Ши Сюэчэн

Ши Сюэчэн
кит. 释学诚
Имя при рождении:	Fu Ruilin
Род деятельности:	монах, председатель Буддийской ассоциации Китая
Дата рождения:	3 октября 1966(1966-10-03) (57 лет)
Место рождения:	Путянь, Фуцзянь, Китайская Народная Республика
Гражданство:	КНР КНР Китайская Народная Республика

Ши Сюэчэн — буддийский монах, председатель Буддийской ассоциации Китая.

Мастер Сюэчэн родился в уезде Сянью провинции Фуцзянь в 1966 году. В 1982 году он начал свою монашескую жизнь и принял постриг у старейшины Диньхай. Затем последовал наставнику Юаньчжо, чтобы заниматься буддийским изучением и практикой. В 1991 году он закончил Китайский буддийский университет, получив степень магистра. В 2007 году в таиландском Чулалонгкорнском университете ему присвоили почетную ученую степень доктора педагогических наук. В 2010 году в Бангладеш Мастер получил золотую премию мира имени Атиши Дипанкары. А в 2011 году Совет всеиндийской бхикшу маха сангхи вручил Мастеру Сюэчэну ученую степень «Доктор Трипитаки».

Нынешние должности: член Постоянного комитета НПКСК (Народный политический консультативный совет Китая), заместитель председателя Всекитайской федерации молодёжи, генеральный секретарь Китайского религиозного комитета по защите мира, председатель Буддийской ассоциации Китая, заместитель ректора Китайского буддийского института, вице-ректор Высшего исследовательского института гуманитарных наук и религиоведения Пекинского педагогического университета, настоятель монастырей Гуанхуа (в уезде Путянь провинции Фуцзянь), Фамэнь (в уезде Фуфэн провинции Шаньси) и Лунцюань (в Пекине).

Отрывок, характеризующий Ши Сюэчэн

Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.