Шельфер, Франц

Франц Шельфер

Систематик живой природы

Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «Schelver». [www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=9046-1-1 Персональная страница] на сайте IPNI

Франц (в некоторых источниках — Фридрих) Иосиф Шельфер, встречается также вариант написания Шельвер (нем. Franz Joseph Schelver, лат. Franciscus Josephus Schelver, 1778—1832) — немецкий медик, ботаник, энтомолог и натурфилософ. Профессор медицины сначала в Йенском, затем в Гейдельбергском университете. В философии — последователь Фридриха Шеллинга. Известен своей критикой Карла Линнея и его половой системы классификации растений; написал несколько работ, отрицающих наличие пола у растений. Увлекался месмеризмом.

Биография

Франц Иосиф Шельфер родился 24 июля 1778 года в Оснабрюке в семье доктора юриспруденции Фридриха Иосифа Шельфера (1732—1795) и Марии Лидии ван Беестен.

С 1796 года учился медицине в Йенском университете. Среди его учителей в области медицины были Кристоф Гуфеланд, Юстус Лодер и Август Бач; кроме того, он изучал философия под руководством Иоганна Фихте. С 1797 года он продолжил обучение в Гёттингенском университете, где учился у Иоганна Блуменбаха, Августа Рихтера и Иоганна Ф. Гмелина (племянника Иоганна Г. Гмелина). В 1798 году Шельфер защитил докторскую диссертацию De irritabilitate («К вопросу о раздражительности»), после чего был частным врачом общей практики в Оснабрюке. С 1801 года — на преподавательской работе: сначала занимал должность приват-доцента в университете Галле, затем, в 1803 году, перешёл на должность адъюнкт-профессора на медицинский факультет Йенского университета, где со временем стал вместо Августа Бача читать лекции по ботанике, а также стал директором ботанического сада. В Йене Шельфер был в дружеских отношениях с Фридрихом Шеллингом и Иоганном Вольфгангом Гёте.

В 1806 года перешёл на должность профессора медицины в Гейдельбергском университете; здесь он с 1811 года возглавлял ботанический сад, а в 1812 и 1819 годах был деканом.

В 1816 году Шельфер был избран членом академии Леопольдина.

С 1821 года — надворный советник.

В 1820-х годах подход Шельфера к исследованиям в области медицины и естественных наук всё в большей степени стал подвергаться критике за свой спекулятивный характер. В своих лекциях о животной магнетизм он опирался на идеи медика Франца Месмера (1734—1815); кроме того, он активно использовал магнитические (гипнотические) процедуры и в практике, при лечении больных. Коллеги по университету оценивали его взгляды как философское мракобесие, в результате Шельфер всё в большей степени оказывался в изоляции. Кроме того, резкое неприятие со стороны руководства вызвали и его нововведения, сделанные в университетском ботаническом саду. С 1827 года пребывание Шельфера на медицинском факультете было чисто формальным.

Франц Иосиф Шельфер скончался 30 ноября 1832 года в Гейдельберге.

Взгляды и идеи

Шельфер был представителем так называемой романтической школы натурфилософии и как философ находился под влиянием средневекового мистика Якоба Бёме (1575—1624), а также своего друга Фридриха Шеллинга, при этом философию Шеллинга он пытался перенести на медицину. В ботанике Шельфер находился под влиянием идей Гёте, в том числе его учения о метаморфозе. Советский ботаник Евгений Вульф отмечал, что Шельфер отличался отвлечённостью и туманностью изложения своих мыслей, свойственными всей натурфилософской литературе.

В 1812 году была опубликована книга Шельфера Kritik der Lehre von den Geschlechtern der Pflanze («Критика учения о поле у растений», «Критика доктрины пола у растений»). Шефлер в своих размышлениях опирается на опыты Рудольфа Камерариуса (с кукурузой в 1690-х годах) и Ладзаро Спалланцани (с арбузом и коноплёй в 1786 году), при которых из пестичных цветков, несмотря на изоляцию их от возможного воздействия пыльцы, образовывались плоды и в них развивались семена, при этом Шефлер не обращает внимания на то, что корректность проведения этих опытов сомнительна, при этом она была подвергнута сомнению сразу же после опубликования их результатов; предположение Камерариуса, что некоторое количество семян кукурузы могло завязаться из-за того, что пыльца перенеслась по ветру, Шефлером отвергается как не основанное на опытных данных. Отвергаются Шефлером и результаты опытов 1735 года американского садовода-любителя Джеймса Логана, при которых семена не образовывались после того, как пестичные цветки изолировались с помощью материи: Шефлер считает, что в этом случае материя просто мешала нормальной жизнедеятельности цветка — не давала проникать к нему воздуху и свету, ограничивала свободный рост и испарение. Из факта существования однодомных и, тем более, двудомных растений — то есть таких растений, у которых имеются как цветки только с пестиками, так и цветки только с тычинками — Шефлером делается вывод о ненужности тычинок для плодоношения, причём преподносится эта идея как очевидная, доказанная самой природой. Относительно искусственного опыления растений, которое было известно с древнейших времён и описывалось ещё Теофрастом (к пестичным соцветиям пальм привязывали тычиночные соцветия, срезанные с других деревьев этого же вида), равно как и относительно опытов в этой области Иоганна Гледича, Йозефа Кёльрейтора и Карла Вильденова, Шельфер пишет, что они также не доказывают оплодотворяющего начала тычинок, поскольку непонятно, чем этот приём принципиально отличается от подрезки ветвей и корней, надрезания коры и других садоводческих приёмов, используемых для начала (усиления) плодоношения в ущерб вегетативному развитию. Шельфер считает, что назначение пыльцы заключается в том, чтобы, попав на рыльце пестика, отравить растение, ослабить его рост и, таким образом, направить его силы на плодоношение. Пыльцу Шефлер называет «смертоносным ядом», а «той силой, которая убивает рост», — некое масло, которое содержится в пыльце. У растений, имеющих только пестичные цветки, пыльца, по мнению Шельфера, «фактически не отсутствует, так как это свойственное ей масло заключено внутри самого растения, оказывая своё ограничивающее влияние на силу развития вегетационных процессов». Евгений Вульф писал, что Шельфер в своей «Критике» не привёл ни единого факта, который можно было бы противопоставить исследованиям Камерариуса и Кёльрейтора, и что положения этой работы отбрасывали учение о поле у растений к началу XVII столетия. На эту работу обращал внимание и историк науки Курт Шпренгель, как на пример редкого консерватизма: Шельфер в этой книге отрицал сам факт существования пола у растительных организмов — и это при том, что научные исследования на эту тему появились ещё в конце XVII века, а система Линнея, основанная на учете половых признаков растений, была опубликована в 1735 году.

В 1814 году вышло продолжение «Критики», Erste Fortsetzung seiner Kritik der Lehre von den Geschlechtern der Pflanze, а в 1822 году — ещё одна работа Шельфера, Lebens- und Formgeschichte der Pflanzenwelt. В ней он, размышляя о философском смысле опыления и образования завязи, Шефлер пишет, что «опыление представляет собою воспроизведение, переходящее в уничтожение, и так как цветок является высшим проявлением воспроизведения, то опыление есть смерть цветка… Растение заканчивает своё жизненное воплощение, создавая само себе гробницу, в которой лежит заключённой его душа. В этой гробнице покоится оно, защищённое от внешних влияний, зарытое в общей могиле». Основной же вывод, который делает Шефлер, заключается в том, что пол свойственен только животной жизни, растительная же жизнь никакой мужской силы не содержит, это «всегда оплодотворяемая и воспринимающая женщина природы, мужем которой является всеобщий, извне идущий возбудитель развития…», она «не может получить возбуждения из себя самой…, полна внутренней бездеятельности и обладает лишь возможностью развития…» Моментом же оплодотворения растения Шельфер называет прорастание семени в земле. Евгений Вульф отмечал полную оторванность содержания этой работы Шельфера от действительного знания, а его размышления — верхом натурфилософских измышлений.

В 1820 году вышла книга Von der Sexualität der Pflanzen («О поле у растений», «К вопросу о поле у растений») другого немецкого ботаника, Августа Хеншеля (1790—1856), последователя Шельфера (в книгу было также включено «Историческое дополнение», написанное Шельфером). В этой работе, имеющей объём более 600 страниц, Хеншель описывал свои многочисленные опыты и доказывал, что что нет никаких оснований говорить про сходство растительного и животного мира, что пыльца для размножения растений не имеет никакого значения. Николай Вавилов называл критику Шефлера и Хеншеля легкомысленной, однако отмечал, что под их влияние попал даже великий Иоганн Вольфганг Гёте.

Семья

Был дважды женат. О первой жене сведений не сохранилось. Второй раз женился в 1815 году на Марии Маргарете Швартце (1779—1830), у них было двое сыновей и двое дочерей. Старшая дочь — Маргарете (1817—1845). Младшая дочь — Виктория (1820—1893), в 1836 году вышла замуж за известного историка, литературоведа и политика Георга Гервинуса (1805—1871).

Сочинения

Опубликованные работы Шельфера относятся к медицине, ботанике, энтомологии, натурфилософии и животному магнетизму.

• [books.google.de/books?id=XqM-AAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=de&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Versuch einer Naturgeschichte der Sinneswerkzeuge bey den Insecten und Würmern], Johann Christian Dieterich, Göttingen, 1798
• [books.google.de/books?id=XxlHAAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Franz+Joseph+Schelver%22&hl=de&sa=X&ved=0ahUKEwjAxe2ywI3LAhXDng4KHYLSBX8Q6AEIHTAA#v=onepage&q&f=false Elementarlehre der organischen Natur, Erster Theil Organomie], Johann Christian Dieterich, Göttingen, 1800
• Untersuchungen über die Menschen- und Kuhblattern, 1802
• [books.google.de/books?id=w7cjAAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Franz+Joseph+Schelver%22&hl=de&sa=X&ved=0ahUKEwjAxe2ywI3LAhXDng4KHYLSBX8Q6AEIPjAF#v=onepage&q&f=false Philosophie der Medicin], Frankfurt am Main, 1809
• [books.google.de/books?id=R00-AAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=de&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Kritik der Lehre von den Geschlechtern der Pflanze], G. Braun, Heidelberg, 1812 — 86 S.
• [books.google.de/books?id=92VYAAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=de&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Erste Fortsetzung seiner Kritik der Lehre von den Geschlechtern der Pflanze], G. Braun, Carlsruhe und Heidelberg, 1814
• [books.google.de/books?id=9ihcAAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Franz+Joseph+Schelver%22&hl=de&sa=X&ved=0ahUKEwjFn6LywY3LAhXGjA8KHWAvBOg4ChDoAQg9MAc#v=onepage&q&f=false Von dem Geheimniße des Lebens], Frankfurt am Main, 1815
• Einem historischen Anhange: дополнение к книге Хеншель А.. [books.google.de/books?id=tDg-AAAAcAAJ Von der Sexualität der Pflanzen] : [нем.]. — Breslau : Bey Wilhelm Gottlieb Korn, 1820. — 644 S.</span>
• [books.google.de/books?id=V1k-AAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Franz+Joseph+Schelver%22&hl=de&sa=X&ved=0ahUKEwjNq_qzwo3LAhXIDQ4KHVGlBnEQ6AEISTAH#v=onepage&q&f=false Lebens- und Formgeschichte der Pflanzenwelt], Joseph Engelmann, Heidelberg, 1822
• [books.google.de/books?id=FGZYAAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=de&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Zweite Fortsetzung seiner Kritik der Lehre von den Geschlechtern der Pflanze], G. Braun, Carlsruhe 1823
• System der allgemeinen Therapie im Grundsatze der magnetischen Heilkunst, Teil 1, 1831

Литература

• Вавилов Н. И. Предисловие к изданию работ Кёльрейтера и Камерариуса // [ashipunov.info/shipunov/school/books/koelreiter1940_uchenie_o_pole.djvu Йозеф Кёльрейтер. Учение о поле и гибридизации растений] : [[www.webcitation.org/6gCDEOCxZ арх.] 22 марта 2016] / Под общ. ред. Н. И. Вавилова, под ред. Е. В. Вульфа. — М. : ОГИЗ — Сельхозгиз, 1940. — С. 5—7. — 247 с. — 5000 экз.</span>
• Вульф Е. В. Йозеф Кёльрейтер, его жизнь и научные труды (1733—1806) // [ashipunov.info/shipunov/school/books/koelreiter1940_uchenie_o_pole.djvu Йозеф Кёльрейтер. Учение о поле и гибридизации растений] : [[www.webcitation.org/6gCDEOCxZ арх.] 22 марта 2016] / Под общ. ред. Н. И. Вавилова, под ред. Е. В. Вульфа. — М. : ОГИЗ — Сельхозгиз, 1940. — С. 35—40. — 247 с. — 5000 экз.</span>
• Лебедев Д. В. [herba.msu.ru/shipunov/school/books/lebedev1986_ocherki_botan_istoriogr.djvu Очерки по ботанической историографии (XIX — начало XX в.)] : [[www.webcitation.org/6g1YIkpV7 арх.] 15 марта 2016] / Отв. ред. М. Э. Кирпичников. — Л. : Наука, 1986. — 165 с. — 1600 экз.</span>
• Шельфер, Фридрих-Иосиф // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

---

• Gerabek, Werner E. [www.deutsche-biographie.de/pnd119064669.html Schelver, Franz Joseph] // Neue Deutsche Biographie : [нем.]. — 2005. — Bd. 22. — S. 661—662.</span>
• Müller, Klaus-Dieter. Franz Joseph Schelver 1778—1832. Romantischer Naturphilosoph, Botaniker und Magnetiseur // Zeitalter Goethes : [нем.]. — Stuttgart : Wissenschaftliche Verlagsgesellschaft, 1992. — Bd. 7. — (Heidelberger Schriften zur Pharmazie- und Naturwissenschaftsgeschichte). — ISBN 3804712177.</span>

Ссылки

• [www.uni-heidelberg.de/fakultaeten/philosophie/zegk/vlgk/personen/gervinus_schelverVL.html Franz Schelver] // Universität Heidelberg. (нем.)

Отрывок, характеризующий Шельфер, Франц

Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.