Школа У

Школа У – одна из китайских живописных школ в период правления династии Мин.

Школой У называют группу китайских художников из Сучжоу и окрестных районов, живших в эпоху Мин, которые собрались вокруг мастера Шэнь Чжоу. Название школы происходит от У – древнего наименования района с центром в Сучжоу. Город расположился в дельте Янцзы, в эпоху Мин в нём процветала культура художников-интеллектуалов (или «учёных-художников»).

Город издавна был славен своим великолепным ландшафтом и высокоразвитой культурой. В конце правления династии Юань Сучжоу часто посещали многие известные живописцы, включая Ни Цзаня и Ван Мэна. Известный учёный-художник Чжу Дэжунь (1294-1365), уроженец этого города, около тридцати лет прожил здесь в уединении. Исследователи считают, что в первую очередь трое этих знаменитых мастеров посеяли в Сучжоу семена живописи интеллектуалов (вэньжэньхуа). Вскоре после падения династии Юань, в неустойчивые времена межвластья, официальное искусство живописи не могло развиваться так свободно и широко, как в прежние времена, и именно в это время в Сучжоу и окрестностях начался быстрый рост и распространение живописи учёных.

На протяжении тех лет, пока император Чжу Юаньчжан (1368-1398) сражался за трон, и позднее, когда его сын Чжу Ди (1402 -1424) силился объединить под своей властью все китайские земли, Сучжоу и окружающие районы находились под властью их противников. Карательные репрессии и политические преследования учёных на местах, учинённые императором после окончательной победы, вызвали в регионе долгую экономическую депрессию. В Сучжоу при стечении народа был варварски казнён Гао Ци (1336-1374) и приговорены к смерти Сюй Бэнь (1335-1380) и Чэнь Жуянь. За пределами Сучжоу был приговорён к смерти Чжао Юань ( работал в конце XIVв.), другого учёного-художника Чжан Ю (1323-1385) принудили утопиться, а Ван Мэн был до смерти замучен в тюрьме. Цели этих политических преследований находились далеко за пределами простого психологического запугивания южных интеллектуалов.

Культура интеллектуалов с её индивидуализмом и независимостью была чужда основателям династии Мин. Свои эстетические вкусы и предпочтения они выразили тем, что собрали в императорском дворце художников работавших в придворных стилях времён правления династии Южная Сун. Это была академическая живопись со своими устоявшимися канонами, а придворные художники были, как правило, выходцами из простонародья, людьми подневольными и послушными. Живопись интеллектуалов, культивировавшаяся на юге, выглядела своего рода фрондой, как придворному искусству, так и самому двору. Чжу Юаньчжан стремился лишить, или, по крайней мере, ограничить независимых интеллектуалов в возможности влияния на умы, монополизировав это право за императором.

Придя к власти император Чжу Ди в 1421 году перенес столицу из Нанкина в Пекин. После переноса центра власти на столь большое расстояние учёные в Сучжоу вздохнули с облегчением. В результате настойчивых просьб местных чиновников двор, в конце концов, уменьшил налоги для Сучжоу и окружающего района, а также позволил большему количеству кандидатов от этого региона принимать участие в экзаменах на занятие чиновных постов, что помогло оживить местную экономику и освежить культурную жизнь.

К моменту появления Шэнь Чжоу, которого считают основателем школы У, духовная жизнь в Сучжоу возродилась, появились новые интеллектуалы, культивировавшие традиционные ценности и получавшие удовольствие от общения друг с другом. Шэнь Чжоу, пожалуй, был самым последовательным и талантливым из них. Он отказался от должности государственного чиновника, и, согласно его жизнеописанию, построив себе небольшой домик за городской стеной, предпочитал жизнь свободного мыслителя, выражавшего свои думы и чувства посредством живописи каллиграфии и поэзии. Его чистый образ жизни и талант притягивали образованных людей из Сучжоу и ближайших районов. Постепенно вокруг него сложилась группа учёных-художников, разделявшая его принципы и взгляды. Среди наиболее известных художников из Сучжоу последователями стиля Шэнь Чжоу были Лю Цзюэ (1410-1472), Ду Цюн (1396 – 1474), Чжао Тунлу (1423 – 1503), Се Цзинь (работал до 1560г (?). Это были художники старшие по возрасту, повлиявшие на формирование Шэнь Чжоу, однако впоследствии влияние было взаимным. Из районов вокруг Сучжоу следует упомянуть таких художников как Ся Чан (1388-1470) и Яо Шоу (1423 – 1495). Все они были образованными чиновниками, но стали широко известны благодаря своей живописи. Наиболее талантливым учеником Шэнь Чжоу был Вэнь Чжэнмин (1470-1559), который после смерти учителя консолидировал вокруг себя сучжоуских мастеров вэньжэньхуа. Непосредственно его учениками были Чэнь Чунь (1483-1544) и Лу Чжи (1496-1576).

Все эти художники-учёные следовали традиции идущей от Ван Вэя и Четырёх великих мастеров эпохи Юань (Хуан Гунван, Ни Цзань, Ван Мэн и У Чжэнь) . Они более свободно подходили к принципам создания произведений, и копировали древние свитки не рабски, но стремясь и выразить себя, и сохранить дух древних мастеров (именно дух, а не внешнюю похожесть). Все они в своих работах стремились объединить «три совершенства» - каллиграфию, живопись и поэзию. Очень часто на своих произведениях они оставляли небольшие эссе, или надписи, в которых сообщали где, когда и по какому поводу был сделан рисунок, а главным жанром этих художников был пейзаж во всех возможных видах.

Среди поклонников таланта Шэнь Чжоу был и знаменитый теоретик живописи эпохи Мин Дун Цичан. Однако несмотря на то, что он разделял многие принципы школы У, Дун Цичана и его последователей выделяют в отдельную Хуатинскую школу живописи.

Школа У в значительной мере определяла художественную жизнь приблизительно с середины правления династии Мин. К концу империи она стала доминирующей, и её конкуренты - художники школы Чжэ, вынуждены были приспособиться под новые общественные вкусы. Живопись Шэнь Чжоу и Вэнь Чжэнмина имела долгое эхо, и оказывала влияние на несколько поколений китайских художников.

Выражение Школа У (умэнь пай) применяют также для более широкого обозначения всех сучжоуских художников, включая Тан Иня и Цю Ина. Кроме того, в традиционном китайском искусствоведении существует выражение "Четыре великих мастера школы У", куда кроме Шэнь Чжоу причисляют Вэнь Чжэнмина, Тан Иня и Цю Ина.

Библиография.

• James Cahill. Chinese painting. Geneva, 1977.
• Three Thousand Years of Chinese Painting. Yale University Press. 1997.
• Richard Edwards. The Field of Stones; A Study of the Art Shen Chou (1427-1509). Smithsonian Institution Washington DC 1962

Отрывок, характеризующий Школа У

«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.