeks. from the fourteenth century to the present. Stanford: Hoover institution press,1990,p.51
  37. ↑ Фазлаллах ибн Рузбихан Исфахани. Михман-наме-йи Бухара (Записки бухарского гостя). Перевод Р. П. Джалиловой. М., Восточная литература. 1976, с.34
  38. ↑ Allworth E., The modern Uzbeks. from the fourteenth century to the present. Stanford: Hoover institution press,1990,p.53-54
  39. ↑ Allworth E., The modern Uzbeks. from the fourteenth century to the present. Stanford: Hoover institution press,1990,p.52
  40. ↑ Фазлаллах ибн Рузбихан Исфахани. Михман-наме-йи Бухара (Записки бухарского гостя). — М., Восточная литература, 1976. — С. 17.
  41. ↑ Фазлаллах ибн Рузбихан Исфахани. Михман-наме-йи Бухара (Записки бухарского гостя). М. Восточная литература. 1976, с.3
  42. ↑ Мукминова Р. Г., К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI в. По материалам «Вакф-наме». Ташкент. Наука. 1966, с.23
  43. ↑ Mukminova R.G., The Shaybanids in History of civilizations of Central Asia. Volume V. Editors Chahryar Adle and Irfan Habib. Co-editor Karl M. Baypakov, UNESCO publishers, 2003,p.38
  44. ↑ [www.vostlit.by.ru/Texts/rus7/Isfachani/text3.htm Фазлаллах ибн Рузбихан Исфахани. Записки бухарского гостя. Гл. 38-59]
  45. ↑ [www.nlrk.kz/page.php?page_id=23&lang=1&news_id=1304 Национальная библиотека Республики Казахстан :: Новости]
  46. ↑ [www.centrasia.ru/news.php?st=1311874980 В персидской рукописи «Тарих-и Сафавие» обнаружены новые сведения о «царе Дешт-и-Кипчак» казахском хане Касыме]
  47. ↑ Михман-наме-йи Бухара (Записки Бухарского гостя) / Пер., предисл. и примечания Р. П. Джалиловой. — М., 1976. — С. 100-101.
  48. ↑ [www.unesco.kz/heritagenet/kz/content/history/portret/kasymhan.htm Касым хан (годы правления 1511—1518)]
  49. ↑ Абусеитова М. Х. Казахское ханство во второй половине XVI века. — Алма-Ата: Наука, 1985. — С. 43. — 104 с.
  50. ↑ [www.bnews.kz/ru/news/post/160915/ Казахстанские историки впервые обнаружили новые факты о жизни Касым хана в зарубежных источниках]
  51. ↑ Туркменистан и туркмены в конце XV — первой половине XVI в. По данным «Алам ара-и Сефеви». Ашхабад. Ылым. 1981, с.117-122
  52. ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus10/Sefewi/frametext.htm УКРАШАЮЩАЯ МИР ИСТОРИЯ СЕФЕВИДОВ->ТЕКСТ]
  53. ↑ Mukminova R. G. The Shaybanids in History of civilizations of Central Asia. Volume V. / Editors Chahryar Adle and Irfan Habib. Co-editor Karl M. Baypakov. — UNESCO publishers, 2003. — P. 36.
  54. ↑ The Cambridge history of Inner Asia. / Edited by Nicola di Cosmo, Allen J. Frank and Peter B. Golden. — Cambridge university press, 2009. — P. 292.
  55. ↑ [www.uwed.uz/books/Velikie-Mogoly--Potomki-CHingiskhana-i-Tamerlana-/2#c_4 Бэмбер Гаскойн. Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана]
  56. ↑ [ср. Н. Веселовский «Подробности смерти узбекского хана Мухаммеда Шейбани», Москва, 1897, из III тома VIII Археологического съезда в Москве]
  57. ↑ Мукминова Р. Г., К истории аграрных отношений в Узбекистане XVI в. По материалам «Вакф-наме». Ташкент. Наука. 1966, с.15-16
  58. ↑ [profismart.org/web/bookreader-115453-80.php Рустан Рахманалиев — Империя тюрков. Великая цивилизация]
  59. ↑ Allworth Edward, The modern Uzbeks from the fourteenth century to the present: a cultural history, Hoover Press, 1990,p.56
  60. ↑ Бартольд В. В., Сочинения. т.2. часть 2. Москва, 1964, с.128

Литература

  • Шейбани // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Почекаев Р. Ю. Цари ордынские. Биографии ханов и правителей Золотой Орды. — СПб.: Евразия, 2010. — С. 218-219. — 408 с. — 1 000 экз. — ISBN 978-5-91852-010-9.
  • Султанов Т. И. Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть. — М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2006. — С. 255, 291-302. — 445 с. — (Историческая библиотека). — 5 000 экз. — ISBN 5-17-0358040.
  • Е. А. Давидович, А. Е. Жиравов, В. Н. Клещинов, Серебряные монеты Мухаммед-Шейбани-хана. Москва, Издательство: Ленанд, 2006 г.
  • Е. А. Давидович, Корпус золотых и серебряных монет Шейбанидов. XVI век. — М., 1992. — 504 с., 22 отд. табл. рис., 56 отд. фототабл.
  • Е. А. Давидович, История денежного обращения средневековой Средней Азии (медные монеты Мавераннахра ХV — первой четверти ХVI в.). — М., 1983. — 360 с.

Отрывок, характеризующий Мухаммед Шейбани

Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Мухаммед_Шейбани&oldid=81447731»