Шлейснер, Ольга Александровна

Ольга Александровна Шлейснер
Имя при рождении:	Ольга Александровна Шлейснер
Дата рождения:	1850(1850)
Место рождения:	Курская губерния, Российская империя
Дата смерти:	16 марта 1881(1881-03-16)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Образование:	Высшие женские курсы
Вероисповедание:	православие
Партия:	Земля и Воля
Основные идеи:	народничество
Род деятельности:	профессиональная революционерка, учительница, фельдшер

Ольга Александровна Шлейснер (по мужу Натансон; 1850 Курская губерния Российская империя — 16 марта 1881 года Санкт-Петербург Российская империя) — русская революционерка, народница, член организаций «чайковцев» и «Земля и Воля».

Биография

Родилась в дворянской семье поручика русской армии шведского происхождения. Род Шлейснеров издавна обосновался в Финляндии. На русской службе Александр Шлейснер переехал в Россию, стал орловским помещиком, у него родились дочери Ольга и Мария, сыновья Виктор и Николай.
Получила начальное домашнее образование.
Окончила Мариинский женский институт на Кирочной улице в Санкт-Петербурге. Обучаясь в институте познакомилась с В. И. Корниловой.
В 1869 году поступила на Аларчинские женские курсы. Сблизилась с однокурсницами А. И. Корниловой, Л. И. Корниловой, С. Л. Перовской, С. А. Лешерн фон Герцфельд и другими.
В 1870 году входила в кружок организованный М. А. Натансоном и В. М. Александровым, где познакомилась с другими участниками кружка, студентами-медиками В. С. Ивановским, А. И. Сердюковым, студентом университета Н. В. Чайковским и другими молодыми людьми. Студенты Медико-хирургической академии жили коммуной в, так называемой, «Вульфовой коммуне», общежитии, снятом в складчину в деревянном флигеле дома купчихи Богиной на Малой Вульфовой улице. 15—20 студентов жили по строгим правилам полного равенства, по-братски отдавая все свои средства в общую кассу. Вели крайне скромный образ жизни, питались кониной и чаем с хлебом «вприкуску», да ещё поддерживали других, особо нуждавшихся, студентов.
Летом 1871 года участвовала в кружке самообразования для женщин, организованном в дачном посёлке Кушелевка М. А. Натансоном и Н. В. Чайковским.
Осенью 1871 года вошла в первый кружок «чайковцев», располагавшийся в квартире дома по улице Кабинетской в Санкт-Петербурге.
После ареста М. А. Натансона в октябре 1871 года и административной высылки его в феврале 1872 года в Шенкурск (Архангельская губерния), последовала за ним и там вышла за него замуж. По ходатайству отца Шлейснер, в марте 1872 года молодожёны были переведены в г. Бобров (Воронежская губерния).
В конце 1872 года ей было разрешено приехать в Петербург, где она слушала лекции на акушерских курсах при Медико-хирургической академии, которые окончила. В то же время была подчинена негласному полицейскому надзору. Проживали с мужем у своего отца в Куопио (Великое княжество Финляндское), в ноябре 1875 года переехали к свекрови в Якобштадт (Курляндская губерния).
В 1876 году вернулась вместе с мужем в Санкт-Петербург и приняла вместе с ним участие в работе по объединению разрозненных революционных групп.
Осенью 1876 года входила в кружок «троглодитов».
Зимой 1876—1877 года одна из первых вошла в общество «Земля и Воля» и была назначена членом типографской группы. В дальнейшем входила в состав «Большого совета» общества.
Весной 1877 года занималась организацией административного центра для народнических поселений в Саратовской губернии. Устроилась работать фельдшером в земской больнице Вольского уезда (Саратовская губерния).
После ареста М. А. Натансона в июне 1877 года приехала в Санкт-Петербург. Проживала на нелегальном положении. Разыскивалась полицией для привлечения к дознанию по делу «Общества друзей», по обвинению в связях с членами общества.
По Высочайшему повелению 29 ноября 1877 года дело о ней приостановлено до её розыска и задержания.
Арестована 12 октября 1878 года в Санкт-Петербурге на квартире А. Д. Оболёшева.
14 октября 1878 года заключена в Петропавловскую крепость.
Предана суду по обвинению в принадлежности к тайному сообществу, именующему себя социально-революционной партией и по делу об убийстве Н. В. Мезенцова.
Переведена 4 мая 1880 года в Дом предварительного заключения.
Судилась 6—14 мая 1880 года в числе 11-ти членов общества «Земля и Воля» Петербургским военно-окружным судом (процесс 11-ти).
Признана виновной и 14 мая 1880 года приговорена к лишению всех прав состояния и к каторжным работам на заводах на 6 лет.
Подала прошение о помиловании.
По Высочайшему повелению от 16 мая 1880 года, каторжные работы заменены ссылкой на поселение в отдалённые места Восточной Сибири.
Готовилась к отправке в Иркутскую губернию, но в связи с болезнью оставлена временно в Санкт-Петербурге и 1 сентября 1880 года переведена в больницу женского отделения Петербургского тюремного замка.
По Высочайшему повелению от 25 февраля 1881 года, согласно ходатайству известного русского учёного, археолога и историка, действительного статского советника П. И. Савваитова, разрешено до выздоровления жить в пределах Орловской губернии, в имении Сивково (Болховский уезд).
Освобождена из тюрьмы на поручительство П. И. Савваитова, на квартире которого в Санкт-Петербурге умерла 16 марта 1881 года от туберкулёза.

Муж и дети

• Марк Андреевич Натансон

Двое детей — умерли в раннем возрасте от скарлатины.

Ссылки

• Шлейснер Ольга Александровна // Деятели революционного движения в России : в 5 т. / под ред. Ф. Я. Кона и др. — М. : Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1927—1934.</span>
• dic.academic.ru/dic.nsf/bse/151858/Шлейснер

Отрывок, характеризующий Шлейснер, Ольга Александровна

– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.