К:Фильмы 1964 года
«Шербу́рские зонтики» (фр. Les Parapluies de Cherbourg) — музыкальная мелодрама Жака Деми c музыкой Мишеля Леграна и Катрин Денёв в главной роли. Удостоена «Золотой пальмовой ветви» Каннского кинофестиваля 1964 года.
Фильм является фильмом-оперой: все герои, как главные, так и второстепенные и даже эпизодические только поют; в фильме нет ни одного разговорного диалога.
Сюжет
В фильме три части — Отъезд, Разлука, Возвращение.
Отъезд
Гийом «Ги» Фуше работает автомехаником на станции техобслуживания в прибрежном нормандском городке Шербýр. Юная Женевьева Эмери продаёт зонтики в магазине своей матери, который так и называется «Шербурские зонтики». Они любят друг друга, проводят вместе всё время после работы, ходят на танцы, гуляют по улочкам Шербура, строят планы на будущее. Ги живёт со своей больной крестной тётушкой Элизой, за которой ухаживает сиделка Мадлен, безответно влюблённая в Ги. Мать Женевьевы, мадам Эмери, не поощряет романа дочери с бедным механиком без особых видов на будущее.
Внезапно Фуше приходит повестка в армию, которая обрывает всю счастливую жизнь влюблённых. Ги отправляют в Алжир на два года. В Алжире тем временем идёт настоящая война. В последний вечер перед отъездом Женевьева остаётся у него на ночь, а утром провожает Ги на вокзал. Она обещает ждать возлюбленного и смотрит вслед уходящему поезду, стоя на перроне.
Разлука
Дела семейства Эмери идут всё хуже. Мать с дочерью оказываются перед угрозой долговой ямы. В один момент складывается ситуация, в которой их может спасти только счастливый случай, и он настаёт: молодой и успешный ювелир Ролан Кассар, повстречав Женевьеву с матерью у общего знакомого — городского ювелира — и с первого взгляда влюбившийся в Женевьеву, предлагает им помочь и покупает колье, старое и, в общем-то, не представляющее никакой ценности для ювелира. Женевьева, замечая его чувства, избегает встречи с ним. Спустя некоторое время он признаётся её матери в своих чувствах и просит руки её дочери. Он хорош собой и богат, но Женевьева его не любит, и к тому времени она уже знает, что ждёт ребёнка от Ги. Позднее Ролан узнаёт о ребёнке Женевьевы и обещает заботиться о нём как о своём собственном. Об обстоятельствах разлуки Женевьевы с отцом ребёнка он и не подозревает.
А письма от Ги приходят редко. Все увольнительные из армии запрещены — из-за боевой обстановки. Она мучается от неизвестности, сомневаясь что Ги всё ещё помнит о ней. Потом письма прекращаются вовсе — Ги попал в госпиталь, но она этого не знает. Она выходит замуж за Ролана и уезжает с ним в Париж. Мадлен известно про их свадьбу. Она понимает, что Ги и Женевьева никогда не будут вместе, а значит, Ги скрепя сердце может быть с ней.
Возвращение
Ги выписывается из госпиталя и возвращается в Шербур. Первым делом он направляется в магазин, где работает возлюбленная — но от прежних хозяев осталась только вывеска: магазин продан и пуст. Он узнаёт что Женевьева не дождалась его и вышла замуж. Ги подозревал это ещё в последние месяцы службы, потому что на вопросы в письмах к любимой о том, любит ли она его, она отвечала уклончиво, а затем и вовсе перестала писать. Он впадает в глубокую депрессию от того, что случилось. Работа у него не идёт, в один день он увольняется и напивается в баре, где его ругает бармен. Тогда он приходит в другой бар, после чего проводит ночь с проституткой, которую по воле случая зовут Женни (сокр. от Женевьева).
Придя наутро домой, Ги узнает, что ночью умерла его крёстная. Мадлен, которую он долго утешает, собирает вещи и решает уйти. Пытаясь забыть Женевьеву, Ги понимает, что единственный его шанс начать нормальную жизнь, забыть Женевьеву и обрести относительное счастье — это быть с Мадлен. Он просит её остаться, но в любви так и не признаётся. Он благодарен ей, но лишь позволяет ей себя любить. Они женятся, а наследство, оставленное крёстной, вкладывают в покупку маленькой автозаправочной станции. Спустя 5 лет Ги и Мадлен, а также их сын Франсуа готовятся встретить Рождество в своей квартире, занимающей часть помещения автозаправки. Вечером Мадлен с ребёнком уходят за покупками. Спустя пару минут у бензоколонки останавливается шикарный автомобиль. Ги, бывший автомеханик, иногда сам обслуживающий клиентов, выходит его заправить.
Вечер, падает снег. Подходя к машине, Ги узнаёт в водителе Женевьеву. Она впервые за 5 лет приехала в Шербур, чтобы забрать свою дочь Франсуазу у свекрови, живущей неподалёку от города. На Женевьеве роскошная норковая шубка и дорогие украшения. Ги подходит к машине, Женевьева опускает стекло, и их взгляды встречаются. Он предлагает ей зайти в здание. На несколько минут они остаются наедине. Женевьева, обратив внимание на красоту Рождественской ёлки, спрашивает, сам ли он её наряжал. Ги говорит, что ёлку нарядила жена для их малыша, которого зовут Франсуа (по совпадению, дочь Женевьевы зовут Франсуаза). Женевьева предлагает Ги увидеть дочь, говоря, что та похожа на него. Ги молча курит и отрицательно качает головой.
Женевьева уезжает. Домой возвращаются Мадлен с сыном. Ги встречает их на улице, целует жену и играет с сыном. Все вместе они заходят в дом, но это «счастливое» завершение картины происходит под глубоко трагическую музыку Леграна, показывающую, насколько трагически сломаны судьбы главных героев, которые так и не обрели счастье…
В ролях
| Актёр
|
Роль
|
| Катрин Денёв
|
Женевьев Эмери Женевьев Эмери
|
| Нино Кастельнуово
|
Ги Фуше Ги Фуше
|
| Анна Вернон
|
Эмери Мадам Эмери , мать Женевьевы
|
| Марк Мишель
|
Ролан Кассар Ролан Кассар , ювелир, ставший впоследствии мужем Женевьевы
|
| Элен Фарнер
|
Мадлен Мадлен , сиделка тёти Элизы, впоследствии — жена Ги
|
| Мирей Перрей
|
Элиза тётя Элиза , крестная Ги
|
| Жан Шампьон
|
Обен Обен
|
| Пьер Каден
|
Бернар Бернар
|
| Жан-Пьер Дора
|
Жан Жан
|
Интересные факты
- Первоначально на главную роль была приглашена победительница конкурса Евровидение Изабель Обре, но из-за серьёзных травм, полученных в дорожной аварии, она была вынуждена отказаться от неё.
Премии и награды
- Каннский кинофестиваль, 1964 год: Золотая пальмовая ветвь.
- Оскар, 1965 год, номинация: Лучший фильм на иностранном языке (Франция).
- Оскар, 1966 год, номинации: Лучший оригинальный сценарий, Лучшая песня — «I will wait for You», Лучший саундтрек, Лучшая музыкальная адаптация.
- Золотой глобус, 1966 год, номинация: Лучший иностранный фильм (Франция).
- Приз Международной Католической организации в области кино (OCIC).
- Приз Луи Деллюка, премия Французского синдиката критиков.
Напишите отзыв о статье "Шербурские зонтики"
Ссылки
 |
|---|
| | 1939—1959 | </div> |
|---|
<tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group" style="background:#eedd82">1960—1979</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;background:#f0f0f0"></div></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group" style="background:#eedd82">1980—1999</th><td class="navbox-list navbox-odd" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px"></div></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group" style="background:#eedd82">2000—2014</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;background:#f0f0f0"></div></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><td class="navbox-abovebelow" colspan="2">С 1964 по 1974 год премия не вручалась, она была заменена вручением «Гран-при». </td></tr></table></td></tr></table>
Отрывок, характеризующий Шербурские зонтикиНо Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
|
