Шинель

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Шинель — элемент обмундирования лиц, проходящих государственную службу, форменное пальто со складками на спине и удерживающим её сложенной хлястиком. Выражение используется для описания форменной одежды носимой с конца XVIII века. До этого схожую по покрою одежду называли кафтаном.





История

Шинели начали использоваться в армии примерно во второй половине XVIII века, и чаще всего использовались при ведении боевых действий зимой. (Последующий всплеск моды на длинные пальто пришелся на период после Первой мировой войны, популяризовавший так называемый тренч, иначе — тренчкот).

В русской армии шинели введены Павлом Первым, в период военной реформы как забота о простом солдате.

Слово «шинель» для обозначения форменного пальто прижилось в русском, болгарском и некоторых других европейских языках. Из русского языка слово попало в языки большинства народов бывшей Российской империи. Наиболее вероятная версия происхождения — от фр. chenille (современное прочтение: шёний — цветной шнур, пряжа, бахрома). Шинель (сениль) была непременным атрибутом отделки военной одежды в прошлом, вследствие чего произошел перенос значения слова.

В качестве полевой формы шинели продолжали использоваться в европейских армиях до середины 1950-х годов, после чего были признаны устаревшей и непрактичной одеждой. В то же время, в некоторых странах с суровым климатом, они по-прежнему используются для армейских нужд. Так, в ВС СССР шинель оставалась элементом парадной и повседневной формы одежды до 1991 года. В ВС России до 1993 года. Отказ от шинелей в некоторых родах войск видов вооружённых сил был связан не столько с её непрактичностью, сколько с господством короткой верхней одежды, которое определилось в моде с середины XX века.

В Российской империи

Впервые в России шинель была введена в армии в конце 1796 года. Она представляла собой развитие плаща-накидки, который получил застежку на 6 пуговиц, рукава и отложной воротник. Однако, в январе 1798 года эти шинели были отменены. В 1802 году шинели снова появились в вооружённых силах, закрепившись в гардеробе солдат уже навсегда. С этого времени их стали шить из серого сукна и они получили хлястик на спине, стягивавший шинель на талии. Хлястик состоял из двух половинок, соединявшихся пуговицей. У шинели образца 1802 года был высокий стоячий воротник и очень длинные рукава, которые носили отвернутыми. В мороз можно было удлинить рукав и прикрыть кисть руки. Тогда же на шинели появился разрез сзади на подоле, который облегчал движение. Шинель можно было использовать как плащ (при этом хлястик расстегивался, разрез застегивался на особые пуговицы, рукава вворачивались вовнутрь, шинель застегивалась только на верхнюю пуговицу) и как одеяло (укрывались шинелью поперек, так что один нижний передний угол подола был у плеч, а другой закрывал ступни ног). В теплую погоду шинель полагалось носить плотно свернутой (в скатке) поверх ранца. Лишь в 1809 году была введена скатка, носимая через плечо. Чтобы свернуть шинель, как полагалось, требовались усилия трех солдат, так как требовалось свернуть её в очень плотную трубку круглого сечения. В 1826 году ношение скатки через плечо отменили и шинель стали укладывать в специальный цилиндрический чехол, прикреплявшийся к ранцу сверху. Лишь в 1855 году шинель снова стали носить в скатке через плечо. В 1858 году была введена шинель, по покрою близкая к современной, с отложным воротником и хлястиком на двух пуговицах.

Советский период

В РККА были приняты пехотная (32 сантиметра от пола) и кавалерийская (длиной до пола) шинели. Шились они из грубого серо-коричневого сукна. Для офицеров и высшего командного состава шили шинели из сукна высшего качества. Генеральские шинели имели отвороты подбитые красным материалом и красные канты в швах. Для генералов авиации такие канты и отвороты были голубыми.

Приказ Народного Комиссара Обороны СССР с объявлением постановления ГКО «О порядке прекращения с 1 апреля 1942 года выдачи шинелей рядовому и младшему начсоставу тыловых частей и учреждений и отдельным категориям военнослужащих и переводе их на снабжение ватными куртками» № 0241 4 апреля 1942 г.

Объявляю для точного и неуклонного исполнения постановление Государственного Комитета Обороны № ГОКО-1490с от 25 марта 1942 года «О прекращении с 1 апреля 1942 года выдачи шинелей рядовому и младшему начсоставу тыловых частей, учреждений и отдельным категориям военнослужащих и переводе их на снабжение ватными куртками» (в приложении1).
Приказываю:
1. Военным советам округов, фронтов и армий:
а) ознакомить с постановлением ГОКО все войсковые части, соединения, учреждения и заведения, входящие в состав округов, фронтов и армий;
б) установить контроль за тем, чтобы с 1 апреля 1942 года войсковые части и соединения строго придерживались перечня (в приложении) тыловых частей и учреждений, рядовой и младший начсостав которых должен получать куртки ватные, двухбортные вместо шинелей.
За нарушение этого требования виновных лиц привлекать к строгой ответственности по закону «Об охране военного имущества Красной Армии в военное время» (приказ НКО № 0169 1942 гг.).
2. Главному интенданту Красной Армии в 10-дневный срок внести изменения и переиздать действующие нормы вещевого снабжения в военное время (циркуляр Главного интенданта Красной Армии № 13 1941 года).
3. Приказ ввести в действие по телеграфу.2
Заместитель Народного комиссара обороны генерал-лейтенант интендантской службы Хрулёв
1 Приложение не публикуется.

2 К подлиннику приказа прилагаются постановление ГКО «О прекращении с 1 апреля 1942 г. выдачи шинелей рядовому и младшему начсоставу тыловых частей, учреждений…» № ГОКО-1490с и перечень тыловых частей, которым шинели не полагались (л. 2-3). Не публикуются.

РГВА, ф. 4, оп. 11, д. 70, л. 1. Подлинник. Русский архив: Великая Отечественная: Приказы Народного Комиссара Обороны СССР. Т. 13 (2-2).

Парадная офицерская шинель ВС СССР шилась из сукна стального цвета. На флоте шинель шили из сукна чёрного цвета. Общим являлось то, что офицерские шинели были двубортными с 2-мя рядами из 6 пуговиц впереди, солдатские однобортными с 5-ю пуговицами впереди. На задней шлице всех шинелей ВМФ и солдатских шинелей имелось 3 малых пуговицы, на офицерских — 4 пуговицы. Хлястик в форме сильно вытянутой восьмёрки крепился на 2 большие пуговицы. При этом на солдатской шинели пуговицы несли исключительно декоративную функцию — так как шинель застёгивалась на крючки.

Шинели носились под снаряжением (поясным ремнём), с погонами и петлицами, нарукавными знаками (нашивка) (у солдат и сержантов). Шинели курсантов, повторяя покрой солдатской шинели, шили из более гладкого (офицерского) сукна.

На солдатских шинелях и на повседневных офицерских шинелях на краю нижних пол с внутренней стороны имелись стальные крючки. При беге, переползании и на полевых занятиях полы шинелей можно было отогнуть вверх и зацепить крючками за поясной ремень.

Офицерам и прапорщикам предписывалось ношение повседневной шинели с кашне серого цвета, парадной шинели — с кашне белого цвета.

Для шинелей имеется ГОСТ № 9208-85 введённый постановлением государственного комитета СССР по стандартам от 22 марта 1985 года, № постановления - 693

Шинели изготовляли пяти типов:

А - Шинель для солдат Советской армии и МВД

А1 - Шинель для офицеров Советской армии и МВД

Б - Шинель для матросов ВМФ

В - Шинель для курсантов военных училищ Советской армии и МВД

Г - Шинель для курсантов военных училищ ВМФ

Все шинели были однобортные, застёгивались на стальные крючки и петли. Шинели типов А, А1 и В были схожи по конструкции, шинели Б и Г также были схожи но незначительно отличались от А, А1 и В.

Вся размерная сетка шинелей имела6 5 ростов: 1й 155-161см, 2й 161-167см, 3й 167-173см, 4й 173-179см, 5й 179-185см и 6й 185-191см, соответственно рост типовых фигур был 158, 164, 170, 176, 182 и 188см.

Было 11 размеров начиная с 44 и заканчивая 64. Соответственно 44 размеру соответствовал обхват груди 88см, а у 64 размера обхват груди был 128см. Допуск по обхвату в рамках каждого размера был 4см, т.е. шинель допустим 50 размера шилась на обхват груди 100см и при допуске 4см объём груди был в диапазоне от 98 до 102см.

Все шинели имели водоотталкивающую пропитку верхней ткани-сукна.

Настоящее время

В ВС России введены двубортные пальто серого цвета для сухопутных войск, синего для ВВС и ПВО, чёрного для ВМФ, которые носят с эмблемами по роду войск, погонами и нарукавными знаками.

Фото галерея

См. также

Напишите отзыв о статье "Шинель"

Примечания

  1. Илл. 266. Рядовой Л.-Гв. Гродненского Гусарского полка, 20 октября 1856 // Перемены в обмундировании и вооружении войск Российской Императорской армии с восшествия на престол Государя Императора Александра Николаевича (с дополнениями) : Составлено по Высочайшему повелению / Сост. Александр II (император российский), илл. Балашов Петр Иванович и Пиратский Карл Карлович. — СПб.: Военная типография, 1857—1881. — До 500 экз. — Тетради 1—111 : (С рисунками № 1—661). — 47×35 см.
  2. Илл. 302. Обер-офицер 1-й Гвардейской Артиллерийской Бригады. (В плаще.) 8 Мая 1858 // Перемены в обмундировании и вооружении войск Российской Императорской армии с восшествия на престол Государя Императора Александра Николаевича (с дополнениями) : Составлено по Высочайшему повелению / Сост. Александр II (император российский), илл. Балашов Петр Иванович и Пиратский Карл Карлович. — СПб.: Военная типография, 1857—1881. — До 500 экз. — Тетради 1—111 : (С рисунками № 1—661). — 47×35 см.

Литература

Отрывок, характеризующий Шинель

– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.