Шихлинский, Али-Ага Исмаил-Ага оглы

Али-Ага Шихлинский
азерб. Əli Ağa İsmayıl Ağa oğlu Şıxlinski
Полковник А.Шихлинский, 1910 г.
Прозвище	Бог артиллерии
Дата рождения	3 (15) марта 1863(1863-03-15)
Место рождения	селение Казахлы, Елизаветпольская губерния (ныне село Ашагы Салахлы) Казахский район, Азербайджан
Дата смерти	18 августа 1943(1943-08-18) (80 лет)
Место смерти	Баку, Азербайджанская ССР
Принадлежность	Российская империя АДР СССР СССР
Род войск	Артиллерия
Годы службы	1883—1929
Звание	Генерал-лейтенант Русской Императорской Армии (2.04.1917), Генерал от артиллерии армии Азербайджана (28.06.1919)
Командовал	5-й батареей 29-й артиллерийской бригады 1-м дивизионом 21-й артиллерийской бригады 10-й армией (Западный фронт)
Сражения/войны	Китайский поход 1900—1901 гг. Русско-японская война Бой у Цзиньчжоу Оборона Порт-Артура Первая мировая война
Награды и премии
В отставке	персональный пенсионер с 1929 года

Али-Ага Исмаил-Ага оглы Шихли́нский (азерб. Əli Ağa İsmayıl Ağa oğlu Şıxlinski; 3 (15) марта 1863 — 18 августа 1943) — военачальник Русской Императорской Армии и Азербайджанской Демократической Республики, военный деятель Советского государства, генерал от артиллерии.

Начало военной карьеры

Али-Ага Шихлинский родился 3 (15) марта 1863 в небольшом селении Казахлы Казахского уезда Елизаветпольской губернии (ныне село Ашагы Салахлы) Казахского района Азербайджана в семье помещика. Происходил из древнего дворянского рода, первое упоминание о котором относится к 1537 году. Мать Шах-Йемен ханум была внучкой известного поэта Молла Вели Видади.

В августе 1876 года поступил в военную гимназию в Тифлисе (ныне Тбилиси), впоследствии переименованную в Кадетский корпус, который окончил в 1883 году. Военную службу начал 1 сентября 1883 года юнкером Михайловского артиллерийского училища в Санкт-Петербурге. По окончании училища по первому разряду, 11 августа 1886 года высочайшим приказом Али Ага Шихлинский был произведен в подпоручики и получил назначение в 39-ю артиллерийскую бригаду, дислоцированную на Кавказе в городе Александрополе (ныне Гюмри). Службу начал в 5-й, затем во 2-й батарее, а в конце октября был назначен преподавателем бригадной учебной команды, готовившей фейерверкеров, то есть унтер-офицеров. 23 ноября 1887 года был произведен в поручики, а в апреле 1891 года получил свою первую награду — орден Св. Станислава 3-й степени.

15 июля 1894 года А. Шихлинский был произведен в штабс-капитаны и в сентябре был назначен заведующим бригадной учебной командой. С 1 февраля 1895 года старший офицер 1-й батареи. В феврале 1896 года награждён орденом Св. Анны 3-й степени. С 19 июля 1898 года А. Шихлинский капитан. С июня 1899 года по февраль 1900 года временно исполнял обязанности командира 1-й батареи.

В начале 1900 года Али Ага решает перевестись служить в Восточную Сибирь. 17 февраля последовал высочайший приказ о переводе капитана А. Шихлинского в Отдельный Забайкальский артиллерийский дивизион. Отправившись к новому месту службы 14 марта 1900 года, Шихлинский прибыл в дивизион 17 мая и был назначен старшим офицером 1-й батареи. Отдельный Забайкальский артиллерийский дивизион состоял из двух батарей: 1-й батареей командовал полковник В. И. Энгельман, 2-й — подполковник Самедбек Мехмандаров. В связи с нехваткой офицеров во 2-м Восточно-Сибирском летучем артиллерийском парке (тыловое подразделение, имевшее запасы боеприпасов) Шихлинский некоторое время исполнял обязанности командира парка. В составе Отдельного Забайкальского артиллерийского дивизиона принял участие в китайском походе. За отличие в делах против китайцев 1 мая 1901 года А. Шихлинский был награждён орденом Св. Станислава 2-й степени с мечами.

С мая 1901 года по март 1902 года А. Шихлинский исполнял обязанности командира 1-й батареи и командира дивизиона. В мае-июне 1902 года временно командует 2-й батареей, а в июле назначается старшим офицером этой батареи. С августа того же года по октябрь 1903 года командует 2-й батареей, заменяя убывшего в шестимесячный отпуск и на учёбу в Санкт-Петербург полковника С. Мехмандарова.

Русско-японская война

Русско-японскую войну А. Шихлинский встретил в должности старшего офицера батареи. После назначения в феврале 1904 года полковника С. Мехмандарова командиром 7-го Восточно-Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона капитан Шихлинский был временно назначен командиром батареи. Принимал участие в боях на Цзиньжоуском перешейке и Волчьих горах. Однако остановить японцев на этих рубежах не удалось, понеся значительные потери и не получив подкрепления части 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии и поддерживающей её 4-й Восточно-Сибирской стрелковой артиллерийской бригады, в состав которой к этому времени вошёл Отдельный Забайкальский артиллерийский дивизион, вынуждены были отойти к Порт-Артуру. 17 июля 1904 года все части дивизии отошли в район крепости Порт-Артур. Началась осада крепости японской армией.

Высочайшим приказом 28 сентября 1905 года Али-Ага Шихлинский был удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени, как сказано в наградных документах,

за искусную и успешную, с 13-го по 17-е октября 1904 года, артиллерийскую оборону форта № 3 и укрепления того же №, причем, действуя вверенной ему полубатареей против превосходных сил противника, нередко лично наводя орудия за убылью наводчиков, неоднократно приводил неприятельскую артиллерию к молчанию и отбивал попытки японской пехоты завладеть подступами к упомянутым укреплениям.

13 ноября 1904 года во время четвёртого штурма японцев Али Ага был тяжело ранен шрапнельной пулей в ногу. Из дневника сотрудника порт-артурской газеты «Новый край» П. Н. Ларенко:

На Лаперовской горе (в тылу форта III и укрепления № 3) тяжело ранен командир батареи капитан Али-Ага Аликазак-оглы Шихлинский. Храбрый, как кавказцы вообще, он участвовал в боях на Кинчжоу, на Зеленых и Волчьих горах, в начале августа был со своей батареей на Высокой горе, а с 10 августа бессменно находился на Лаперовской, откуда обстреливал подступы к укреплениям, помогал отражать штурмовые колонны и боролся с неприятельской полевой артиллерией

Капитуляция Порт-Артура застала Шихлинского в госпитале. Стало известно, что царь разрешил офицерам, дав подписку японцам о неучастии в войне, вернуться в Россию. Многие, дав подписку, вернулись на Родину. Некоторые, и в их числе А. Шихлинский, отказались от подписки, считая её унизительной. Однако, вскоре, он был признан смешанной русско-японской комиссией негодным к военной службе вследствие тяжелого ранения. Весной 1905 года А. Шихлинский был эвакуирован в Россию, без всякого обязательства относительно участия в продолжавшейся войне.

За русско-японскую войну Али Ага Шихлинский был удостоен следующих наград: ордена Св. Георгия Победоносца 4-й степени, золотого оружия с надписью «За храбрость», золотых мечей к имевшемуся у него ордену Св. Анны 2-й степени, Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».

Служба в Офицерской артиллерийской школе

25 мая 1905 года Шихлинский был переведен во 2-й дивизион 15-й артиллерийской бригады, дислоцированной в Одессе. 26 ноября 1905 года, в день Георгиевского праздника, Али Ага Шихлинский был произведен в подполковники и в тот же день в числе других георгиевских кавалеров был приглашен на прием в Царскосельский дворец, где представился императору.

По чину подполковника А. Шихлинскому полагалось быть командиром батареи, но вакансий не было. В связи с этим он обратился с рапортом к генерал-инспектору артиллерии направить его в переменный состав Офицерской артиллерийской школы в Санкт-Петербурге. В конце января 1906 года подполковник Шихлинский был зачислен в школу, полный курс которой он закончил с оценкой «отлично» в августе того же года. 22 января 1907 года был прикомандирован к Офицерской артиллерийской школе в качестве руководителя (преподавателя). За отлично-усердную службу 13 мая 1907 года Шихлинскому было объявлено «Высочайшее благоволение». В этот период пребывания в школе им был разработан оригинальный прием целеуказания, вошедший затем в учебники, и получивший название «треугольник Шихлинского». 22 сентября был назначен старшим офицером 7-й батареи 15-й артиллерийской бригады, а 9 декабря командиром 5-й батареи 29-й артиллерийской бригады, дислоцированной в Риге.

14 февраля 1908 года подполковник Шихлинский был командирован в постоянный состав Офицерской артиллерийской школы, где занял должность руководителя. С 29 февраля и.д. штаб-офицера, заведующего обучающимися в школе офицерами. 26 ноября 1908 года, ровно через три года после производства в подполковники, за отличие по службе Али Ага Шихлинский был произведён в полковники, с утверждением в настоящей должности.

С 4 августа 1910 года командир 1-го дивизиона 21-й артиллерийской бригады дислоцированной во Владикавказе. С 30 января 1912 года прикомандирован был к Офицерской артиллерийской школе в качестве и. д. старшего руководителя офицеров переменного состава школы. 18 августа утвержден в этой должности. С 2 января 1913 года и. д. помощника (заместителя) начальника Офицерской артиллерийской школы. 14 апреля Шихлинский был произведен в генерал-майоры с утверждением в должности помощника начальника Офицерской артиллерийской школы. За время пребывания в школе А. Шихлинский подготовил и издал «Инструкцию для организации артиллерийских маневров в составе дивизиона», конспект своих лекций прочитанных в Офицерской артиллерийской школе под названием «Употребление полевой артиллерии в бою» и статью «О стрельбе артиллерии через голову своих войск». Эти труды получили широкое распространение и оказали большое влияние на развитие артиллерийской науки. За время службы в Офицерской артиллерийской школе он был награждён орденом Св. Владимира 3-й ст. и французскими Офицерским и Командорским крестами ордена Почетного легиона. 26 августа 1914 года приказом начальника Главного артиллерийского управления генерал-майор Шихлинский был назначен исполняющим должность начальника Офицерской артиллерийской школы.

Первая мировая война

С началом Первой мировой войны А. Шихлинский, исполнявший в то время обязанности начальника школы, приказом начальника Главного артиллерийского управления был назначен начальником артиллерийской обороны Петрограда на случай высадки десанта немцев на Балтийское побережье. Одновременно он продолжал командовать оставшейся после убытия в действующую армию преподавательского и строевого состава частью Офицерской артиллерийской школы. Уже в первые месяцы войны стало очевидно, что имеются серьёзные недочеты в организации высшего управления артиллерией. С целью изучения этого вопроса, в октябре 1914 года на Юго-Западный фронт был командирован генерал-майор Шихлинский. По итогам командировки А. Шихлинский докладывал, что

отсутствие артиллеристов при штабах и управлениях высших и старших войсковых начальников, при недостаточном их знакомстве со свойствами современной артиллерии, привело к тому, что неправильная постановка задач артиллерии и многие ошибки в отношении её применения в бою оставались без исправления, не устранялись и повторялись в ещё большей степени.

—

В отчете о командировке генерал Шихлинский указал на необходимость иметь авторитетных артиллеристов при штабе Верховного главнокомандующего и при штабах главнокомандующих фронтами для установления однообразного характера требований от артиллерии.

В январе 1915 года генерал-майор А. Шихлинский был назначен в распоряжение главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта генерала от инфантерии Н. В. Рузского. Ему было поручено руководство тяжелой артиллерией. Шихлинский постоянно выезжает в расположение армий и корпусов фронта и лично руководит постановкой на позиции батарей тяжелой артиллерии, а также её боевой работой. В мае того же года приказом нового главкома армиями Северо-Западного фронта генерала от инфантерии М. В. Алексеева генерал-майор Шихлинский был назначен на вновь учрежденную должность генерала для поручений по артиллерийской части при главкоме. В августе Шихлинским был подготовлен проект создания тяжелых полевых артиллерийских бригад, вооружённых крепостными орудиями старого типа.

23 августа 1915 года Император Николай II встал во главе Русской армии, сместив с поста Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Начальником штаба Верховного главнокомандующего вместо генерала от инфантерии Н. Янушкевича был назначен генерал М. В. Алексеев. 14 сентября А. Шихлинский по приказу генерала М. Алексеева был командирован в Ставку в штаб Верховного главнокомандующего, а 31 октября был назначен на вновь учрежденную должность генерала для поручений по артиллерийской части при Верховном главнокомандующем с правами начальника дивизии и штатной категорией генерал-лейтенанта. Руководил созданием тяжелых артиллерийских дивизионов и бригад. А. Шихлинским были подготовлены проекты о командном составе формируемых частей тяжелой артиллерии с приложением списка штаб-офицеров, выдвигаемых из полевой артиллерии на эти должности, с обстоятельной аттестацией каждого офицера. Одновременно с января 1916 года он тесно сотрудничал с Управлением полевого инспектора артиллерии, которое возглавлял генерал от артиллерии великий князь Сергей Михайлович, хорошо знавший и высоко ценивший А. Шихлинского.

С 16 апреля 1916 года А. Шихлинский исполнял должность инспектора артиллерии армий Западного фронта. Со 2 апреля 1917 года инспектор артиллерии армий Западного фронта. На этом посту особенно ярко проявился военный талант Шихлинского. Он непосредственно руководил разработкой, подготовкой и выполнением в артиллерийском отношении операций армий Западного фронта. На посту инспектора артиллерии армий Западного фронта А. Шихлинский приложил также много сил и для разработки вопросов взаимодействия артиллерии с авиацией. В сентябре 1916 года при штабе Западного фронта было решено создать школу для совместного обучения артиллеристов и лётчиков. Организация школы была поручена генералу Шихлинскому. В течение года школа произвела 5 выпусков.

Заслуги А. Шихлинского были высоко оценены. 2 апреля 1917 года за отличие по службе А. Шихлинский был произведен в генерал-лейтенанты. 9 сентября 1917 года приказом Верховного главнокомандующего генерал-лейтенант Шихлинский был назначен командующим 10-й армией. Это назначение явилось признанием его полководческого таланта и высокой оценкой ратного труда. В своем последнем приказе Управлению 12 сентября он отмечал:

В течение 17 месяцев я занимал должность инспектора артиллерии армий Западного фронта и на этом посту завершилось моё 31-летнее служение Родине в рядах артиллерии. Назначенный на должность командующего 10-армией, я покидаю родное мне оружие, быть может навсегда. Мне особенно грустно расставаться с моими помощниками и ближайшими сотрудниками по направлению боевой работы артиллерии фронта… От души благодарю штаб и обер-офицеров для поручений при мне, начальников, офицеров и чиновников всех подчиненных мне управлений и учреждений… Всем солдатам Управления… и всех частей, учреждений и команд – душевное моё спасибо

Генерал Шихлинский вступал в командование армией в очень сложное время. После падения самодержавия армия превратилась в арену жестоких политических столкновений различных классов и партий, что не могло не вызвать крайне негативных последствий. Уровень падения дисциплины приобретал катастрофический характер: резко возросло дезертирство, участились случаи насильственного отстранения от должностей начальствующих лиц, оскорблений, избиений, а нередко и убийств офицеров. Армия по существу разваливалась. Из приказа командующего 10-й армией Западного фронта от 22 сентября:

До восстановления боеспособности армий Главковерх приказал на всех направлениях перейти в стратегическом смысле к обороне, отстаивая каждую пядь родной земли. Армии Западного фронта имеют общей задачей прикрывать направление на Москву, причем на вверенную мне армию возложено надежное обеспечение направления на Минск, Борисов. Третья армия обеспечивает преимущественно Полоцкое направление, а ближайший к нам фланг второй армии прикрывает направление на Игумен, Могилев. В соответствии с изложенным первой задачей армии является прикрытие гор. Минск. Ближайшей частной задачей для 1-го Сибирского и 38-го корпусов ставлю прикрытие железнодорожного узла Молодечно, обороняя подступы к нему 1-му Сибирскому корпусу на Виленском, а 38-му корпусу на Лидском направлении. 3-му корпусу ставлю задачей оборону подступов к Минску с Запада в направлении Лида-Минск. Всем корпусам организовать и вести оборону в тесной и активной связи между собою, а фланговыми корпусами в такой же связи с ближайшими корпусами соседних армий… Шихлинский

Однако командовать армией Шихлинскому пришлось недолго. Старые раны, частые посещения окопов, наполненных водой, вызывали у него сильные подагрические боли. Убедившись, что дальнейшее его пребывание на фронте по состоянию здоровья невозможно, Шихлинский подал рапорт об увольнении в резерв Кавказского округа для лечения. В рапорте он подчеркивал, что

в данных обстоятельствах я не могу исполнять обязанности службы по совести, а совесть требует моего постоянного пребывания на фронте среди солдат.

—

Просьба Шихлинского была удовлетворена. 2 декабря последовал приказ об увольнении генерал-лейтенанта А. Шихлинского в резерв. Известный российский и советский военачальник А. А. Самойло, возглавлявший в то время штаб 10-й армии, писал в своих мемуарах:

Армией командовал хорошо мне знакомый по Минску отличный артиллерист и умный человек генерал Шихлинский, бывший перед этим начальником артиллерии Западного фронта. К сожалению, боевая обстановка в армии не позволила ему полностью развернуть свои незаурядные военные способности.

—

Ратный труд Шихлинского в годы первой мировой войны был отмечен орденами Св. Станислава 1-й степени, Св. Анны 1-й степени с мечами, Св. Владимира 2-й степени с мечами и чином генерал-лейтенанта.

В армии АДР

В конце 1917 года Али-Ага Шихлинский прибыл в Тифлис, где узнал, что решением Особого Закавказского Комитета он назначен командиром вновь формировавшегося Мусульманского (Азербайджанского) корпуса. Корпус в общих чертах был сформирован к концу апреля — началу мая 1918 года. После провозглашения 28 мая 1918 года Азербайджанской Демократической Республики 4 июня 1918 года был заключен договор о дружбе и сотрудничестве между Азербайджанской Республикой и Османской империей, согласно которому Османская империя обязывалась «оказывать помощь вооружённой силой правительству Азербайджанской Республики, буде таковая потребуется для обеспечения порядка и безопасности в стране».

26 июня постановлением Совета Министров Азербайджанской Республики Мусульманский корпус был переименован в Отдельный Азербайджанский корпус. В начале июля 1918 года корпус был расформирован и его части вместе с прибывшими 5-й Кавказской и 15-й Чанахгалинской турецкими дивизиями вошли в состав вновь сформированной Кавказской исламской армии Нури-паши. Генерал Шихлинский был назначен в распоряжение командующего армией. В боях под Геокчаем 27 июня — 1 июля 1918 года части Кавказской исламской армии разбили так называемый 1-й Кавказский корпус Красной армии. В ночь с 14 на 15 сентября частями Кавказской исламской армии был взят Баку.

С 29 декабря 1918 года по 28 апреля 1920 года, до прихода к власти в Азербайджане большевиков, Али Ага Шихлинский служил в армии Азербайджанской Демократической Республики в должности помощника военного министра генерала от артиллерии Самедбека Мехмандарова. 28 июня 1919 года приказом правительства Азербайджанской Республики помощник военного министра генерал-лейтенант Али Ага Шихлинский за отличия по службе был произведен в генералы от артиллерии.

• Личные вещи генерала Шихлинского, хранящиеся в Музее истории Азербайджана
• Coat of Aliaga Shikhlinski.jpg

  Пальто, шапка и перчатки

• Candlesticks and door-plate belonged to Aliaga Shikhlinski.jpg

  Подсвечники и дверная печать

• Things belonged to Aliaga Shikhlinski.jpg

  Настольные принадлежности, очки, дверная табличка

Служба в СССР

После создания Азербайджанской ССР Шихлинский был назначен 30 апреля 1920 года помощником наркома по Военным и Морским делам республики, исполнял обязанности военного руководителя наркомата.

После жестокого подавления антисоветского восстания в Гяндже в конце мая 1920 года практически все офицеры азербайджанской национальной армии были арестованы, в числе арестованных были С. Мехмандаров и А. Шихлинский. От репрессий их спасло только вмешательство тогдашнего руководителя Совнаркома Азербайджана Наримана Нариманова, который отправил генералов в Москву с сопроводительным письмом на имя В. И. Ленина следующего содержания:

Дорогой Владимир Ильич! Во время гянджинского восстания все офицеры старой азербайджанской армии были арестованы, в числе их были и податели сего известные генералы Мехмандаров и Шихлинский. После тщательного расследования оказалось, что эти генералы не причастны, но все же до упрочения нашего положения и с целью помочь нашему общему делу мы решили их отправить в Ваше распоряжение для работы в штабе, так как они, как военные специалисты, являются незаменимыми. Один из них, Шихлинский, в царской армии считался «богом артиллерии». До окончания польского фронта пусть они работают в Москве, а затем попрошу отправить их к нам для формирования наших частей. Необходимо за это время за ними поухаживать. Политическое убеждение их: они ненавидят мусаватистов, убеждены, что Азербайджан без Советской России не может существовать, являются врагами Англии, любят Россию. С коммунистическим приветом. Н. Нариманов. 1 августа 1920 года.

В начале августа 1920 года Шихлинский прибыл в Москву, где участвовал в работе Управления инспектора артиллерии РККА, Уставной артиллерийской комиссии, преподавал в Высшей артиллерийской школе командного состава РККА. 18 июля 1921 года вновь был переведен в Азербайджан, где находился в распоряжении наркома по Военным и Морским делам. 1 декабря того же года был назначен для выполнения особых поручений при наркоме и одновременно преподавателем Азербайджанской сводной школы комсостава, одновременно с 1922 года являлся заместителем председателя военно-научного общества гарнизона Баку. С 15 октября 1924 года помощник начальника Азербайджанской объединённой военной школы комсостава. С 6 февраля 1924 года занимал также должность председателя Военной редакционной издательской коллегии Азербайджанской ССР при Революционном Военном Совете Краснознаменной Кавказской армии. Подготовил и опубликовал первый «Краткий русско-тюркский (азербайджанский) военный словарь» (1926). За этот труд, 23 февраля 1928 года Али Ага Шихлинский был награждён Почетной грамотой Революционного Военного Совета СССР. С 1929 года — персональный пенсионер.

Али Ага Шихлинский умер 18 августа 1943 года в Баку и был похоронен на Ясамальском кладбище в Баку.

Незадолго до смерти А. Шихлинский написал книгу «Мои воспоминания», которая была издана уже после смерти автора и встречена с большим интересом. В мае 1944 года автор предисловия к воспоминаниям, генерал-майор артиллерии, доктор военных наук, автор фундаментальных трудов по истории русской артиллерии Евгений Захарович Барсуков в своем письме заместителю председателя президиума Азербайджанского филиала Академии наук СССР академику Г. Н. Гусейнову писал:

...Очень рад, если по долгу службы с Али Агой я мог оказать посильную помощь в деле издания его интересных и ценных для истории "Воспоминаний" и если составленное мною предисловие настолько понравилось Вам, что оно издано отдельной брошюрой на его родном языке. Надеюсь получить от Вас в скором времени вышедшие из печати "Воспоминания" Али Аги Шихлинского в знак доброй, незабвенной памяти о дорогом моем друге, с которым мы отдали лучшие годы нашей жизни беззаветному служению родной русской артиллерии... Позволю себе просить Вас прислать "Воспоминания" Али Аги Главному маршалу нашей артиллерии Воронову Николаю Николаевичу и генерал-лейтенантам артиллерии И. С. Прочко, В. И. Хохлову, и Ф. А. Самсонову, а также начальнику ГАУ маршалу артиллерии Н. Д. Яковлеву

Память

Именем генерала Шихлинского назван танкер Азербайджанского Каспийского Морского Пароходства 1980 года выпуска, улицы в городах Казах и Баку. О Шихлинском написаны книги и статьи, в частности, он является одним из персонажей романов А. Н. Степанова «Порт-Артур» и «Семья Звонаревых». В 1996 году потомком прославленного военачальника, кинорежиссёром Зией Шихлинским был снят короткометражный документальный фильм «Считался богом артиллерии», показ которого состоялся 16 ноября 2006 года в Баку на вечере памяти А. Шихлинского, организованном при содействии Посольства Российской Федерации в Азербайджане и приуроченном к отмечаемому в России памятному Дню ракетных войск и артиллерии.

Отзывы

Известный российский и советский военный специалист, доктор военных наук Е. З. Барсуков писал:

Али Ага Шихлинский был одним из немногих русских артиллеристов, обладавших глубокими теоретическими и практическими знаниями в области тактики, и обладал редким талантом в искусстве применения этих знаний на практике, в особенности боевой. В этом смысле он был самым верным моим единомышленником, и ему именно русская артиллерия очень обязана своими искусными боевыми действиями на полях сражений. Мы с ним во многом были солидарны, думаю, не ошибусь, если скажу, что основной идеей гражданского долга у Али Аги, которой он, как и я, руководствовался, признавая советскую власть, было убеждение: «Всегда честно служил и буду служить своему народу, из которого вышел, и тому правительству, какое мой народ над собой поставил».

Семья

27 октября 1909 года полковник Али Ага Шихлинский вступил в брак со старшей дочерью Закавказского муфтия Гусейн Эфенди Гаибова — Нигяр-ханум, вдовой Дервиш-бека Палавандова. Из воспоминаний А. Шихлинского:

Эта перемена в моей жизни направила мое дальнейшее существование по светлому пути, не затемнявшемуся ни клочком облака в течение 22-х лет нашей совместной жизни.

Ссылки

• Шихлинский А. А. Мои воспоминания. / Примечания Ш. А. Назирли. — Б.: Азернешр, 1984. — 200 с с ил.
• [www.grwar.ru/library/Shikhlihsky/SM_00.html Шихлинский А. А. Мои воспоминания.]
• Залесский К. А. Кто был кто в Первой мировой войне. — М.: АСТ, 2003. — 896 с. — 5000 экз. — ISBN 5-271-06895-1.
• Военный орден святого великомученика и победоносца Георгия. Библиографический справочник. / РГВИА, М., 2004.
• Ибрагимов С. Славный сын азербайджанского народа Али Ага Шихлинский. — «Военно-исторический журнал». 1969, № 11
• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=545 Шихлинский, Али-Ага Исмаил-Ага оглы] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
• [old.vko.ru/print.asp?pr_sign=archive.2006.26.26 Так зарождалась воздушная оборона России (1914—1915 гг.)]
• [www.hrono.info/biograf/bio_sh/shihlinski.html Хронос. Биографии. Али-Ага-Шихлинский, Али-Ага-Исмаил-Ага-Оглы]
• Шамистан Назирли. Генералы Азербайджана. Баку, 1991
• Şəmistan Nəzirli. [www.anl.az/el/n/nsh_gesho.pdf General Əliağa Şixlinski ömrü. Anadan olmasının 140 illiyinə]. Bakı, 2005.  (азерб.)

Отрывок, характеризующий Шихлинский, Али-Ага Исмаил-Ага оглы

Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему: