Шкапская, Мария Михайловна

Мария Шкапская
Имя при рождении:	Мария Михайловна Андреевская
Дата рождения:	3 (15) октября 1891(1891-10-15)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	7 сентября 1952(1952-09-07) (60 лет)
Место смерти:	Москва
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	поэт, очеркист, журналист
Дебют:	1910
Награды:

Мари́я Миха́йловна Шка́пская (урожд. Андре́евская; 1891—1952) — русская поэтесса и журналистка.

Биография

Старшая из пятерых детей в семье мелкого чиновника министерства земледелия. Из-за болезни родителей (паралич матери и психическое заболевание отца) вынуждена была с 11 лет зарабатывать себе на хлеб: работала прачкой, мыла полы, писала прошения и письма на почте, выступала статисткой в украинской театральной труппе. Окончила Петровскую гимназию, затем — два курса Петербургского психоневрологического института. В 1910 году вышла замуж за своего сокурсника Глеба Орестовича Шкапского.

После Ленского расстрела вышла на демонстрацию к Казанскому собору, была арестована, две недели просидела в тюрьме. Через год снова была арестована, после двух месяцев тюрьмы была приговорена к высылке в Олонецкую губернию. Однако, по ходатайству московского филантропа Н. А. Шахова, ей вместе с мужем было разрешено выехать в Европу. Закончила литературный факультет в Тулузе, затем прослушала годичный курс китайского языка в Париже. На Западе познакомилась с известными русскими литераторами.

В 1916 году вернулась в Россию.

В начале 1920-х годов по рекомендациям А. Блока, М. Кузмина и М. Лозинского была принята в члены петроградского Союза поэтов, представив к рассмотрению ещё не опубликованную книгу стихов «Mater Dolorosa» (1921). Всего в 1922—1925 годах издала семь поэтических сборников, а также книгу стихов для детей.

В 1925 году оставила поэзию и занялась журналистикой. Работала разъездным очеркистом в газете «Правда» и в ленинградской «Красной газете». Побывала в самых разных уголках страны — в Белоруссии, Средней Азии, на Кузбассе, в Сибири.

В 1936 году, после похорон Горького, выехала на Дальний Восток для работы над книгой. По возвращении в том же году переехала в Москву в связи с переводом туда мужа.

С началом Великой Отечественной войны была зачислена в Литгруппу при Совинформбюро. Во время бомбёжек работала в медико-санитарном звене. Писала очерки для ВОКСа, Антифашистских комитетов и Радиокомитета.

Интересовалась собаководством, устраивала выставки, вывела породу коричневых пуделей с различными оттенками.

В 1942 году перенесла парез левой стопы. Лишённая возможности свободно передвигаться, в 1947 году попала под машину, в начале 1950 года — под поезд, в обоих случаях с тяжёлым сотрясением мозга.

Скоропостижно скончалась от инфаркта 7 сентября 1952 года на выставке собак в Сокольниках. Похоронена на Введенском кладбище.

Семья

• Муж — Глеб Орестович Шкапский (1891—1962).
• Брат — Иван Михайлович Андреевский, богослов, литературовед, врач-психиатр.
• Дети — Валерий (1916/17—1979), Артемий (1918—1996), Светлана (р. 1928).

Творчество

В периодике появилась впервые в 1910 году со стихотворением на смерть Льва Толстого.

Ранние стихи Шкапской, составившие сборник «Час вечерний» (1922), написаны в духе умеренного акмеизма и достаточно традиционны. Напротив, поэзия Шкапской начала 1920-х годов очень самобытна. Шкапская разрабатывала преимущественно тему «женской Голгофы» — страстного пути любовницы, жены, матери. Её поэзии присуще сочетание натурализма с психологизмом, она посвящена темам потери девственности, зачатия, деторождения, аборта и т. д. Однако, помимо модной проблемы «реабилитации плоти», все эти явления интерпретируются Шкапской в мистическом ключе. Через материнство лирическая героиня испытывает чувство мистической связи с матерью-землёй, а Россия, переживающая муки творения нового мира, предстаёт в стихах Шкапской роженицей. Вместе с тем в стихах ощущается неприятие крови, проливаемой во имя революции — с женской, «природной» мотивировкой, так как женщина-мать не приемлет насилия и убийства. Героиня её стихов предстаёт как хранительница древнего знания:

…И какие древние тайны

В крови бессменной моей —

От первых дней мирозданья

Хранятся до наших дней.

Характерной для Шкапской является форма стихов, записанных как проза, без специфической стиховой графики:

Причастницей войду в твою постель, закрыв глаза и открывая губы, и будет медь звенящая и трубы, и закачается над нами лёгкий Лель.

А после, горестно простёрты перед ним, узнаем мы, что жертва неугодна, и будет стлаться горько и бесплодно её пустой и легковейный дым.

Особняком в творчестве Шкапской стоит выдержанная в экспрессионистской манере поэма «Явь» (1922) о зверствах гражданской войны.

Стихи Шкапской были сочувственно приняты самыми разными по идейным и творческим позициям писателями. Так, Павел Флоренский называл её «подлинно христианской — по душе — поэтессой» и ставил вровень с Цветаевой и Ахматовой. Максим Горький писал Шкапской: «До Вас женщина ещё не говорила так громко и верно о своей значительности». Тем не менее, в середине 1920-х годов творчество Шкапской подверглось резким нападкам советской критики: в ряде рецензий говорилось о «пагубности» мировоззрения поэтессы, «насквозь физиологичном и иррациональном», которое «заводит в тупик», а сама поэтесса была названа «эпигоном упадничества».

В результате во второй половине 1920-х годов Шкапская отошла от поэзии и в дальнейшем выступала в печати лишь с документальной прозой. По предложению Максима Горького работала над историей завода им. Маркса. Вышли книги её очерков «Сама по себе», «Земные ремёсла», «Пятнадцать и один», «Вода и ветер».

В годы Великой Отечественной войны издала книгу «Это было на самом деле» о зверствах фашистов на оккупированной территории.

В 1968 году была издана книга очерков Шкапской «Пути и поиски». Её поэзия была почти забыта в СССР, о ней вспомнили лишь в середине 1990-х годов. Первые переиздания стихов Шкапской осуществлены в 1994 году.

Личный архив Шкапской хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ. Ф. 2182).

Библиография

Поэзия

• Mater dolorosa. [Стихи]. Пг.: [Неопалимая купина], 1921. — 33, [3] с.
  • Изд. 2-е. Ревель—Берлин: Библиофил, [1922]. — 32, [2] с.
• Барабан Строгого Господина. [Стихи]. [Берлин: Огоньки, 1922]. — 57, [7] с.
• Кровь-руда. [Стихи]. Пг.—Берлин: Эпоха, 1922. — 29, [2] с.
  • Изд. 2-е. М.: Всерос. союз поэтов, 1925. — 29, [2] с.
• Час вечерний: Стихи (1913—1917). Пг.: Мысль, 1922. — 54 с.
• Ца-ца-ца. [Рассказы в стихах]. Берлин: Манфред, 1923. — 37, [4] с.
• Явь: Поэма. М.—Пг.: Круг, 1923. — 26, [2] с.
• Земные ремёсла. [Стихи]. М.: Всерос. союз поэтов, 1925. — 30, [1] с.
• Алёшины галоши. [Стихи для детей]. Л.—М.: Радуга, 1925. — [12] с.
  • То же. [Л.]: Радуга, [1927]. — [11] с.
• Стихи = Poems / Вступ. ст. Б. Филиппова и Е. Жиглевич. London: Overseas publ. interchange, 1979. — 141 с.
• Стихи / [Предисл. М. Л. Гаспарова]. М.: Б.и., 1994. — 150 с.
• Стихотворения / Сост. Г. М. Прашкевич и Р. Х. Солнцев. Красноярск: Платина, 1999.
• Час вечерний: Стихи / Сост. М. И. Синельников. СПб.: Лимбус Пресс, 2000.

Проза

• Сама по себе. [Очерки]. Л.: изд-во писателей в Ленинграде, [1930]. — 312, [2] с.
• Вода и ветер. (Дальний Восток). [Очерки]. М.—Л.: Огиз — ГИХЛ, 1931. — 252, [2] с.
• Пятнадцать и один. [Ленинград и др. индустр. центры СССР. Очерки]. Л.: изд-во писателей в Ленинграде, 1931. — 292, [2] с.
• Человек работает хорошо. (Дальний Восток). [Очерки о людях]. Л.: Гослитиздат, 1938. — 248 с.
• Рассказы комсомольцев и о комсомольцах. М.: Правда, 1938. — 48 с.
• За жизнь бойца. [О донорстве]. М.: Огиз; Госполитиздат, 1941. — 8 с.
• Это было на самом деле. (Книга фактов). М.—Л.: Детгиз, 1942. — 62, [2] с.
• Семья бойца. [Очерки]. М.: [Воениздат НКО СССР], 1948. — 21, [2] с.
• Пути и поиски / Предисл. К. Накоряковой. М.: Сов. писатель, 1968. — 312 с.

Литература

• Грякалова Н. Ю. [lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=l-q9_UsWSvU%3d&tabid=10547 Шкапская Мария Михайловна] // Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги / Под ред. Н. Н. Скатова. — Москва: ОЛМА-Пресс Инвест, 2005. — Т. 3: П—Я. — С. 728—729. — 830 с. — 5000 экз. — ISBN 5-94848-307-X.
• Прашкевич Г. Самые знаменитые поэты России. — Вече, 2001. — ISBN 5-7838-1033-9.
• Быков Д. Л. Аборт // Блуд труда (сборник). — 2014. — 370 с. — ISBN 978-5-8370-0664-7.

Ссылки

• [www.liveinternet.ru/users/2333629/post123753138/ Забытые имена… Мария Шкапская]
• [www.nasledie-rus.ru/podshivka/6411.php Женщины par excellence] // Наше Наследие, № 63-64 2002
• [www.babiy-bunt.ru/lib31.html Стихи Марии Шкапской]

Отрывок, характеризующий Шкапская, Мария Михайловна

– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]