Шейх Мухаммад

Шейх Мухаммад (род. в Сабзаваре; работал с конца 1530-х по 1580-е годы; умер ок. 1588 года в Казвине) — персидский художник.

Историк-хронист XVI века Кази Ахмед в своем «Трактате о каллиграфах и художниках» сообщает следующее: «Мавлана шейх-Мухаммед происходил из города правоверных Сабзавара, сын мавланашейх-Камаля, упомянутого ранее мастера почерка сульс. Он — несравненный художник, ученик мастера Дуст Диванэ; он хорошо писал, весьма превосходно работал насталиком. В живописи он следовал китайцам, и, сколько он в изображении ни делал китайского, люди говорили: „хорошо“. В копировке он передавал почерки мастеров, поправляя кистью таким образом, что было незаметно. Он был прекрасным художником, орнаменталистом, писцом; работал в священном, пресветлом Мешхеде в китаб-ханэ возвышенного до рая султан-Ибрахим-мирзы, был придворным и обладал содержанием». Вместе с тем другой автор, Дуст Мухаммад, сообщает, что Шейх Мухаммад работал в китабхане шаха Тахмаспа переписчиком-каллиграфом. Учитывая то, что его отец был каллиграфом, вполне естественно, что молодой человек пошел по его стопам, и начал свой путь в китабхане Тахмаспа, зарабатывая на жизнь перепиской книг. Сефевидский историк Искандер Мунши сообщает: «Он прекрасно писал почерком „насталик“ и столь [искусно] копировал образцы почерка мастеров каллиграфии, что их с великим трудом отличали от оригиналов опытные знатоки-каллиграфы». Вероятно, как художник он рано обнаружил свои способности, и был привлечен к созданию миниатюр. Исследователи персидской живописи Диксон и Уэлч приписывают его руке один лист из знаменитого «Шахнаме» Тахмаспа, созданного приблизительно в 1525-35 годы, (ныне манускрипт расшит, и разошелся по разным коллекциям). Однако, после того, как Тахмасп I в 1540-50е годы отвернулся от живописи, Шейх Мухаммад, подобно другим художникам, вынужден был покинуть Тебриз. Он перешел на службу к племяннику Тахмаспа, Султану Ибрагиму Мирзе. Историк Искандер Мунши, сообщает, что Шейх Мухаммад поступил на службу к Ибрагиму Мирзе, бывшему губернатору Мешхеда после того, как тот попал в немилость шаху Тахмаспу, и был переведен в городок Сабзавар (1567—1574). Этот пример кое-что говорит о характере художника.

Основное число дошедших работ мастера создано именно в годы его служения при дворе Султана Ибрагима Мирзы. Среди них два листа с каллиграфией (датированы 1562/3 и 1568/9 годами; Стамбул, Топкапы Сарай), и замечательная миниатюра на отдельном листе «Верблюд и погонщик» с подписью и датой — 1556/7 год (галерея Фрир, Вашингтон). Шейх Мухаммад, кроме прочего, был поэтом, писавшим неплохие стихи. На этой миниатюре изображение окружено строками его стихотворения, написанного им каллиграфическим почерком насталик. Сюжет миниатюры явно где-то подсмотрен, взят из окружающей жизни. Шейх Мухаммад принадлежал к тем ведущим персидским мастерам, которые c середины XVI века всё больше рисовали на отдельных листах, придумывая новые сюжеты, или отображая в своих работах жизненные наблюдения. Далее, художнику приписываются два рисунка, с изображением коленопреклоненных юношей, один хранится в Лувре, Париж, другой «Юноша с попугаем» в галерее Фрир, Вашингтон, и ещё одна работа «Эмир, отдыхающий под деревом», находящаяся в Бостоне, Музей Изящных Искусств. Отталкиваясь от подписанной миниатюры «Верблюд и погонщик» исследователи на основании тщательного анализа обнаружили руку Шейх Мухаммада в миниатюрах известного манускрипта «Хафт Ауранг» (Семь престолов) Джами, который создавался для Ибрагима Мирзы в 1156-65 годах (Вашингтон, галерея Фрир). Ему принадлежат также несколько подписанных работ: две миниатюры, хранящиеся в Стамбуле, Топкапы Сарай; и два рисунка с изображением мужской фигуры (Париж, Лувр, и Дублин, Библиотека Честер Битти).

Согласно Искандеру Мунши, после того, как шах Исмаил II казнил Ибрагима Мирзу, художник несколько месяцев работал в китабхане нового шаха, но затем перебрался в Хорасан, где поступил на службу к принцу Аббасу. Хронист сообщает, что, сделав новой столицей город Казвин, шах Аббас I (1588—1629) построил там новый шахский дворец. Шейх Мухаммад скончался во время работ над росписью одного из залов этого сооружения.

Литература

• Dickson M.B./Welch S.C. The Houghton Shahnameh. vol.1-2, Cambridge, Mass. 1981.
• Rogers J. M., Cagman F. and Tanindi Z. The Topkapi Sarai Museum: The Albums and Illustrated Manuscripts, London.

Отрывок, характеризующий Шейх Мухаммад

– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.