Верладжи, Шефкет

Шефкет Бей Верладжи алб. Shefqet Bej Verlaci<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Албании
1924, 1939 — 1941
Рождение:	15 декабря 1877(1877-12-15) Эльбасан
Смерть:	21 июля 1946(1946-07-21) (68 лет) Цюрих
Награды:

Шефкет Бей Верладжи (алб. Shefqet Bej Verlaci; 15 декабря 1877, Эльбасан, Османская империя — 21 июля 1946, Цюрих, Швейцария) — премьер-министр Албании в 1924 году и во время итальянской оккупации с 1939 по 1941 годы.

Распространены различные написания его имени и фамилии латиницей: фамилия — Vërlaci, Verlaçi, Verlaxhi, Velaxhi; имя — например, Shevket, как на его могиле.

В 1922 году — крупнейший землевладелец Албании, лидер консервативной Прогрессивной партии, противостоявшей любым попыткам земельной реформы.

В конце 1922 года известный албанский политик Ахмет Зогу был обручён с дочерью Верладжи, и благодаря поддержке последнего стал премьер-министром Албании.

В начале 1924 года Зогу уступил должность премьер-министра самому Верладжи из-за финансового скандала и разоблачения участия Зогу в попытке покушения. Верладжи вступил в должность 5 марта 1924 года и занимал её до июня 1924 года, после чего бежал в Италию. При диктатуре Фана Ноли был заочно приговорён к смерти с конфискацией всего имущества.

Когда Зогу стал королём в 1928 году, он разорвал помолвку с дочерью Верладжи, и последний стал его непримиримым врагом.

С 12 апреля 1939 года возглавлял правительство Албании, сформированное итальянскими оккупантами, и в течение 4 дней также исполнял обязанности главы государства (с 16 апреля итальянский король Виктор Эммануил III стал также королём Албании). Опираясь на итальянскую поддержку, потребовал включения в состав Албании населённых албанцами земель Югославии (Косово) и Греции. Ушёл в отставку в декабре 1941 года.

Умер в Цюрихе в 1946 году, похоронен на протестантском кладбище в Риме.

Отрывок, характеризующий Верладжи, Шефкет

– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»