Лао Шэ

Лао Шэ
Имя при рождении:	Шу Цинчунь
Псевдонимы:	Лао Шэ
Дата рождения:	3 февраля 1899(1899-02-03)
Место рождения:	Пекин, Китай
Дата смерти:	24 августа 1966(1966-08-24) (67 лет)
Место смерти:	Пекин, Китай
Гражданство:	Китай
Род деятельности:	прозаик, драматург
Годы творчества:	1919—1966
Жанр:	сатира, биография

Ла́о Шэ (老舍, пиньинь: Lǎo Shě; настоящее имя Шу Цинчунь, Shū Qìngchūn, 舒慶春; 3 февраля 1899 — 24 августа 1966) — видный китайский прозаик, драматург, публицист, более известный реалистической и сатирической прозой; один из ведущих мастеров национальной литературы. Маньчжурского происхождения. «Лао Шэ» нечто вроде фамильярной производной от его имени (букв. «Старина Шэ»)

Биография

Рос в бедной семье. В раннем детстве потерял отца, погибшего во время усмирения восстания Ихэтуаней. С шести лет обучался в частной школе, где преподавали в старинной манере (заучивание конфуцианских текстов и т. п.), через несколько лет перешел в государственную начальную школу. После окончания Лао Шэ удалось поступить на казенный счет в педагогическое училище. В 1917 году заканчивает училище и сразу же становится директором одной из пекинских начальных школ. Преподает язык и литературу в средней школе при Нанькайском Университете в Тяньцзине. В 1919 возвращается в Пекин, поступает вольнослушателем в Яньцзинский университет, изучает английский язык. После «литературной революции», произошедшей в связи с событиями «движения 4 мая» 1919 публикует в студенческом журнале свой первый рассказ.

В 1924 году уезжает в Англию преподавать китайскую словесность сначала в Лондоне, а затем и в Оксфорде. В 1926 году Лао Шэ публикует свой первый роман «Философия почтенного Чжана» в литературном журнале «Сяошо юэбао» («Ежемесячник прозы»). В марте 1927 года в том же журнале печатается следующий роман «Мудрец сказал». В мае 1929 — роман «Двое Ма».

В 1929 году Лао Шэ уезжает из Англии обратно в Китай, задержавшись по пути сначала на три месяца в Париже, а затем на полгода в Сингапуре, где он преподает в школе для китайских поселенцев. В это время была написана повесть «День рождения Сяопо» — последняя напечатанная в журнале «Сяошо юэбао». В Китае Лао Шэ селится вначале в Пекине, переименованном в Бэйпин, а затем в городках Цзинань и Циндао.

В Цзинани Лао Шэ пишет роман «Даминху», так и не вышедший в свет. В 1932 году произведение погибло, когда в типографию попала японская бомба.

В 1933 году издаются романы «Развод» и «Записки о кошачьем городе», в 1934 — «История Небесного Дара», в 1936 (журнальная публикация) — «Рикша».

В 1937, после японского вторжения в Китай, Лао Шэ пишет ряд публицистических статей, где призывает объединить усилия для отпора врагу. Затем следует переезд в Ухань, где он с группой единомышленников организует выпуск журналов «Кан дао ди» («Сопротивляться до конца») и «Жэньжэнь кань» («Чтение для всех»). В марте 1938 в Чунцине, временной столице Китая, создаётся «Всекитайская ассоциация работников литературы и искусства по отпору врагу» и Лао Шэ занимает один из главных постов, координируя и направляя её работу. Во время войны им созданы пьеса «Чжан Цзычжун» и роман «Огненное погребение». Почти пять лет у Лао Шэ занял роман «Четыре поколения одной семьи» — сначала в Китае, а затем и в США, куда он уехал читать лекции. В США этот роман издавался в сокращенном варианте, под названием «Желтая буря». В Нью-Йорке также был написан роман «Сказители».

13 октября 1949, через 13 дней после провозглашения Народной республики в Китае, Лао Шэ возвращается из Сан-Франциско в Китай. За следующие шестнадцать лет он написал множество пьес и очерков, повесть, а также оставшийся неоконченным роман «Под пурпурными стягами».

Летом 1966 года Лао Шэ попал в больницу. Когда он вышел из неё, в Пекине вовсю царила «культурная революция». 23 августа он отправился на работу. Согласно свидетельству его сына Шу И, Лао Шэ вступился за сослуживцев, ставшими жертвами хунвэйбинов, и был избит до полусмерти. Чтобы спасти его в тот момент, пришлось объявить его «действующим контрреволюционером», которых полагалось передавать в руки полиции. Поздно вечером Лао Шэ вернулся домой, а спустя сутки его тело нашли на окраине города, в озере Тайпинху. Труп был в одном белье, верхняя одежда лежала на берегу. По воде плавали листки бумаги, которые сразу же были конфискованы полицией (семье даже не удалось на них взглянуть). Очевидно, писатель покончил с собой, хотя до сих пор некоторые считают это утверждение спорным.

Произведения

• «Философия почтенного Чжана» (老张的哲学)
• «Мудрец сказал» (赵子曰)
• «Двое Ма» (二马)
• «День рождения Сяопо» (小坡的生日)
• «Серп луны» — фрагмент романа «Даминху» (月牙儿)
• «Развод» (离婚)
• «Записки о кошачьем городе» (猫城记)(1932)
• «История небесного дара» (牛天赐传)
• «Рикша» (骆驼祥子)
• «Чжан Цзычжун» (张自忠)
• «Огненное погребение» (火葬)
• «Четыре поколения одной семьи» (四世同堂)
• «Под пурпурными стягами» (正红旗下)
• «Солнечный свет» (阳光)
• «Сказители» (鼓书艺人)
• «Чайная» (茶馆)

Издания на русском языке

• Лао Шэ. Последняя монета: Рассказы. Пер. с кит. // Сост. А. А. Файнгар; отв. ред. В. Ф. Сорокин. — М.: Изд-во восточной литературы, 1965. — 118 с. — 14 000 экз.
• Лао Шэ. Избранное: Сборник. Пер. с кит. // Сост. и ред. А. А. Файнгар; предисл. Н. Т. Федоренко. — М.: Радуга, 1982. — 512 с. (Мастера современной прозы)
• Лао Шэ. Избранные произведения / Сост. Е. Рождественской-Молчановой; вступ. ст. В. Сорокина. — М.: Худож. лит., 1991. — 703 с. (Библиотека китайской литературы) ISBN 5-280-01338-2

См. также

• Записки о кошачьем городе

Отрывок, характеризующий Лао Шэ

Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.