Шимковяк, Мария Сантия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сантия Шимковяк
Sancja Szymkowiak

Памятник Марии Сантии Шимковяк в Павловичах
Имя в миру

Янина Шимковяк

Рождение

10 июля 1910(1910-07-10)
возле города Острув Велькопольски, Польша

Смерть

29 августа 1942(1942-08-29) (32 года)
Познань, Генерал-губернаторство, Третий Рейх

Монашеское имя

Мария Сантия

Почитается

Католическая церковь

Беатифицирована

2002 год

В лике

блаженная

Подвижничество

монахиня

Ма́рия Са́нтия Шимко́вяк (польск. Maria Sancja Szymkowiak; 10 июля 1910, возле города Острув Велькопольски, Польша — 29 августа 1942, Познань, Польша) — блаженная Римско-Католической Церкви, монахиня.



Биография

В 1929 году поступила в Познанский университет на факультет романской филологии. В 1934 году, чтобы лучше подготовиться к экзамену на звание магистра, выехала во Францию для более глубокого изучения французского языка. Будучи во Франции, совершила паломничество в Лурд, известный паломнический центр, посвящённый Деве Марии. 27 июня 1936 года вступила в женскую монашескую конгрегацию «Сёстры Облатки». 29 июля 1937 года принесла временные монашеские обеты, взяв себе имя Мария Сантия.

После начала немецкой оккупации монашеский дом, где жили Мария Сантия, был расформирован. Многие монахини разъехались по родным. Мария Сантия, несмотря на то, что не имела средств содержать дом, осталась в нём. Из-за плохих условий проживаний и голода Мария Санция заболела туберкулёзом. 6 июля 1942 года Мария Сатция принесла вечные монашеские обеты. 29 августа 1942 года, приняв таинство Евхаристии, Мария Сантия умерла.

Прославление

18 августа 2002 года Мария Сантия была причислена к лику блаженных римским папой Иоанном Павлом II.

Напишите отзыв о статье "Шимковяк, Мария Сантия"

Ссылки

  • [www.vatican.va/news_services/liturgy/saints/ns_lit_doc_20020818_szymkowiak_pl.html Биография]  (польск.)

Отрывок, характеризующий Шимковяк, Мария Сантия

– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил: