Ширинский-Шихматов, Алексей Александрович

князь Алексей Александрович Ширинский-Шихматов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Тверской губернатор
12 декабря 1903 — 13 апреля 1904
Предшественник:	князь Николай Дмитриевич Голицын
Преемник:	князь Сергей Дмитриевич Урусов
Обер-прокурор Святейшего Синода
26 апреля 1906 — 9 июля 1906
Предшественник:	князь Алексей Дмитриевич Оболенский
Преемник:	Пётр Петрович Извольский
Сенатор
1904 — 25 ноября 1917
Член Государственного Совета по назначению
9 июля 1906 — 1 мая 1917
Вероисповедание:	Православие
Рождение:	6 ноября 1862(1862-11-06) Вильна
Смерть:	22 декабря 1930(1930-12-22) (68 лет) Севр, Франция
Род:	Ширинские-Шихматовы
Партия:	Русское собрание
Образование:	Императорское училище правоведения
Награды:	2-й ст. 1-й ст. 1-й ст.

Князь Алексей Александрович Ширинский-Шихматов (6 (18) ноября 1862, Вильно — 22 декабря 1930, Севр, Франция) — русский государственный и общественный деятель, гофмейстер Высочайшего Двора, действительный статский советник, обер-прокурор Святейшего Синода, сенатор, член Государственного Совета, участник монархического движения в России и эмиграции, публицист.

Биография

Родился в семье попечителя учебного округа. Происходил из татарского княжеского рода Ширинских-Шихматовых.

Окончил Императорское училище правоведения, после чего в мае 1884 года в чине коллежского секретаря служил чиновником особых поручений при Эстляндском губернаторе, затем советником губернского правления.

Чины: камергер (1896), действительный статский советник (1900), в должности гофмейстера (1903), гофмейстер (1904).

В 1889 году был командирован по Высочайшему повелению в Вену, где он представлял ведомство православного исповедания при закладке храма Российского посольства. Обратил на себя внимание обер-прокурора Святейшего Синода Константина Победоносцева, который назначил его помощником юрисконсульта при обер-прокуроре.

В 1894 году назначен прокурором Московской конторы Священного синода и управляющим всеми недвижимыми имуществами, принадлежавшими Священному синоду в Москве и её окрестностях. Прокурор Синодальной конторы являлся одновременно и Управляющим Синодальным училищем, и Главным начальником Синодального хора (бывшего преемником патриаршего хора досинодального периода), под его управлением находились «Патриаршая Библиотека» и «Патриаршая Ризница».

Камергер (06.12.1896), действительный статский советник (06.05.1900).

В ноябре 1902 года Ширинскому-Шихматову и архимандриту Суздальского Спасо-Евфимьева монастыря Серафиму (Чичагову) было поручено руководство подготовкой торжеств по прославлению преподобного Серафима Саровского, состоявшемуся в 1903 году.

Гофмейстер (06.04.1903).

С 12 декабря 1903 по октябрь 1904 года — Тверской губернатор.

В мае 1905 — товарищ обер-прокурора Синода, в апреле-июле 1906 — обер-прокурор.

С 1906 года — член Государственного совета.

В 1907—1912 годах — председатель «Бюро для взаимной осведомленности и совместных действий правых деятелей».

В 1915 году основал Общество Возрождения Художественной Руси.

В 1915—1917 годах — член кружка Александра Римского-Корсакова, объединявшего сторонников более жёсткого правительственного курса по борьбе с надвигавшейся революцией.

C осени 1916 года — председатель Особого комитета для борьбы со злоупотреблениями, порождёнными тыловой обстановкой.

В первые дни Февральской революции князь был подвергнут недолгому аресту.

После октябрьского переворота переехал в Москву, где сразу же включился в тайную монархическую работу и пытался организовать спасение Царской Семьи.

1 сентября 1918 году вместе с семьёй по чужим документам выехал из Москвы, бежал из страны.

В 1918 году избран председателем Палестинского общества, оставаясь им до кончины.

В начале 1921 года он обосновался в Германии. В том же году избран одним из трёх членов руководящего органа монархической эмиграции Высшего Монархического Совета в Берлине (1920). Принимал участие в работе Всезарубежного Собора Православной Церкви в Сремских Карловцах.

В 1924 году переехал в Париж.

В 1928 году был председателем президиума монархического съезда в Париже.

Скончался 22 декабря 1930 в пригороде Парижа Севре.

Награды

• Орден Святого Станислава 2-й ст. (1893);
• Орден Святого Станислава 1-й ст.;
• Орден Святой Анны 1-й ст. (1907);
• Орден Святого Владимира 2-й ст. (1910);
• Орден Белого Орла (1913).
• Орден Святого Александра Невского (01.01.1917)
• медаль «В память царствования императора Александра III»;
• медаль «В память коронации Императора Николая II»;
• медаль «В память 25-летия церковных школ»;
• медаль «В память 300-летия царствования дома Романовых» (1913).

Иностранные:

• иерусалимский орден Святого Гроба Господня, кавалерский крест (1898).

Источники

• Список гражданским чинам первых трех классов. Исправлен по 1 сентября 1914 года. — Пг., 1914. — С. 275.
• Левенсон, Марк Львович. Государственный совет. — Петроград: Тип. Петроградской тюрьмы, 1915. — С. 116.
• Кавалеры Императорского ордена Святого Александра Невского (1725—1917). Биобиблиографический словарь в трех томах. Т.3. — М., 2009. — С.1014.

Ссылки

• [zarubezhje.narod.ru/tya/sh_024.htm Религиозные деятели русского зарубежья]
• [www.hrono.ru/biograf/bio_sh/shirin_shih.html Биография на Хроносе.]
• [rusk.ru/st.php?idar=161378 «Верный до гроба»]
• belrussia.ru/page-id-1359.html
• [www.voskres.ru/podvizhniki/shihmatov.htm Князь Алексей Александрович ШИРИНСКИЙ — ШИХМАТОВ]
• [region.tverlib.ru/cgi-bin/fulltext_opac.cgi?show_article=3489 ШИРИНСКИЙ-ШИХМАТОВ Алексей Александрович (1862—1930)]
• [www.alexanderyakovlev.org/almanah/almanah-dict-bio/60878/23 Биографический словарь]

Отрывок, характеризующий Ширинский-Шихматов, Алексей Александрович

– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.