Шекинское царство

Шекинское царство
в VII — 1117
Закавказье в XI-XII вв.
Столица	Шеки,Телави, Киш
Преемственность
← Кавказская Албания Грузинское царство → Государство Ширваншахов → Государство Хулагуидов →

К:Исчезли в 1117 году

Шекинское царство (также Эрети или Албания) — государство в Закавказье, существовавшее в VII—XII вв.

Название

В армянских и византийских источниках Шекинское царство традиционно представляется как «царство Албании», а в грузинских источниках как «царство Эрети». Грузинский исследователь Д. Л. Мусхелишвили считает, «что название этого царства грузины производили от имени ближайших их соседей, древнеалванского племени эров, арабы — от имени столицы, г. Шаки. Армяне же и византийцы назвали его так потому, что оно возникло территории бывшего Алванского царсва». Наряду с этим, Д. Л. Мусхелишвили отмечает, что «… грузинские источники также употребляют иногда термин Шаки, вместо термина Эрети»; «до Х века никаких сведений об Эретском княжестве в грузинских источниках мы не встречаем».

История

В античное время область Шеки входила в состав Албании.

Во время католикоса Тер-Абаса (551—595) Албания была разделена не менее на 7 епископств, одно из них был епископство Шеки.

По приказу халифы Османа (644—656) выступивший в поход на Арран арабский полководец с правителями «Шаккана и Камибарана заключил мир на условиях выплаты дани». Ряд эмиров одни за другими назначались халифами в Азербайджан, Арран и Армению. Источник сообщает, что в «820 году халифа Абдуллах аль-Мамун послал в эти области Халида, сына Йазида б. Мазйада аш-Шайбани. Народ Шакки восстал против него и убил его представителя. Халид двинулся против них, и, хотя они напали на него ночью, он нанес им поражение и убил многих из них. Они попросили мира, и он даровал им его с условием платить ему ежегодно 500 тыс. дирхемов. Он взял заложников и ушел».

В «Истории страны Алуанк» упоминается некоего «владетеля Шаки», современника католикоса Давида (824—852).

Впервые указывает имя шекинского владетеля еще один армянский историк живший в конце IX—начале X века Товма Арцруни; он пишет о трех князьях, схваченных в 854 году арабским военачальником Буга аль Кабиром: князе хаченском Атрнерсехе, князе арцахском Есаи Абу Мусе и князе шакенском Сахл ибн Смбате. Грузинские источники говорят о трех братьях, переселивших из Тарона в область Шеки в сороковых годах восьмого века. По словам Вахушти Багратиони, скоро они «заняли весь Эрети и назвались царями». Но по «Истории страны Алуанк» армянский князь Сахл ибн Смбат является потомком древнего рода Арраншахов, а не из рода переселивших из Тарона. В. Ф. Минорский отмечает, что «последний михранид Вараз-Трдат II был убит в 822 г. н. э. Его титул эраншахик был перенят князем Шакки Сахлом, сыном Сумбата». «Сахл управлял значительной частью всего Аррана».

Внук Сахл ибн Смбата — Григор-Амам, смог «возобновить упраздненное царство Алуанка». Но после Григора-Амама его княжество было разделено между сыновьями. Области Шеки и Камбечан достались его сыну Атрнерсеху. Атрнерсех, упоминается как Атрнерсех ибн Хамам, царь шекинцев, арабским историком Масуди. В 1008 году хорепископ Кахетии Давид при поддержке правящих кругов Шеки сумел присоединить это царство к своему княжеству. Сразу же после этого царь Абхазии Баграт III присоединил Кахетинское царство к своим владениям. Однако 20-х годах ХI века Квирике III — сын Кахетинского хорепископа Давида, завладел Кахетией и Шеки (Эрети), стал царём, сделал Телави столицей. Официально титул правителя этого новообразованного царства звучал как «царь ранов и кахов».

Вахушти Багратиони, «История царства грузинской» : «А у царя Квирике не было сына, а усыновил он Гаки, сына сестры своей, сына армянского царя Давида из Самшвилде. И после смерти царя Квирике царем кахов стал Гаки.»

В 1038 году объединенный трон Кахети и Эрети унаследовал сын царя Ташир-Дзорагетского царства Давида I Безземельного Гагик, приходившийся племянником Квирике III. С тех пор и до 1105 года здесь правила армянская династия Кюрикидов.

Объединенное царство просуществовало до начала ХII века. Оно принимало довольно активное участие в политических событиях ХI века. Мусульманский источник, описывающий события ХI века, несколько раз упоминает «Ахсартана ибн Гагика — владетеля Шакки (Шеки)». В. Ф. Минорский считает, что «нет сомнения в том, что Ахсартан, является кахетинским царем Ахсартаном II (1058—1084)». Самуел Анеци под 1082 годом упоминает «Квирике — царя Шаки». Вардан указывает того же Квирике, как «царь Албании», который очевидно, соответствует «царю Кахетии Квирике» грузинской летописи. Примерно в этот период, с 1084 по 1102 годы в Кахети-Эрети правил царь Квирике IV.

В 1105 году царь Грузии Давид Строитель присоединяет к своему владению Кахетию. Однако, Шеки некоторое время сохранила независимость. По «Картлис цховреба», только в 1117 году Давид «подчинил Григолисдзе Асата и Шота, и взял крепость Гиш (Киш)».

После этого на некоторое время, титул «царя Шаки» перешел грузинским царям и царицам. Например, сохранились образцы писем, адресованных царям и видным сановникам Грузии; в одном из них царь Грузии Давид (Строитель?) величается «царем царей Абхаза, Шаки, Алана и Руса», в другом — анонимный царь той же Грузии — «царем царей Гюрджи, Абхаза, Шаки и Хазара», а в третьем царь Георгий-Лаша, сын царицы Тамар — «царем царей Абхаза, Шаки и Алана». Персидский поэт Фалаки Ширвани в «Оде на смерть Деметре I» так говорит о нём: «Шахиншах Абхаза и Шаки».

Однако, не позднее первой четверти ХIII века Шеки являлся во владении Ширваншахов. Позже, из переписки Рашид ад-Дина (1247—1317) отчётливо видно, что в монгольское время Шеки — был включен в состав государства Хулагуидов К концу XIV века на территории бывшего Шекинского царства снова возникло независимое Шекинское государство.

Название владетеля	Период правления	Указывается как «царь Шеки», или «владетеля Шеки»	Указывается как «царь Албании»	Указывается как «царь Эрети»	Указывается как «царь Кахетии»
Аноним	Во время правления халифы Османа (644—656)	Ал-Белазури
Аноним	Во время правления католикоса Кавказской Албании Давида (824—852).	«История страны Алуанк»
Сахл ибн Смбат	821 — 854	Товма Арцруни	«История страны Алуанк»; Ал-Белазури
Григор-Амам	с 2-я пол. IX века		«История страны Алуанк»;Степанос Таронеци; Степанос Орбелян	надпись церкви в с. Ередви
Артнерсе, сын Григора-Амама	910 — до середины Х в.	аль-Масуди	Ованес Драсханакертци	«Картлис цховреба»
Ишханик — Абу аб дул-Малик, сын Артнерсе, внук Григора-Амама		Ибн-Хаукаль	Степанос Орбелян; Константин Порфирородный; Анания Мокаци
Квирики	?- 1009	Самуел Анеци	Вардан Аревелци		«Картлис цховреба»
Ахистан (Ахсартан), сын Гагика из династии Кюрикян	1058-1084	Садр ад-Дин Али ал-Хусайни; Мунеджимбаши			«Картлис цховреба»
Григолисдзе Асат и Шот	?-1117	«Картлис цховреба»

Территория

Согласно «Худуд аль-алам», в Х веке протяженность территории Шеки было 70 фарсах. Но В. Ф. Минорский эту информацию не считает правильным.

А Ибн Мискавейх (ок. 932/936—1030) пишет, что «Мубарак есть большое селение у ворот Бердаа… Этот Мубарак есть начало границы с Шаки». В. Ф. Минорский отмечает, что «территория Шакки расположенная на север от Куры, имела свою собственную династию, которая в IX в. расширяла своё влияние на Арран».

Д. Л. Мусхелишвили предлагает, что приблизительную линию границы Шекинского царства в IX — первой половине Х вв можно представить по данным грузинских историков: в Алазанской долине она проходила немного западнее село Веджини и Гавази (Ахалсопели); на Иорском плато − немного восточное Гареджийского монастыря и сел. Бодбе. На севере границей служил, конечно, Кавказский хребет, причем, нет сомнения, что и юго-западный район Дагестана входил в состав этого царства. Д. Л. Мусхелишвили учитывая сведения арабских источников Х века так же отмечает, что с запада Шеки граничил с Санарией, то есть Кахетским княжеством, а с востока с маленьким царством Кабалой; что касается южной границы, то, можно было бы предположить, что она проходила по Куре.

Столица

Изначально центром царства являлся город Шеки. Арабские авторы часто упоминают о нём. Так, например, аль-Мукаддаси говорит, что расположен «Шакки (Шеки) на равнине; большая часть жителей — христиане, а соборная мечеть на площади мусульман». С самого начала ХI века центром царства стал город Телави, который Х веке по указанию аль-Мукаддаси был один из самым известным городом Аррана. В начале ХII века центром царства являлась крепость Киш.

Литература

• Д. Л. Мусхелишвили, Из исторической географии восточной Грузии (Шаки и Гогорена), Тбилиси, 1982.

Отрывок, характеризующий Шекинское царство

Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.