Шлезингер, Джон

Джон Шлезингер
John Richard Schlesinger
Имя при рождении:	Джон Ричард Шлезингер
Место рождения:	Лондон, Великобритания
Место смерти:	Палм-Спрингс, Калифорния, США
Профессия:	кинорежиссёр
Награды:	«Оскар» (1970)

Джон Ричард Шлезингер (John Richard Schlesinger; 16 февраля 1926, Лондон — 25 июля 2003, Лос-Анджелес) — один из кинорежиссёров, определивших облик британского кино в послевоенный период. С 1973 г. работал также в Королевском национальном театре (Лондон).

Биография

Джон Шлезингер родился в Лондоне в семье врача-еврея. В 1943 г. был призван в армию, где увлёкся экспериментальным театром и развлекал сослуживцев показом фокусов. После войны изучал английскую литературу в Оксфорде. В конце 1950-х гг. снимал документальные фильмы для Би-би-си. Его документальный фильм «Конечная станция» (1961) о буднях вокзала Ватерлоо стал событием на фестивале в Венеции. Последние тридцать лет жизни Шлезингер, не скрывавший своей сексуальной ориентации, прожил в калифорнийском городке Палм-Спрингс с фотографом Майклом Чайлдерсом.

Фильмография

Английский период

1960—1970-e. В начале 1960-х Шлезингер снял первые фильмы — «Такая вот любовь» (A Kind of Loving, 1962; «Золотой медведь» Берлинского фестиваля) и «Билли-лжец» (Billy Liar, 1963). С этих картин началось его многолетнее сотрудничество с актёрами Аланом Бейтсом и Джули Кристи. Изображение Шлезингером будней рабочего класса на севере Англии получило восторженную оценку Британской киноакадемии. Тематически примыкает к этим фильмам экранизация романа Томаса Харди «Вдали от безумствующей толпы» (Far from the Madding Crowd, 1967).

Запечатлев культуру «свингующего Лондона» в картине «Дорогая» (Darling, 1965), не скрывавший своей гомосексуальности режиссёр обратился к теме однополой любви (прежде остававшейся табу) в своих наиболее известных лентах «Полуночный ковбой» (1969) и «Воскресенье, проклятое воскресенье» (1971). Первый из этих остросоциальных фильмов принёс ему «Оскар» за лучшую режиссуру и орден Британской империи. Апатию, охватившую английское общество в начале 1970-х годов, Шлезингер тонко отразил в фильме «Воскресенье, проклятое воскресенье» (Sunday, Bloody Sunday, 1971), который можно воспринимать как метафорическую картину горького пробуждения после бума 1960-х годов, когда англичане вдруг увидели, что живут в захудалой стране, где люди согласны «хоть на половину куска». Фильм повествует о переживаниях пожилого доктора-гомосексуала и интеллигентной молодой женщины, которые, как выясняется, делят одного любовника, в конце концов бросающего обоих и уезжающего в Америку.

Американский период

В США незадолго до этого отправился и сам режиссёр, снявший там свой наиболее известный фильм «Полуночный ковбой» (Midnight Cowboy, 1969). Тему компенсации жизненных разочарований в тепле межчеловеческих отношений впечатляюще воплотили Джон Войт и Дастин Хоффман в ролях двух неудачников-бродяг, отторгнутых большим городом. Во многом благодаря Хоффману успех сопутствовал политическому триллеру «Марафонец» (Marathon Man, 1976). Мастерски сделанная экранизация жестокой сатиры Н. Уэста на Голливуд 1930-х годов «День саранчи» (The Day Of The Locust, 1975) оказалась слишком академичной для кассового успеха.

В 1980—1990-е снимает кино в самых различных жанрах: теледраму для Би-би-си «Англичанин за границей» (Englishman abroad, 1984) о встрече в Москве бывшего шпиона Гая Бёрджеса из группы Кима Филби с Корэл Браун, актрисой театра «Олд Вик», мистический триллер «Верующие» (The Believers, 1987); мелодраму «Мадам Сузацка» (Madame Sousatzka, 1988) — историю обучения и воспитания подростка-индуса эксцентричной пианисткой (Ширли МакЛейн — премия «Золотой глобус», приз МКФ в Венеции за лучшую женскую роль); триллеры «Тихоокеанские высоты» (Pacific Heights, 1990), «Невинный» (Innocent, 1993); комедию «Лучший друг» (The Next Best Thing, 2000) с Мадонной и Рупертом Эвереттом в главных ролях.

Ссылки

• Джон Шлезингер (англ.) на сайте Internet Movie Database

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Шлезингер, Джон

Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.