Шимелиович, Борис Абрамович

Борис Абрамович Шимелиович

Фото из следственного дела

Борис Абрамович Шимелиович (1892, Рига, Российская империя — 12 августа 1952, Москва, СССР) — советский медицинский и общественный деятель, главный врач Центральной больницы имени Боткина. Арестован и расстрелян в ходе сталинских репрессий по делу Еврейского антифашистского комитета, впоследствии посмертно реабилитирован.

Биография

Родился в Риге в 1892 году. Младший брат Юлия Шимелиовича, погибшего в 1919 году в Вильне. После окончания Воронежского медицинского института заведовал санитарной частью Воронежского укрепрайона.

Состоял в Бунде, член ВКП(б) с 1920 года.

В 1920-е года занимался распределением материальной помощи, присланной Джойнтом голодающим Украины, был награждён за эту работу председателем Президиума Верховного Совета Михаилом Калининым. С 1931 работал главврачом Центральной клинической больницы им. Боткина.

В 1942 году стал членом президиума Еврейского антифашистского комитета.

Арестован 13 января 1949 года по делу, возбуждённому Министерством государственной безопасности против членов Еврейского антифашистского комитета. Несмотря на систематические избиения следователями, он был единственным обвиняемым, который в период следствия не признал свою вину.

Согласно обвинительному заключению:

Обвиняемый Шимелиович, являясь одним из инициаторов установления преступной связи с еврейскими реакционными кругами Америки, лично послал в Америку так называемое «Письмо за океан», представлявшее из себя шпионский материал, а в 1945—1946 гг. информировал Гольдберга и Новика по ряду интересовавших их вопросов (т. 8, л. 45-53).

По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР расстрелян 12 августа 1952 года.

Был реабилитирован посмертно вместе со всеми казнёнными по делу ЕАК в ноябре 1955 года, восстановлен в КПСС в 1988.

Семья

• Брат — Юлий (Юлиус) Абрамович Шимелиович (1890—1919), бундист, заместитель председателя Еврейского комиссариата Наркомнаца (1918), член центрального бюро Евсекции, на подпольной работе в Литве.
• Жена — Хиена Наумовна Шимелиович (урождённая Фридман, 1898—?), врач.
  • Дети — Лев Борисович Шимелиович (род. 1922), заслуженный врач Российской Федерации, основатель терапевтической службы Московской городской клинической больницы № 50; Юлия Борисовна Шимелиович (род. 1930), преподаватель русского языка и литературы.

Литература

• Рубинштейн Д. Разгром Еврейского антифашистского комитета = Stalin's Secret pogrom / пер. с англ. Л. Высоцкого. — СПб: Академический проект, 2002. — 142 с. — ISBN 5-7331-0254-3.

Отрывок, характеризующий Шимелиович, Борис Абрамович

Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.