Шива
Поделись знанием:
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
|
|
Вайшнавизм · Шиваизм · |
|
Дхарма · Артха · Кама |
|
Веды · Упанишады |
|
Родственные темы
Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша |
|
|
Ши́ва (санскр. शिव, śiva IAST, «благой», «милостивый») — индуистское божество, верховный Бог в шиваизме, вместе с Брахмой и Вишну входит в божественную триаду тримурти. Истоки культа Шивы уходят в доведийский и ведийский периоды[1].
Шива олицетворяет собой космическое сознание, статичное мужское начало вселенной (Пуруша), оппозиционного Шакти (Пракрити), динамичному женскому началу вселенной.
В поздний период развития мифологического мировоззрения Индии (период Пуран, приблизительно 300—1200 гг.), Шива объединился с творцом Брахмой и поддержателем Вишну в верховную триаду (тримурти)[2] в качестве разрушительного начала вселенной. В то же время, в некоторых традициях Индии, как например кашмирский шиваизм, Шива является абсолютным божеством, выполняющим функции и созидания, и разрушения.
В «Махабхарате» (1.1.20) Ишана (одно из имен Шивы) называется «изначальным мужем (адья пуруша), единственно нетленным и вечным» и отождествляется с Брахмой и Вишну-Хари.[3]
Согласно «Шива-пуране», является создателем и Вишну, и Брахмы. Олицетворяет одновременно разрушительное и созидательное начала. В индуизме имеет эпитет Махадев, что переводится как величайший из богов (девов). Пять божественных ролей Шивы: создание, поддержка, растворение, сокрытие и дарование благодати. Традиция поклонения Шиве называется шиваизм. Известен под именами Рудра, Шанкара[4], Шамбху[5], Махадева, Махешвара. Основная мантра Шивы «Ом намах Шивая», впервые в Ведах встречается в гимне «Яджур-веды» «Шатарудрия» или «Гимн ста Рудрам».
Содержание
История
Доарийский период (1500 до н. э. и ранее)
Многие исследователи, среди которых Р. Н. Дандекар и Мирча Элиаде, считают артефакты из Мохенджо-Даро, Хараппа и других археологических площадок северо-западной Индии и Пакистана, указывающими на раннюю форму поклонения Шиве и Шакти. Эти артефакты включают лингамы и «Печать Пашупати», описанную во множестве исследований. Индская цивилизация достигла своего пика около 2500—2000 до н. э., пришла в упадок к 1800 до н. э., и исчезла к 1500 до н. э.[6] По мнению Р. Н. Дандекара шиваизм является древнейшей из ныне существующих религий цивилизованного мира.[7]. Ряд исследователей полагают, что йога была именно доарийским наследием, связанным с культом прото-Шивы. В противовес теории доарийского возникновения шиваизма, существует теория исхода из Индии, согласно которой миграции ариев в Индию не было, а Индская цивилизация (и, соответственно, культ прото-Шивы) была индоарийской. Гипотеза о «протоиндийском» происхождении шиваизма не одобрена большинством ученых[8].
Ведийский период (1500 до н. э. — 600 до н. э.)
С одной стороны в древнейшей из Вед — Риг-веде поклоняющиеся лингаму упоминаются в негативном контексте: «Пусть членопоклонники не просочатся в наш обряд!»[9], «Когда, не встречающий сопротивления, в измененном облике он овладел Имуществом стовратного, убивая членопоклонников»[10]. С другой стороны — Риг-Веды обращается к Рудре около 75 раз в различных гимнах[11]; напрямую к нему обращено 3 (или 4[12]) гимна:
- I, 43. — К Рудре (и Соме)[13].
- I, 114. — К Рудре.
- II, 33. — К Рудре.
- VII, 46. — К Рудре.
В Яджур-Веде к Рудре обращено уже значительное количество гимнов и впервые встречается маха-мантра «Ом намах Шивая». Значительное количество гимнов также можно найти и в Атхарва-веде.
В период становления ведийской религии, многие элементы шиваизма уходят в неофициальную среду — Шраману, которая подразумевает некую оппозицию ведийскому брахманизму, сильно ритуализированного внешне. В ведийском брахманизме Рудре-Шиве не поклоняются, а просят удалиться и не вредить[14][15].
Атрибутом в некоторых течениях шиваизма является череп убитого Брахмана (ведийского священника)[16].
Период упанишад (600 до н. э. — 300 н. э.)
Ведийская религия теряет свою монополию под натиском различных факторов. Неудовлетворенность людей сложной брахманской ритуальностью, кастовой изоляцией, отсутствием возможности достижения спасения человеком не брахманского происхождения, вызывает глубокие реформы индуизма. Появляются течения порвавшие с ведизмом (буддизм, адживики), но некоторые начинают утверждаться в рамках ведийской философии, в виде упанишад, — комментариев к Ведам.
По мнению учёных, «Шветашватара-упанишада»[17] представляет собой самый древний текст, в котором была изложена философия шиваизма.[18] Согласно Гэвину Фладу, в тексте этой упанишады представлено:
… богословие, которое возносит Рудру до статуса Верховного Бога, Всевышнего (на санскрите — Īśa IAST) который, как и Шива в более поздних традициях, выполняет космологические функции, оставаясь при этом трансцендентным.[19]
По мнению Дандекара, «Шветашватара-упанишада» является для шиваитов тем же самым, что «Бхагавад-гита» для васудэвизма-кришнаизма, хотя «Шветашватара-упанишада» древнее, и именно её идеи легли в основу, и нашли дальнейшее развитие в «Бхагавад-гите».[20]
Период Пуран
Во время правления Гуптов (320—500 года н. э.) развилась пураническая религия и шиваизм быстро распространился по всему индийскому субконтиненту.[21]
Изображение
Изображается чаще всего сидящим в позе лотоса, с кожей белого цвета, с синей шеей, со спутанными или скрученными в пучок на макушке (джата) волосами, носящим змею на шее, голове, руках и ногах (как браслеты), на поясе и переброшенную через плечо (как аналог священного шнура). Одет в тигровую или слоновью шкуру, восседает на тигровой шкуре. На лбу — третий глаз, а также трипундра из священного пепла (бхасма или вибхути), который получают из навоза коров или сожженных трупов. Одно из популярных изображений Шивы — Ардханари или Ардханаришвара, когда он предстает гермафродитом. Левая сторона представляет собой его женскую ипостась (супругу, Парвати). Правая — мужскую. Символически может изображаться в виде лингама (поставленного вертикально фаллоса) или йонилингама (лингам, помещенный в «колоду», образ женского начала).
Атрибуты
Атрибуты Шивы в его различных обликах (как в благих, так и в яростных):
| Название | Деванагари, транслитерация, перевод | Значение, символика |
|---|---|---|
| Агни | санскр. अग्नि agni IAST | Огонь. |
| Аджагава | санскр. अजगव ajagava IAST | Собственное имя лука Шивы. |
| Акшамала | санскр. अक्षमाला akṣamālā IAST, «чётки» | Четки из плодов дерева рудракши. |
| Анкуша | санскр. अङ्कुश aṅkuśa IAST, «крюк» | Стрекало для управления слоном. Символ того, что Шива погоняет садхака в садхане. |
| Бхасма | санскр. विभूति vibhūti IAST, «пепел» | Символ отрешённости от мира. См. также Вибхути. |
| Бхиндипала | санскр. भिन्दिपाल bhindipāla IAST, «копьё» | Вид короткого копья или стрелы, метаемого рукой или выстреливаемого через трубку. |
| Вибхути | санскр. विभूति vibhūti IAST, «пепел» | Символ отрешённости от мира. См. также Бхасма. |
| Вина | санскр. वीणा vīṇā IAST | Музыкальный инструмент, вид лютни. См. также Рудра-вина (англ.) |
| Гада | санскр. गदा gadā IAST | Булава-жезл |
| Ганга | санскр. गंगा gaṅgā IAST | Небесная река, грозившая разрушить своим течением Землю. Шива подставил под её поток голову и опутал её волосами, усмирив тем самым течение. |
| Дамару | санскр. डमरु ḍamaru IAST, «барабан» | Маленький барабанчик, символизирующий изначальный звук вселенной. Символ изначального звука или первичной вибрации, из которой получены все другие вибрации, составляющие творение. Некоторые традиции используют его как символ Бога, велящего творению появиться. Здесь Шива пробуждает творение появиться на его барабане, религиозно символизируемом как звук «дама дама дама дама». Этот звук вечно отражается в космосе, проявляя творение. |
| Данда | санскр. दण्ड daṇḍa IAST, «посох», «трость» | Посох в одной из правых рук Шивы — специальное приспособление, которое йогины используют в практике (в том числе и для смены свары). |
| Джата | санскр. जट jaṭa IAST | Тип причёски: скрученные в пучок волосы на макушке. Отсюда имя-эпитет Шивы — Джатадхара (санскр. जटाधर jaTaadhara IAST, «носящий джату») |
| Капала | санскр. कपाल kapāla IAST | Чаша из черепа. Один из символов аскезы. |
| Капаламала | санскр. कपालमाला kapālamālā IAST | Ожерелье из черепов или костей, которые обтачиваются в виде черепов; чётки в виде черепов. Существует несколько видов: три черепа символизируют Тримурти; восемь черепов — Локапалы; пятьдесят черепов — буквы санскрита (согласные). |
| Капарда | санскр. कपर्द kaparda IAST | Тип причёски: скрученные в пучок волосы на макушке. См. также Джата. Отсюда имя-эпитет Шивы — Капардин (санскр. कपर्दिन् kapardin IAST, «носящий капарду») |
| Каумуди | санскр. कौमुदी kaumudī IAST, «полумесяц» | Сосуд с сомой, нектаром бессмертия. Символизирует контроль над умом. |
| Кришнамрига | санскр. कृष्णमृग kṛṣṇamṛga IAST, «чёрная антилопа» | Антилопа или лань — символ постоянного движения человеческого ума. Шива держит её в одной из правых рук, что символизирует успокоение человеческого разума. |
| Кунда | санскр. कुण्ड kuṇḍa IAST, «кувшин» | Кувшин с водой. Символ амриты. В Вамачара-тантре — символ йони. |
| Кхадга | санскр. खड्ग khaḍga IAST, «меч» | Тип меча. Символ духовной мудрости. По своим функциям близок к анкуше. |
| Кхатванга | санскр. खट्वाङ्ग khaṭvāṅga IAST | Вид дубины с черепом на вершине. |
| Кхетака | санскр. खेटक kheṭaka IAST, «щит» | Вид щита. Символизирует ашта-аварану (санскр. अष्ट-आवरण aSTa-āvaraNa, «восемь защит») шиваизма: Гуру, Лингам, отрешенность (вайрагья, авадхута), святую воду, освященную пищу, священный пепел, зерна для ритуальных предметов и Панчакшара-мантру. |
| Лингам | санскр. लिङ्ग, liṅga IAST, «метка», «знак» | Символ бесформенности Абсолюта и творческое начало. |
| Мудра | санскр. मुद्रा mudrā IAST, «печать, знак» | Символическое и/или ритуальное расположение кисти руки (кистей рук). Чаще всего изображаются мудры бесстрашия или преподнесения даров. |
| Нага | санскр. नाग nāga IAST, «кобра» | На голове, шее, на руках и ногах, на поясе, перекинутой через плечо (вместо брахманского шнура). Символизирует контроль внутренней энергии; также символ мудрости и вечности. |
| Нандин | санскр. नन्दिन् nandī IAST, «счастливый» | Белый бык, ездовое животное (вахана) Шивы. Символизирует управляемое мужество и преданность. Также он — символ истинной или чистой (белой) дхармы, которая приносит порядок обществу и вселенной. Нанди стоит на четырёх ногах: строгость, чистота тела и ума, сострадание и следование истине. |
| Парашу | санскр. परशु paraśu IAST, «топор» | Боевой топор. |
| Паригха | санскр. परिघ parigha IAST, «дубина» | Дубинка с железными зубьями. |
| Паша | санскр. पाश pāśa IAST, «петля», «природа» | Петля-аркан, символ власти Шивы над дживой. |
| Пустака | санскр. पुस्तक pustaka IAST, «книга» | Книга или свиток. Символизирует Веды как изначальное знание или шайва-джняну. |
| Рудракша | санскр. रूद्राक्ष rudrākṣa IAST, «глаз (слеза) Рудры» | Семена голубого кипариса, по легенде, появившиеся из слез Шивы (см. Рудракша-джабала-упанишада). Почитаются священными, носятся в виде малы или как отдельные бусины на шее, голове, ушах, руках, поясе. Чтобы носить рудракшу, необязательно быть вегетарианцем. |
| Слоновья шкура | Слон символически представляет гордыню, поэтому одеяние из шкуры слона символически показывает на то, что Шива преодолел гордыню. Согласно Пуранам, шкура принадлежала убитому Шивой асуру, который притеснял богов. | |
| Тигровая шкура | Тигр символизирует похоть и тигровая шкура, носимая Шивой, указывает на его целомудрие. Была взята Шивой у животного, насланного на него мудрецами, разгневавшимися из-за того, что их жены воспылали к Шиве страстью. | |
| Тришула | санскр. त्रिशूल triśūla IAST, «трезубец» | Один из основных и важнейших атрибутов Шивы. Символизирует три стадии эволюции мира (создание, поддержание и разрушение), три времени (прошлое, настоящее и будущее), три гуны и т. д. |
| Трипундра | санскр. त्रिपुण्ड्र tripuṇḍra IAST, «три черты» | Три линии из священного пепла (Вибхути). |
| Чиллум | chillum IAST | Ритуальная трубка для курения чараса (высококачественного гашиша), Шива курит чиллум и медитирует, созерцая высшую истину. В тот момент, когда он выходит из своей медитации, то начинает танцевать свой всеразрушающий танец, которым он уничтожает всю материальную вселенную. |
| Шакти | санскр. शक्ति śakti IAST, «мощь», «сила» | Энергия, Супруга Шивы. |
| Шанкха | санскр. शाङ्ख zaaGkha IAST, «раковина» | раковина |
Шива часто изображают танцующим, что символизирует вечный танец Вселенной — тандава. Танец осуществляется над телом убитого асура Апасмары.
Свиту Шивы составляют ганы — духи и демоны.
Семья
Сати (санскр. सती, также Дакшаяни) — дочь Дакши и жена Шивы, описываемая в пуранической литературе индуизма. После того, как Дакша оскорбил Шиву, отказавшись пригласить его на великое жертвоприношение (яджну), она отреклась от отца, испепелив своё тело йогическим пламенем (по другой версии мифа, взошла на жертвенный огонь яджны Дакши). Позднее родилась в семье Химавата (олицетворение гималайского горного массива) под именем Парвати (букв. «горянка», «дочь гор») и великими аскезами снова завоевала любовь Шивы. Сыновья Шивы и Парвати — бог войны Сканда и бог учёности Ганеша. Изображение всей семьи вместе называется Шива Паривар — обычно изображаются четырёхрукими, с основными атрибутами и ваханами; тройственность Шива-Парвати-Ганеша может символизировать в индийской народной вере идеальный тип божественной семьи. Также есть несколько упоминаний в упа-пуранах о дочери Шивы — Манаси.
Гангу (сестру Парвати) также иногда называют супругой Шивы.
В ведийских гимнах Амбика — сестра Рудры (Шивы), но впоследствии произошло её отождествление с Парвати, супругой Шивы.
Функции
- в шиваизме является верховным богом — Парашива — творцом, поддержателем и разрушителем, защитником праведности, победителем демонов, подателем всех благ и управителем всего сущего, которому подчиняются все остальные боги;
- в других направлениях индуизме на первый план выходит его ипостась разрушителя Вселенной в конце мирового цикла — махаюги, с целью создания пространства для нового творения;
- считается создателем сакрального звука («ом») и санскрита, языка культа;
- имеет ипостась целителя и избавителя от смерти (Махамритйунджайа);
- его свита — духи и демоны, которые сопровождают его по своей собственной воле.
Имена и эпитеты
В тантрах, пуранах и Махабхарате приведны несколько списков из 108 имён (сахасранама) Шивы. Ниже приведены некоторые из имён Шивы с приблизительным переводом.
- Шива — благой, приносящий счастье;
- Амарнатх — Владыка бессмертия (есть одноимённое священное место — Амарнатх);
- Бахурупа — Обладающий Многими Формами;
- Бхайрава (санскр. भैरव, bhairava IAST) — «ужасный», жестокое проявление Шивы, связанное с уничтожением;
- Бхоленатх — «покровитель (владыка) простых». Так как слово «бхола» значит и «простой, нелицемерный» и «простой, наивный, простак, дурак», то Бхоленатх часто понимается в значении «Владыка простаков»;
- Бхутапати, Бхутешвар — Владыка бхутов (нежити);
- Вамадева — Прекрасный бог;
- Вирабхадра — Прекрасный герой; яростная форма Шивы;
- Вишванатх — Господь Вселенной;
- Гангадхара — Держащий Гангу;
- Гангаприйа — Любящий Гангу / Любимый Гангой;
- Гириша — Владыка Гор;
- Дурвасас — Неодетый, Плохо одетый;
- Ишана (санскр. ईशान, īśāna IAST) — Властвующий;
- Кайлаш Васин — Живущий на горе Кайласа;
- Капалималин — Носящий гирлянду из черепов;
- Капардин — Носящий Капарду (причёску узлом в форме раковины);
- Лингараджа — Царь лингама;
- Махадэва (санскр. महदेव , mahadeva IAST) — Великий Бог;
- Махешвара (санскр. महेश्वर, maheśvara IAST) — Верховный Властитель;
- Мритйунджа — Побеждающий смерть;
- Натараджа (санскр. नटराज, naṭarāja IAST) — Царь танца;
- Нилагрива или Нилакантха (санскр. नीलग्रीवा, nīlagrīvā IAST) — синешеий (по преданию, проглотил яд, способный отравить все мироздание и задержал в своём горле; по другой версии горло посинело из-за того, что Парвати сжала руками горло Шивы, чтобы тот не проглотил смертельный яд);
- Пашупати — Владыка Тварей;
- Рамешвара — Бог Рамы (согласно Рамайане, Рама перед атакой на Ланку совершил поклонение Шиве, прося у него защиты и поддержки, что и принесло ему успех в битве);
- Стхану — Стойкий, Непоколебимый;
- Трайамбака — Трехглазый;
- Трипурантака, Трипурари — Разрушитель трёх городов;
- Тришулдхара — Держащий Трезубец;
- Тьягараджа — Царь аскезы;
- Хара — Разрушитель;
- Шанкара (санскр. शङ्कर, śaṇkara IAST) — Приносящий Благо;
- Шарва — Стрелок;
- Шриканта — «Прекрасношеий».
Происхождение имени
Самое первое упоминание имени Шивы в Ведах, встречается в Рудра-сукте — в пятой главе четвёртой песни Тайттирия-самхиты Кришна Яджурведы. Предполагается, что Шива или Сива (Сиван) было божество доарийского населения Индии. Впоследствии был отождествлен с ведийским Рудрой.
Ритуал
- Панчабрахма-мантры — довольно широко используются в Шивапудже самых разных школ и на них постоянно ссылаются различные руководства по шиваитским ритуалам. Все они относятся к Тайттирия-араньяке (X.17-21) Кришна-яджур веды. Десятая глава Тайттирия араньяки также именуется Маханараяна упанишада — поэтому про Панчабрахма мантры говорится, что они принадлежат Маханараяна-упанишаде.
- Рудра-сукта — одна из сутр Яджур-веды. Читается во время совершения Линга-абхишеки, домашнего почитания божеств и как самостоятельный ритуально-философский текст.
Праздники
Махашивара́три («великая ночь Шивы») — переходящий праздник, приходится на ночь перед новолунием последнего лунного цикла зимы, попадает на февраль-март. Праздник «Шиваратри» отмечается несколько раз в году, но этот считается самым главным, отчего носит приставку «маха» — великий, главный. Верующие читают «катха» — истории о Шиве, и поют гимны в его честь. После праздника, который длится сутки, начинается ярмарка на берегах рек и водоёмов. Тем кто бодрствует во время Шиваратри, в Пуранах обещано материальное процветание и место в раю, также любая медитация в эту ночь считается в 100 раз сильнее обычной, это связано с положением Солнца и Луны в это время. Символом данного праздника является лингам.
Народные поверия
- По повериям Шива с удовольствием предавался курению марихуаны. Поэтому аскеты-садху, почитаемые в индуизме как святые, считают это занятие приближением к Шиве, его благословением. Курением травы садху традиционно встречают праздник Маха-Шиваратри, или Великой ночи Шивы[22].
- Существует легенда, что Шива владел 330 миллионами асан.[23]
См. также
Напишите отзыв о статье "Шива"
Примечания
- ↑ [www.mifinarodov.com/sh/shiva.html Шива. Мифы народов мира. под ред С. А. Токарева.]
- ↑ Majumdar, R. C.: «Evolution of Religio-Philosophic Culture in India», in: Radhakrishnan (CHI, 1956), volume 4, p. 47.
- ↑ Махабхарата, Адипарва. Перевод В. И. Кальянова
- ↑ Шанкара // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Шамбху // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ For dating as fl. 2300—2000 BCE, decline by 1800 BCE, and extinction by 1500 BCE see: Flood (1996), p. 24.
- ↑ Дандекар, 2002, с. 248.
- ↑ Индийская Философия. Энциклопедия. РАН. 2009 г. Стр.865 «Некоторые современные ученые возводят истоки шиваизма к протоиндийской цивилизации (ХХV-ХVII вв. до н. э.): на одной из печатей, обнаруженных при раскопках, изображено некое рогатое божество, своими обликом и гипотетическими функциями напоминающее более позднего Шиву. Впрочем, гипотеза о столь раннем возникновении шиваизма не получила всеобщего признания среди специалистов»
- ↑ Риг-веда VII.21
- ↑ Риг-веда X.99
- ↑ Подробнее см.: Chakravarti, Mahadev (1994). The Concept of Rudra-Śiva Through The Ages.
- ↑ О четырёх ригведийских гимнах к Рудре подробнее см.: Michaels, p. 216 and p. 364, note 50.
- ↑ стихи 1-6 обращены к Рудре; стихи 7-9 обращены к Соме.
- ↑ К вопросу об эволюции образа Рудры-Шивы в текстах Шрути. А. Х. Мехакян "Он [Рудра] исключен из культа Сомы, но получает бали — подношение пищи, брошенной на землю, и остатки жертвоприношения (vāstu); отсюда его имя Vāstavya (Шбр I. 7. 3. 6-7). В упомянутых брахманах ["Каушитаки", «Айтарее» и «Шатапатхе»] приводится целый ряд ритуальных мер предосторожности и защиты от Рудры. Во время ритуала агнихотра («Каушитаки» II. 1), когда жрец во благо себя и жертвователя приносит жертвы богам, ему предписывается два раза протянуть ковш для подношений к северной стороне, с тем чтобы умилостивить Рудру и дать ему уйти, сделать так, чтобы не оказаться во владениях этого страшного бога"
- ↑ От Вед к Индуизму. Эволюционирующая мифология. Р. Н. Дандекар «В „Шатарудрии“, этом необычном гимне, мы не найдем ни выражений, связанных с ритуалом, ни отсылок к священному обычаю. Рудра не занимает важного, почетного места в ритуалах шраута. Его либо „прогоняют домой“, как при жертвоприношении агни-хотра (АпастШрС VI.11.3), либо выделяют ему остатки ритуальных возлияний. Ритуалы шраута — ведийские „торжественные“ обряды общественного культа, совершавшиеся обычно жрецами по заказу царя; состояли главным образом в жертвоприношении сомы или возлияниях в жертвенный огонь топленого масла»
- ↑ Мирча Элиаде — Йога: бессмертие и свобода — ЙОГА И АБОРИГЕННАЯ ИНДИЯ
- ↑ For dating to 400—200 BCE see: Flood (1996), p. 86.
- ↑ For Śvetāśvatara IAST Upanishad as a systematic philosophy of Shaivism see: Chakravarti 1994, С. 9.
- ↑ Flood (1996), p. 153.
- ↑ Дандекар, 2002, с. 229.
- ↑ For Gupta Dynasty (c. 320—500 CE) and Puranic religion as important to the spread across the subcontinent, see: Flood (1996), p. 154.
- ↑ [www.bbc.co.uk/russian/life/2011/03/110301_nepal_festival_cannabis_ban.shtml?print=1 «Святым людям на празднике Шивы не дают торговать гашишем»] // Русская служба Би-би-си, 02.03.2011 г.
- ↑ Зубков А. Н., Очаповский А. П. Хатха-йога для начинающих. — М.: Медицина, 1991. — 192 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-225-00767-8
Литература
- Шива, в мифологии // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Ссылки
- [sites.google.com/site/shivaglobal8/ SHIVA GLOBAL — 1008 Имён Шивы.]
- [sivalingam.ru/page.php?act=siva_sivalingam Шива и Шивалингам — статья Динанатха Бодхисвами (Дмитрия Борзунова)]
- [sivalingam.ru/sources/vel/sivasahasranamavali.html Образ Господа Шивы в Махабхарате — статья Динанатха Бодхисвами (Дмитрия Борзунова)]
- [sss.vn.ua/shiva/ Шива-Шакти и истории 12 джьотир-лингамов]
- [shaivam.org/ Один из крупнейших порталов, посвященных шиваизму, на английском языке]
- [shayvam.org/ Библиотека шиваизма и шактизма]
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Дандекар, 2002, Chakravarti 1994 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Шива
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
