Ше д’Эст-Анж, Гюстав Луи

Гюстав Луи Ше д’Эст-Анж

Гюстав Луи Ше д’Эст-Анж (11 апреля 1800, Реймс — 14 декабря 1876, Париж) — французский юрист и политик, адвокат.

Биография

Гюстав Луи Ше д’Эст-Анж родился в семье прокурора уголовного суда в Реймсе, который после закрытия суда в 1811 году переехал с семьёй в Париж. Окончил школу в Реймсе благодаря стипендии от городской администрации, в возрасте 19 лет потерял отца. Поступил учиться в юридическую школу, несмотря на то, что получил наследство в размере всего 600 франков и должен был содержать мать и младшую сестру. Имея большие способности к юриспруденции и отличаясь красноречием, свою адвокатскую карьеру начал ещё в молодости, рано завершив получение образования; в 1820 году впервые выступил в политическом процессе защитником по назначению и обратил на себя внимание произнесённой защитительной речью. С этого момента его репутация как талантливого адвоката продолжала расти и упрочиваться, и вскоре стал скоро считаться одним из первых французских адвокатов.

В 30-летнем возрасте стал членом Парижской коллегии адвокатов. 18 февраля 1831 года был избран депутатом от 3-го избирательного округа Реймса в парламент Франции, однако не был переизбран на состоявшихся спустя три месяца всеобщих выборах; в первый период пребывания в парламенте голосовал на стороне как центристов, так и оппозиционеров. Затем вернулся к адвокатской практике до 25 апреля 1836 года, когда вновь был избран в парламент от Реймса. Успешно переизбирался 4 ноября 1837 и 2 марта 1839 года; проиграл на выборах 1842 года, но по причине смерти своего преемника вернулся в парламент, будучи избран 28 ноября 1844 года, но потерпел поражение на выборах 1846 года; за время работы в парламенте получил известность уже не только как юрист, но и как политик благодаря своим речам. С 1842 по 1844 год был, несмотря на свой сравнительно молодой возраст, старшиной (bâtonnier) адвокатов.

Приняв режим Второй империи, в 1857 году он оставил адвокатуру и занял должность генерал-прокурора парижской судебной палаты; в этом звании выступил обвинителем по делу Орсини и его сообщников. В 1858 году был назначен государственным советником, 2 ноября 1862 года — сенатором, 18 октября 1863 года — вице-президентом государственного совета, а 6 октября 1864 года — председателем секций общественных работ и изящных искусств в нём. В этот же период жизни был членом и вице-президентом Парижского городского совета. Во время работы в сенате участвовал в принятии различных законопроектов и инициировал многочисленные дискуссии; в марте 1868 года представил доклад о возможности свободы католического высшего образования. В 1870 году, после падения Второй империи, он удалился в частную, жизнь.

Как адвокат Ше вёл гражданские и уголовные дела, но его слава основывалась главным образом на последних. Его адвокатская деятельность отличалась большим разнообразием; он с равным успехом выступал как в различных громких процессах общеуголовного характера (дело Ла Ронсьера), так и в процессах литературных (против Виктора Гюго и Бальзака) и политических (Кошуа-Лемэр, Марра и др.). Обладал большим ораторским дарованием и считался непобедимым в судебном состязании, умел манипулировать чувствами аудитории, подчинять себе её внимание и располагать к себе аудиторию живым и картинным изложением дела и обильным пафосом своих речей, которые не подготовлял заранее. Некоторые его речи, любопытые с исторической точки зрения, были записаны и сохранились до настоящего времени. Согласно оценкам ЭСБЕ (рубеж XIX—XX веков, спустя несколько десятилетий после его смерти), он «был всецело оратором своей эпохи; теперь его красноречие показалось бы слишком приподнятым, риторичным, изобилующим неуместными лирическими отступлениями, обращениями к преступнику и потерпевшим, излияниями в романтическом стиле».

За свои заслуги на юридическом поприще Ше был награждён Орденом Почётного легиона, последовательно становясь его кавалером (1834), офицером (1845), командором (1858) и гранд-офицером (13 августа 1861 года).

Литература

• Тимофеев А. Г. Ше д’Эст-Анж // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k24645z/f231.image.langFR Статья] в La grande encyclopédie  (фр.)

Отрывок, характеризующий Ше д’Эст-Анж, Гюстав Луи

– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.