Школа (в науке и искусстве)
направление в науке, литературе, искусстве и т. п., связанное единством основных взглядов, общностью или преемственностью принципов и методов.[1]
Содержание
В сфере искусства
Здесь школы — это группы учеников и/или последователей художника (скульптора, архитектора и т. п.), чьи работы демонстрируют близость творческих принципов и художественной манеры. Мастерские творцов, в которых последние выступали (активно или пассивно — позволяя наблюдать за процессом) как учителя своих будущих последователей (ср.: Перипатетики [2]), иногда были одновременно и школой-как-помещением.
Многие школы в искусстве носят имена таких мастеров-индивидуалов: школа Праксителя, школа Рубенса и т. п. В периоды бурного развития искусств, например в эпоху Возрождения, вступает в силу и фактор «моды». Тогда общность художественной манеры многих одновременно живущих и творящих мастеров (обладающих и «именем», и собственными «школами» в смысле мастерских, и группами учеников-последователей) обусловливается и требованиями эстетических вкусов потребителей-заказчиков. В терминологии истории искусств это отражается в названиях школ, произведённых от топонимов — например, «болонская школа». Топонимы могут отражать и место действия, например, «барбизонская школа»[3]
В академических науках
В числе известнейших школ философской мысли древности — аристотелевские перипатетики[2]: от названий и самого помещения (гимнасий), и расположенного поодаль храма Аполлона Ликейского (Ликей, др.-греч. Λύκειον впоследствии образовались имена отдельных видов учебных заведений.
Книгопечатание создало важную техническую предпосылку возникновения школ учёной мысли, охватывающих сразу несколько географических центров, облегчило процесс обучения и распространения идей разных школ. Каждая из них обрела действенный инструмент их пропаганды — периодически выходящие сборники, журналы, бюллетени и прочую научную периодику. Собственный печатный орган — существенный признак, позволяющий констатировать наличие соответствующей школы научной мысли как состоявшийся факт истории науки, а также облегчить поиск научных результатов её деятельности.
В наши дни школой-помещением часто являются университеты. Их структурообразующие единицы, кафедры — аналоги творческим мастерским, а возглавляющие их учёные (обычно профессора) — самим мастерам, «первым лицам» школ, нередко усваивающих впоследствии их прославленные имена. Не менее крупные по научному значению школы возникают в разных странах и вокруг академических исследовательских центров, научно-исследовательских институтов.
Школы в искусстве
См. также Категория:Художественные направления.
Живопись
(см. также Категория:Живописные школы)
Скульптура
Архитектура
Литература
Театр
Музыка
Кинематография
Школы в науке
Философия
Естественные науки
Лингвистика
(см. также Категория:Школы и направления в лингвистике)
- Женевская лингвистическая школа
- Ленинградская грамматическая школа
- Ленинградская (Петербургская) типологическая школа
- Московская фонологическая школа
- Московско-тартуская семиотическая школа
Общественные (гуманитарные) науки
- Австрийская школа
- Институционализм
- Кейнсианство
- Неоинституционализм
- Лозаннская школа маржинализма
- Классическая политэкономия
- Классическая школа уголовного права
- Калифорнийская школа экономической истории
(см. также Категория:Экономические учения, направления и школы)
Психология
См. Категория:Школы психологии
Напишите отзыв о статье "Школа (в науке и искусстве)"
Примечания
- ↑ Школа. БСЭ, 3-е изд. — М.: Сов.энциклопедия, 1978. — т.29.
- ↑ 1 2 Лебедев А. В. Перипатетическая школа // Новая философская энциклопедия. — М.: Мысль, 2000. — Т. 1—4. — ISBN 5-244-00961-3.
- ↑ Ср.: «Собственно, в деревне Барбизон, давшей начало этому направлению, длительное время жили только Руссо, Милле и немногие другие, но можно утверждать…» и т. п.(Яворская Н. В. Пейзаж барбизонской школы. — М.: Искусство, 1962, с. 5.
Отрывок, характеризующий Школа (в науке и искусстве)
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.
Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
